— Всему свое время, — покачал головой Скопин. — Вы остановились на брошенном мешке. — Да, — смутился Захар Борисович. — Он бросил мешок, потому что не нашел в нем того, что ему нужно. — Вот! — снова поднял трубку Скопин. — Он не взял ценные вещи. Не унес ничего, кроме орудия убийства. Его он, думаю, выбросил по дороге. — То есть получается, что наш галошный убийца не нуждается в деньгах? — спросил Архипов. — Все нуждаются в деньгах, — возразил Скопин. — Но убийца не дурак — если у него обнаружат вещи из коллекции Трегубова, если он понесет их продавать, пусть даже скупщикам краденого — это опасность раскрыть себя. Даже если он скроет такую продажу от полиции, сами скупщики быстро поймут, откуда товарец. А это — прекрасный повод для вымогателей. — Послушайте, Иван Федорович, — возразил Архипов. — Не слишком ли умен этот ваш убийца? Не мудрствуете ли вы? — Может, и не умен, — ответил Скопин. — Просто мы еще много что про него не понимаем. Итак, в любом случае ему нужна была шкатулка, потому что, убив Надеждина, он идет к Трегубову. Архипов потер щетину на подбородке. — Связал, обыскал, пытал старика… — Да уж, — сказал Скопин. — Но Трегубов ничего ему не мог сказать, потому что и сам не знал, где шкатулка. А хотите интересный вопрос, Захар Борисович? — Хочу. Иван Федорович поудобней уселся, положил руки на стол и, прищурившись, спросил: — Откуда этот убийца вообще знал, что в шкатулке хранится что-то ценное? Вряд ли Трегубов направо и налево стал бы рассказывать, где хранит драгоценности… или что там у него было спрятано? — Ну… судя по тому, что старик впустил убийцу в дом, они были знакомы. — А вы рассказываете знакомым, где храните ценности? — У меня нет ценностей, — пожал плечами Архипов. — Впрочем, вспоминая, каков был характер покойного, не трудно предположить, что про шкатулку он никому не рассказывал. — Вот! — снова сказал Скопин. — Тогда рискну предположить, что Трегубов ничего в эту шкатулку не клал. Никаких ценностей. И отдал ее Маше вовсе не для того, чтобы сохранить от грабителей. Он действительно считал эту вещь никчемной. — Погодите! — взвился Архипов. — Но вы ведь только что сами сказали… — Ну и что? — развел руками Скопин. — Я ведь строю версии, предполагаю, думаю. А что, если убийца уже давно охотится за этой шкатулкой? Тогда, проследив ее путь, мы можем получить сведения и об убийце. — Значит, надо допросить Ионыча! — воскликнул Захар Борисович. — Не надо, — насмешливо ответил Скопин сквозь дым. — Почему? — Я уже сделал это. Ионыч купил шкатулку на распродаже имущества бывшего частного пристава Штырина. Тот умер месяц назад от апоплексического удара. — А как она попала к Штырину? — Вот это… — Скопин разлил водку и, завинтив крышку, спрятал фляжку в карман, — еще интересней. Аркадий Варфоломеевич Штырин славился тем, что очень любил лично присутствовать на обысках в хороших домах и… прихватывать оттуда сувениры. Так, безделушки. Об этой слабости подчиненные знали, но, как вы понимаете, молчали. Интересно, что то же самое мне сказал и Ионыч. — А те… у кого он прихватывал эти… «сувениры»? — спросил Архипов. — Они тоже молчали? Скопин кивнул. — Да… хорош частный пристав! А на деле — мелкий воришка! — А я — пьяница, — сказал Скопин. — А вы… — Что? — вскинулся Архипов. — А вы — сухарь, Захар Борисович. И людей не понимаете, и прощать их не умеете. При нашей-то работе. Иван Федорович махнул рукой. — Узнать, откуда у Штырина шкатулка, довольно легко. Но надо посидеть в архивах и поговорить с людьми. Посмотреть, какие обыски в последние два-три года проводились. На каких присутствовал Штырин. Потом пройтись по этим адресам и узнать, не пропадала ли у них после обысков шкатулка. — А почему два-три года? — спросил Архипов. — А не пять-семь лет? — А так работы меньше, — ответил Скопин и встал. — Завтра утром жду вас в части — бритым, подтянутым и свежим, как майская роза. Поедем ловить нашего эксперта по оружию. Надо хоть в чем-то опираться не на наши догадки, а на истину! Следующим утром они снова приехали туда, где жил эксперт Сбежин, и на этот раз он оказался