В эту ночь выспаться Архипову так и не удалось. Утром, в восьмом часу, примчался послушник из храма Сошествия Святого Духа, что на Лазаревском кладбище, и сообщил, что среди могил нашли зарезанного человека. Захар Борисович как раз закончил оформлять временные документы для Маши, спавшей на старом диване в комнате старшего брандмейстера — пожарная часть находилась в этом же здании. Вызвав дежурного, Архипов приказал: как только появится доктор Зиновьев, отослать его на место убийства. Потом справил малую нужду в сортире, стоявшем во дворе, умылся под рукомойником, сполоснул ледяной водой лицо и провел рукой по светлой щетине, выросшей со времени последнего бритья в соседней бане: пока терпимо. Пешком, в сопровождении послушника, он направился к кладбищу. Москва уже проснулась — по Селезневке пошли пролетки, телеги, груженные утренним товаром для лавок и магазинов. Дым валил из всех труб — дворники уже заканчивали протопку печей, и хозяйки привычно выметали за ними дровяной сор. Под серым октябрьским небом летали одинокие вороны и стаи воробьев, а внизу по булыжным тротуарам шли люди — молчаливые, озабоченные, не выспавшиеся. Архипов, поскальзываясь, перешел площадь перед Екатерининским институтом, откуда начиналась высокая каменная стена Лазаревского кладбища. Впереди уже была видна огромная насыпь Камер-Коллежского вала. Здесь его еще не срыли, как в Грузинах, и вал по-прежнему отделял окраину Москвы от Марьиной Рощи — места нехорошего, темного, в котором только одна Шереметьевская улица и была безопасной настолько, что на ней селились приличные господа, но стоило свернуть в любой переулок, как двухэтажные каменные дома заканчивались и начинались настоящие деревенские дворы, в которых припеваючи жил московский сброд — воры, грабители, мошенники и опустившиеся шулера. На первой линии Шереметьевской улицы жить было безопасно — воровское правило «не работай там, где живешь» действовало безотказно. Но вот дальше… Захар прошел по Александровской площади, справа из-за кованой ограды виднелся фасад Екатерининского женского училища, а слева — такого же женского, но Александровского. Потом — вдоль кладбищенского забора, через который свешивались черные сучья деревьев, и оказался перед воротами, за которыми желтело здание храма Сошествия Святого Духа. — Куда дальше? — спросил он у послушника. — Идите за мной, — сказал тот, забрал вправо и уверенно повел среди могильных оград. Кладбищенские стены, неровные, выкрашенные в тот же желтый цвет, что и стены храма, как будто отсекли остальной мир. Здесь же были только могилы, пучки гниющей травы, втоптанные в грязь раскисших дорожек, черные деревья, узловатые, утыканные кривыми тонкими ветвями, уцелевшие, вероятно, еще со времен чумы 1758 года, когда тут по приказу Екатерины стали хоронить умерших от «дурной болезни». Вдалеке, между крестов и памятников Архипов увидел небольшую группу, стоявшую кружком. Настоятель храма, протоиерей Никита Синицын, сложив пальцы на груди, прямо под бородой, хмурил седые брови. Стоявший рядом высокий монах увидел приближавшегося послушника и призывно махнул ему рукой. Тут же ошивался и кладбищенский смотритель — маленького роста человек в сапогах и овчинном полушубке. Он мял в руках шапку, время от времени вытирая ею потевший лоб. — Следственный пристав Архипов, — представился Захар Борисович, подходя и бросая взгляд на мертвое тело, лежавшее у решетки ограды. На кресте он прочитал: «р. Б. Сандунов С. Н. верный служитель Мельпомены. 1756–1820». — Это который Сандунов? — спросил он у смотрителя. — Сила Николаевич, — ответил тот с готовностью. — Известно какой, актёр! И они же построили бани. Сандуновские. Архипов кивнул. Забавно, что актёр Сандунов остался в истории благодаря служению вовсе не Мельпомене, а Гигиене. Настоятель повернулся к послушнику: — А где Иван Федорович? Где Скопин? — Так ведь вы следователя велели звать, — ответил тот испуганно. — Ну да, следователя. А ты кого привел? — Следователя, — послушник указал на Архипова. — Из части, как велели. Захара Борисовича этот разговор покоробил. — Ваше высокопреподобие, — сказал он. — Вы можете меня не знать, поскольку я назначен недавно. Но заверяю вас, тут нет никакой ошибки. Я следственный пристав Сущевской части. И я уполномочен расследовать все преступления на ее территории. — Хорошо, — с сомнением кивнул настоятель, а потом повернулся к высокому монаху. — Силантий, ты все же сбегай, позови Ивана Федоровича. — Зачем же вам еще и Иван Федорович? — с досадой спросил Архипов, до сих пор переживавший из-за того, что Скопин не дал ему повернуть дело об избиении Маши так, как он хотел. Высокий монах быстро пошел в сторону ворот. Протоиерей проводил его взглядом, а потом повернулся к молодому приставу: — Не обижайтесь. Вас я не знаю, а в Иване Федоровиче уверен. Дело-то серьезное. Убийство под стенами обители. Ведь не в трактире, не в лесу, а рядом с божьим местом! Я уж не говорю, что послушницы волнуются. Архипов поджал губы, но решил не спорить, а быстрее взяться за расследование, чтобы к приходу ненавистного Скопина уже иметь полное представление о произошедшем здесь убийстве. — Прошу отойти на два шага назад, — сказал он твердо и наклонился над телом. — Зарезали? — спросил настоятель, не двигаясь с места. — Это скажет