Штемпель сунул револьвер в кобуру и пошел в сторону дворца. Вдруг он услышал слабый голос Скопина: — Фридрих Карлович! Майор остановился, повернулся и побежал к офицеру, лежавшему на руках солдат. — Что? Скопин едва мог держать открытыми глаза. Он извел все силы на крик и теперь чуть слышно прошептал: — В Цитадели предатель… нас ждали… Лицо майора помрачнело. Он коротко кивнул: — Да. Не беспокойтесь об этом больше. Он махнул рукой солдатам, и те понесли израненного Скопина на госпитальный двор. Мирон сидел на стуле, глядя на картину Верещагина. — Чего удумал, — бормотал он. — Нешто я это на стенку повешу? Надо оно мне? И Ивану Федоровичу, конечно. Сзади скрипнула дверь. — Любуешься? — спросил Скопин, снимая шинель. — Да ну! — Картина, конечно, хорошая, — сказал Иван Федорович. — Только вот… Мирон встал, перевернул картину и засунул за платяной шкаф. — Пусть тут постоит, — сказал он. — Целее будет. Скопин кивнул. — Чайник поставь, а то я продрог, — сказал он денщику. — И пожрать бы чего… Сёмка в тот день проснулся на своем чердаке поздно, голодный и больной — из носа текло, он никак не мог прокашляться и все время мерз. Наконец, напялив на себя два свитера и бушлат, Рубчик спустился на улицу и пошел в сторону Сухаревки. По всему выходило, что заказчиком ограбления был либо тот самый Прохор из трактира у Бутырской тюрьмы, либо неведомый Маркел Антонович, на которого Прохор ссылался. А значит, надо было Рубчику с ними переговорить. Не подыхать же ему с голоду на своем чердаке! Молодой парень с завистью проводил взглядом пролетку, в которой ехал полный молодой мужчина с усами, бородкой и в папахе. Он что-то строчил в блокноте, не обращая внимания на тряску. Колесо пролетки попало в лужу — серые брызги веером плеснули в отскочившего Сёмку. — У, черт! — крикнул тот вдогонку кучеру. Идти было далеко. Сёмку донимал кашель, в голове как будто медленно перетекал овсяный кисель. Хотелось сесть прямо на тротуар, примоститься спиной к стене дома и подремать. Но Рубчик упорно шел, мечтая о том, как доберется до трактира и закажет горячего чаю, а потом водки. — Сбитенек горячий! Сбитенек! Гречишнички с маслицем! — зазывал на углу разносчик с ящиком на пузе. Ремень от ящика он перекинул через плечо. Сёмка сплюнул и прошел мимо. Эх, горячего сбитню да гречишника бы! Но ни единой копеечки не было в Сёмкиных карманах — только озябшие кулаки! Он нарочно толкнул плечом снулого чиновника, который сначала хотел выругать Рубчика, а потом наткнулся на его горячечный взгляд и проглотил возмущение. Наконец вдали показалась громада Сухаревой башни и длинные торговые ряды, вдоль которых медленно двигались толпы покупателей. Сёмка свернул через Троицкую слободу, переулками подошел к Мещанской, пересек ее и так же задами вышел прямо к Шереметьевской больнице. А там уж, ничего не поделаешь, надо было идти в толпу, искать возле антикварных лавок того самого Прохора Силантьича. Если лысый не сидел сейчас в теплом трактире у Бутырки, передавая очередному надзирателю увесистый сверток с гостинцами для сидельцев. — Ты че, пьяный? Так дома сидел бы! — сказала баба, которую Сёмка схватил за руку, чтобы не упасть от внезапной слабости. — Заболел, кажись, — ответил Рубчик. — Так и тем более иди домой! — А ты меня к себе пригласи, — нагло ответил Рубчик. — Согреешь, покормишь. Баба возмущенно фыркнула, подобрала повыше корзинку, прикрытую плотной