дома. Молодая смазливая прислуга в накрахмаленной белоснежной наколке в волосах провела их в гостиную с французскими обоями, всю пропахшую табачным дымом. По стенам, на персидских коврах было развешано оружие самых причудливых форм. Скопин не стал садиться в кресло, а подошёл к небольшой фотографии в скромной рамке, висевшей между окнами. На фотографии молодой человек с пышными черными кудрями стоял рядом с женщиной, сидевшей на стуле. — Это было снято не в фотоателье, — сказал Скопин, оборачиваясь к Архипову. — Похоже, фотографа пригласили прямо сюда. Захар Борисович подошёл ближе. — Да, — кивнул он. — Обои те же. И вот ещё угол трюмо. И картинка на стене. Сзади них послышались шаги, и мужской голос произнёс: — Господа? Скопин и Архипов обернулись. Леонид Андреевич почти не изменился с тех пор, как была сделана фотография. Он не был красив в общепринятом смысле. Скорее демонического типа, из тех, кто неотразимо действует на молоденьких барышень, впервые выехавших в оперу. Высокий, с удлиненным лицом и большими глазами, немного выпуклыми и посаженными близко к крючковатому носу. Вот только в волосах прибавилось седины и не было того спокойного и умиротворенного взгляда, как был на фотографии. Скопин представился сам и представил своего спутника. — Значит… Вы из полиции? — Сбежин изучал их своими выпуклыми глазами. — Прошу садиться. Хотите чаю? Или кофе? Или что покрепче? — Я хочу кофе и еще — задать несколько вопросов, Леонид Андреевич, — ответил Скопин. — Мне казалось, что я уже ответил на все вопросы полиции, тогда… Когда ко мне приходили. Скопин и Архипов переглянулись. — Что? — Сбежин с беспокойством посмотрел на Ивана Фёдоровича. — Разве вы не по поводу Люды? Людмилы Романовны? Скопин мельком бросил взгляд на фотографию. — Ваша супруга? — спросил он. — Нет? — уточнил эксперт. — Не из-за неё? Повисла неловкая пауза. — Простите, — сказал, наконец, Сбежин. — Чуть более месяца назад моя несчастная Люда… Она ушла из жизни. И у полиции возникли вполне понятные вопросы. Правда, все было и так ясно… Но я подумал — вдруг открылись новые обстоятельства?.. Может быть, вы нашли того мужчину, из-за которого… Он тяжело вздохнул и потёр пальцами глаза. Скопин молчал, предоставляя Леониду Андреевичу продолжать. — Ну, так что вас привело ко мне, господа? — спросил он, наконец. — А то я перестаю понимать. Он подошел к двери и крикнул: — Луша, подай кофе и три прибора. Иван Фёдорович кивнул Архипову, и тот достал рисунок орудия убийства. Развернув бумагу, Захар Борисович показал её Сбежину. — Доктор Зиновьев порекомендовал обратиться к вам, как к эксперту по холодному оружию, — сказал Скопин. — Посмотрите, пожалуйста. Это обведённый восковой слепок из раны покойника. Мы предполагаем, что это — рогатина. Сбежин взял рисунок, положил его перед собой на стол и дотронулся рукой до подбородка. Некоторое время он изучал изображение, а потом, не меняя позы, поднял глаза на Скопина. — Очень похоже, — сказал он. — Но какой толщины был слепок в самой широкой части, то есть у основания? — Где-то полдюйма или даже чуть меньше, — ответил Архипов. — Вот как? — удивился Леонид Андреевич. — Маловато для рогатины. Вот тут, — он ткнул пальцем в широкую часть, — должно быть значительное утолщение для перехода в трубку, которой рожон… то есть нож рогатины крепится к искепищу — древку. Искепище у рогатины короткое, в рост человека, и толстое, поскольку это оружие используется на крупного зверя. Но полдюйма… Этого недостаточно. Я бы сказал, что это не рогатина, а кинжал. — Кинжал? — удивился Архипов. — А не широковат он для кинжала? — спросил Иван Федорович. — Если, конечно, персидский… Но те — изогнутые. Сбежин посмотрел на следователя с плохо скрываемой иронией. — Вы разбираетесь в восточных кинжалах? — Немного, — кивнул Иван Фёдорович. — Я служил в Туркестане, когда шахрисябцы хотели взять Самарканд. — О! — с уважением произнёс Леонид Андреевич. — Тогда понятно. Но я говорю не о персидских кинжалах. Скорее о… Впрочем, я вам сейчас покажу. Сбежин порывисто встал и вышел через дверь в соседнюю комнату.