— Живо, я сказал! — Зачем вам, Иван Федорович? — пролепетал Михеев. — Это дело раскрыто, а билетик… он приобщен, так сказать-с. — Ты что, дурак? — зловеще спросил Скопин. — Кем это раскрыто? — Мной-с… — Тобо-о-ой?! Скопин уперся кулаками в стол и навис над Михеевым. — А какое ты право имел раскрывать это дело? — спросил он. — Разве ты не знаешь, что я его начал, как судебный следователь? И что это — мое дело! И что я веду его до тех пор, пока не соберу все улики и не передам их суду. А уж суд решает — кто прав, а кто виноват. Ты не знаешь этого, Михеев? А может, ты не знаешь и того, что тебе будет за такое самоуправство? — Как же-с… знаю, Иван Федорович. Но только тут все понятно… — Тебе понятно? — ощерился Скопин. — Значит, ты тут у нас умнее всех, да, Михеев? Умнее меня, умнее прокурора. Может, ты умнее государя? — Он указал пальцем на портрет, висевший над креслом квартального. — Бог с тобой, что ты говоришь, Иван Федорович, — быстро перекрестился Михеев. — Я ведь как лучше хотел. — Желтый билет! — напомнил Скопин, снова протягивая руку ладонью вверх. Михеев рывком открыл верхний ящик стола и положил в эту ладонь документ. Скопин едва глянул на картонку и тут же сунул ее в карман. — Смотри, Михеев, — сказал он, выпрямляясь. — Кашу ты заварил крутую. Как бы сам не подавился. Ты, дурень, хоть знаешь, на кого руку поднял? Ты, чай, думаешь, что Архипов просто так, не пойми кто? — А кто? — Михеев вдруг почувствовал панику. Неужели он дал промашку? Неужели подставился с этим мерзавцем усатым? Скопин с сожалением посмотрел на квартального. — Как есть дурак. Знал бы ты то, что знаю я… Иван Федорович взял хорошую театральную паузу, достойную аплодисментов самого Щепкина. Дождавшись, когда лоб Михеева покроется крупными каплями холодного пота, Скопин процедил: — Очень я удивлюсь, если ты вывернешься из этой ситуации, Михеев. Он повернулся и быстрым шагом вышел, оставив за своей спиной обмершего от ужаса квартального. «Хорошо, — спокойно думал Скопин. — С этим решили. Теперь он не помеха. Теперь предстоит куда как более серьезный разговор». Уже стемнело, когда Иван Федорович, сделав еще один визит, сидел на жестком стуле за столом секретаря в приемной московского прокурора Станислава Григорьевича Шуберт-Никольского и писал рапорт. Передав несколько исписанных листов секретарю, Скопин вынул трубку и стал ждать. Наконец секретарь вернулся и пригласил его следовать за собой. Они прошли мимо двери кабинета прокурора, и Скопин догадался, что его ведут в комнату для приватных бесед — вероятно, Станислав Григорьевич не хотел принимать своего подчиненного официально. То есть разговор предстоял не из приятных. В этой комнате не было окон, а стены были обиты толстым слоем ваты — чтобы ни одно слово, ни один звук не могли быть подслушаны. Шуберт-Никольский сидел на диване и читал рапорт Ивана Федоровича. — Только не кури здесь, — сказал он. — Ты знаешь, я этого не выношу. — Здравствуйте, Станислав Григорьевич, — кивнул Скопин, пряча трубку в карман. — Садись и закрой за собой дверь. Иван Федорович сел в кресло, стараясь держать спину прямо. Прокурор отложил листы с рапортом и посмотрел на Скопина. Его седые редкие волосы были гладко уложены. Мундир тщательно застегнут. Складки опускались от уголков рта, как две удочки с натянутой леской. — Ну как? — спросил Скопин. Шуберт-Никольский задумчиво поднял редкие брови. — Я сам хотел вызвать тебя, — сказал он. — Но по другому вопросу. — Да, Станислав Григорьевич? — Знаешь, Скопин, ты ведь умный и талантливый человек. Когда я брал тебя на службу… у меня были сомнения, — прокурор говорил подчеркнуто спокойно, не выказывая никаких эмоций. — Признаюсь, меня отговаривали. Да, у тебя есть юридическое образование… Но давнее. Ты воевал, то есть прошел и огонь, и воду. Но… — Прокурор вздохнул и продолжил: — Но ты пьешь. И ладно бы умеренно, это не грех. Однако тебя видят пьяным на улицах. Мало того, мне донесли, что ты пьяным ездишь на расследования! А еще твои посещения борделей! Как это понимать? — Станислав Григорьевич! — воскликнул Скопин. — Я же в рапорте все написал. Это происки квартального Михеева. Шуберт-Никольский вскинул ладонь, пресекая оправдания Ивана Федоровича. — Нет, Иван, это сведения не только от него. — Это кляузы! — настаивал на своем следователь. — В борделе — был. Но я ж туда не по девкам… Я ради дела! — Ты пьешь, — твердо