серой салфеткой, и ввинтилась в толпу у лавки с вязаными носками и шарфами — самый ходкий товар по студеному времени. — Па-а-аберегись! — раздалось сзади. — Зашибу! Па-а-аберегись! Мужик катил нагруженную горшками тележку через узкий проход расходящихся в стороны людей. — Куда прешь? — сказал Рубчик. — Не видишь, люди. Но мужик, не обращая внимания, прокатил свою тележку чуть не по ногам Сёмки и снова закричал свое: — Па-а-аберегись! Сёмка брел в толпе, плохо понимая, что происходит вокруг него — озноб сменился жаром, и в голове все гудело и звенело. — Подай мне ту! Не ту, а вон ту, красную! — Наше вам! Сила Матвеевич! Откуда такой цветущий? — Ну, Глаша, ну, пойдем обратно, сил уже нет. Рубчик покосился на двух девчонок в хорошей господской одежде. — Че, девки, из дому сбежали? — спросил он. Девушки испуганно посмотрели на него и быстро пошли прочь. — Целки, — ощерился Рубчик. — Но ничего… ничего… я вас еще… Тут он увидел лавку, в которой сидел старик, продававший старинные вещи, но в первую очередь глаз Сёмки выхватил четыре шкатулки и несколько коробочек на полке за спиной старика. — Слушай, дед, — Рубчик привалился к прилавку. — Купи у меня… купи у меня… Он полез рукой в карман штанов и вытащил шкатулку, которую взял у той девчонки в доме коллекционера. — Вот. Только дешево не отдам. Она мне дорога. Старик сначала скептически посмотрел на Сёмку, потом перевел взгляд на шкатулку и неожиданно охнул. — Что? — спросил Сёмка. — Нравится? Старик-антиквар нервно кашлянул. — Откуда вещичка? — спросил он. — Я краденое не беру. — Да какой там краденое! — возмутился Рубчик. — Девушка подарила. На память, — он подмигнул. — За ночь любви, понимаешь? Вот только поиздержался я. Выпить хочется. А так никогда бы не отдал! — Да ты и так выпивши, — сказал старик, беря шкатулку, как будто чтобы рассмотреть получше. — Нет! Это я приболел. А выпью чаю с водкой, так выздоровлю. — И сколько ты хочешь? — спросил старик Ионыч. Сёмка задумался. — Червонец! — Черво-о-онец! — удивился старик. — Так ведь ей рубль — красная цена! — Не хочешь, другому продам! — Сёмка цапнул шкатулку из пальцев старика. — Трешницу дам, так и быть, — быстро ответил старик. — Пятерку! Ионыч замялся. Вернет ли тот судейский деньги, если он купит шкатулку за пять рублей, хотя сам же продал ее Трегубову за три? С другой стороны, похоже, тот человек в шинели был сильно заинтересован и шкатулкой, и ее продавцом. Так что Ионыч вынул из-под прилавка кошелек и отсчитал пять целковых. — На, папаша, носи на здоровье! — хохотнул Сёмка, бросил на прилавок шкатулку и сгреб деньги. — Где у вас тут кабак? — А вон туда иди, видишь, там дом с красной крышей? Там внизу есть. Сёмка сунул деньги в карман и, довольный, пошел в указанном направлении. А Ионыч, проследив, когда фигура парня затеряется в толпе, кликнул соседа, попросив приглядеть за лавкой, а сам поспешил к Самсону. Захар Борисович не послушался Скопина. Прежде чем засесть за старые отчеты, он пешком дошел до Долгоруковской, пересек ее и скоро стоял перед воротами Бутырского тюремного замка. — Позови-ка, братец, офицера, — велел он часовому, пробравшись через толпу женщин с узелками, принесших передачки для своих родных сидельцев. Часовой, закутанный в неуставной вязаный шарф, невозмутимо посмотрел на Архипова. — По какому делу? — Скажи, пристав Сущевской части Архипов розыск ведет. Надо переговорить с заключенной.