специалист, — сухо бросил Архипов, хотя и так было понятно — лежавшего на земле бритого мужчину именно что зарезали. Удар был нанесен точно между ребер, рана была широкая, крови натекло много. Захар Борисович принял самый строгий вид, надеясь, что присутствующие не замечают его волнения. Это было первое убийство, которое ему приходилось расследовать — до того он выезжал на места преступлений только в Петербурге, сопровождая следователей столичного Сыскного отдела. Для начала Архипов аккуратно обшарил карманы убитого, нашел нож, пару монет и вид на жительство, выписанный на имя московского мещанина Надеждина Николая Петрова, проживающего в Четвертом проезде Марьиной Рощи, в доме номер пять. Бумага была потрепанной, сложенной в четыре раза. Порванная на одном из сгибов почти до середины. Вот уж несказанно повезло! — Нехорошо, что вы стояли так близко к телу, — сказал Архипов, поднимаясь и пряча бумагу в карман пальто. — Боюсь, уничтожили все следы. Попрошу каждого из вас приподнять ногу, чтобы я мог измерить ваши подошвы. — Зачем? — спросил настоятель. — Это лишнее. — Ваше высокопреподобие, — напрягся Архипов. — Я веду следствие и прошу выполнять мои указания. — Но почувствовав, что перебрал с приказным тоном, он объяснил: — Я должен вычленить след преступника на земле. Чтобы не перепутать его с вашими следами, я должен измерить подошвы. Протоиерей поморщился, но подозвал к себе послушника и, опершись на его плечо, приподнял ногу. Архипов вынул из кармана складной метр, потом нагнулся и проверил длину подошвы его ботинка. Такую же операцию он проделал с остальными. А потом, нагнувшись, начал осматривать след на тропинке. — Обронили что-нибудь, господин пристав? — услышал он голос Скопина. — Не мешайте, я работаю, — ответил Захар Борисович, не разгибаясь. Он надеялся, что судебный следователь не станет подшучивать над его неопытностью. — Да что вы! — сказал Скопин. — Мы тут с Павлом Семеновичем постоим, полюбуемся новыми методами. Здравствуйте, Никита Никитич! Благословите. Протоиерей подал руку для целования, потом сделал крестное знамение над головой Скопина. — А вы что же не подходите для благословения? — спросил он у доктора Зиновьева. — Или вы из латинян? — Я, ваше высокопреподобие, из морга, — ответил доктор Зиновьев, почесывая свою короткую кудрявую и черную, как вороново крыло, бороду. — Мы там помогаем покойникам предстать перед апостолом Петром в самом облегченном, так сказать, виде. — Это как? — удивился настоятель. — А все, что нужно для следствия, мы изымаем, — ответил доктор и приподнял короткий цилиндр, обнажив начинающую лысеть голову. — Кишочки, желудочек, селезеночку. Им они все равно в Царствии Небесном не надобны. Ну зачем, скажите, селезенка на Суде Божием? — Понятно, — кивнул протоиерей. — Значит вы, скорее, безбожник. Материалист. — Да, материала у нас хватает, — весело улыбнулся Зиновьев и указал на покойника. — Вот, например, еще материальчик для нашего натюрморта. Скопин хлопнул доктора по плечу. — Павел Семенович хоть и шутник, но прекрасный врач, — сказал он. — Я обязан ему своей жизнью. — Наверное, последний пациент, кто обязан мне жизнью, — ответил доктор. — Но это было давно. — Он вылечил меня в Туркестане, во время обороны Самарканда. — Вот как! — поднял брови настоятель. — Отчего же вы не купили практику в Москве? — С мертвецами легче, — ответил доктор. — Они не задерживают гонорары. Ведь за них платит городская казна. Архипов разогнулся и указал на землю возле своих ног. — Похоже, тут был еще один человек. Это следы галош. — Конечно! — отозвался Скопин. — Убийство, оно как танец: требуется пара к убитому. Вы разрешите? Архипов кивнул, пропуская Скопина к телу. Он досадовал, что судебный следователь превратил его слова в глупую шутку. — Зато я уже знаю фамилию покойника, — сказал он, пытаясь перевести ситуацию в свою пользу. — Надеждин, — кивнул Скопин. Архипов поджал губы. Положительно, Скопин не хотел уступать ему первенства в расследовании. — Вот, — протянул он сложенный вид на жительство. — Нашел в кармане. — Батюшки! — сказал новый голос. — Это ж тот самый, что тебя порезал! Архипов оглянулся. Со стороны храма подошел коренастый старик с седой круглой бородой, в шинели и старом, когда-то белом кепи туркестанского образца, только без назатыльника. — Ты, Мирон, погоди, не мешай господину приставу, — недовольно поморщился Скопин, пока вновь прибывший получал благословение у протоиерея. — Мы тут как-нибудь сами разберемся. — Он вас порезал? — спросил Архипов. Скопин махнул рукой. — Пустое. — И вы не объявили его в розыск? За нападение на судебного следователя? — поразился Захар. — Розыск был бы недолгим, — ответил Иван Федорович. — Видите, я сэкономил казне круглую сумму. — Он кивнул в сторону покойника. — Может, и меня пропустите к новопреставленному? — осведомился доктор, протискиваясь на узкой дорожке между двумя следователями. Скопин вынул из кармана свою трубку и закурил. Павел Семенович принялся осматривать тело. Настоятель, которому, вероятно, уже наскучило стоять на одном месте, откланялся и пошел в храм, оставив за себя высокого монаха, ходившего звать Скопина. — Эй, Мирон, поди сюда, — позвал доктор Зиновьев. — Бери тут и давай-ка его перевернем. — Кто этот Мирон? — спросил Архипов у Ивана Федоровича.