ответил прокурор. — И так, что это заметно. Знаешь что, Иван, в других обстоятельствах я бы тебя попросил подать в отставку. Но… ты сам понимаешь нынешние обстоятельства. Скоро все это. — Он обвел сухой бледной рукой с почти детскими пальцами стены комнаты. — Все это закончится. И что будет дальше, непонятно. — Неужели и вам непонятно? — спросил Скопин, машинально вынимая трубку. Но тут же спрятал ее обратно под укоризненным взглядом Шуберт-Никольского. — Отчего же, — возразил прокурор. — Я говорю сейчас о тебе. Непонятно, что будет именно с тобой. Боюсь, ничего хорошего, если ты продолжишь в том же духе. Времени осталось совсем немного. Может быть, год. Может, полгода. Может, еще меньше. И я не смогу дать тебе положительную характеристику, потому как уважаю твои таланты, но ненавижу твои пороки. А от будущей полиции, после реформы, потребуют высоких нравственных качеств. Хотя бы первые пару лет, конечно. — Ну да, — обреченно кивнул Иван Федорович. — Куда нам! — Однако! — все так же сухо продолжил Станислав Григорьевич. — Если ты прямо сейчас возьмешь себя в руки, то еще сможешь надеяться на исправление того впечатления, которое… — Он склонил голову чуть набок и посмотрел на Скопина ироническим взглядом. — Ну? Иван Федорович развел руками: — Я постараюсь. — Постарайся, постарайся. — Шуберт-Никольский вновь положил рапорт Скопина себе на колени и пробежал взглядом по верхней странице. — Насчет этого… Распоряжение об отстранении господина Архипова было выдано канцелярией обер-полицмейстера. А потому я не могу его отменить. Теперь… что касается девушки… Судя по страстям, которые вокруг нее разыгрались… — Он поднял голову. — Я полагаю, пусть она немного посидит в камере. Да, конечно, там не очень-то уютно, зато и докучать ей никто не будет. Выведем ее из игры. Сумеешь доказать невиновность этой барышни — хорошо. А иначе… У нас будет хотя бы подозреваемая. — Станислав Григорьевич! — запротестовал Скопин, но прокурор мотнул головой, показывая, что возражений он не принимает. — Насчет ее желтого билета. Ты доносишь, что он был выписан в Тверской части в обход правил и процедур. И не занесен в реестр. Уверен? — Точно так! — кивнул Скопин. — Я поговорил с начальником Архивного отдела. Он сначала отпирался, а потом… В общем, он там сейчас сам разбирается, кто из его людей баловался такими вещами. — Ты думаешь, что этот самый… документ… был выписан по просьбе Михеева? — Не уверен. Но он был у него. — Так-так… Это хорошо… — задумчиво произнес прокурор. — Это нам на пользу… Скопин молча ждал. Вот в чем он был точно уверен в этой жизни — в иезуитской изворотливости ума своего начальника. Чему не раз был свидетелем во время громких процессов. Но еще больше — во время вот таких приватных разговоров. — Давай-ка сделаем так, любезный мой Иван Федорович, — произнес, наконец, прокурор. — Рапорт пока полежит у меня. Раз Архипов пока не исключен из рядов полиции и обвинение ему не предъявлено, значит, формально ты, как судебный следователь, можешь привлечь его как полицейского к расследованию в качестве… в качестве… ну например, помощника для мелких поручений. Такие полномочия у тебя есть. — А что касается предписания ему сидеть дома? — спросил Скопин. — Будем считать, что ты забираешь его в силу острой необходимости. А что касается предписания… — Шуберт-Никольский указал своими детским пальцем на рапорт. — Я скажу так. Мы не трогаем пока Михеева. Они пока не трогают Архипова. Да, так я и напишу. — Как-то слишком все складно и хорошо получается, — сказал Скопин. — В чем подвох? Прокурор вздохнул. — Подвох? Иван, почему ты во всем ищешь подвох? — Жизнь научила. Прокурор посмотрел в сторону, на стену. — Подвох, конечно, есть. Я, как видишь, помог тебе. Но взамен потребую полной честности. — Разве я вас обманывал когда, Станислав Григорьевич? — обиделся Скопин. — Конечно, — спокойно ответил прокурор. — Конечно, ты меня обманывал, думая, что я не замечаю. Например, ты помнишь ли дело Михаила Грюбера? Скопин внутренне подобрался. — Конечно, помню, — осторожно ответил он. — Грюбера обнаружили на квартире, которую он снимал для своих грязных… трюков с несовершеннолетними детьми. Скопин кивнул. — Он отравился, боясь скандала, — продолжил Шуберт-Никольский. — Он получил письмо от неизвестного «доброжелателя», который разоблачил его в убийстве девочки возле Проточного переулка. — Да.