Чарли самостоятельно приезжает в Бостон, чтобы побыть с нами. По ее словам ей надоело торчать в Салеме и ходить из угла в угол. Эта женщина стала для меня второй мамой. Так что когда наша квартира наполняется еще одним человеком, я расслабляюсь. Чарли тут же принимается драить кухню, да и все вокруг. Я иду прогуляться с Айком. Жара еще не спала, но к Бостону постепенно приближается вечерняя прохлада. Айк все время пытается тащить меня вперед, но я сдерживаю поводок. Он сдается, а я, за кромкой некой сонливости и безразличия, обнаруживаю в себе какую-то гордость. Этот пес начинает меня слушаться. Или он просто ощущает ту же тоску по Мадлен, что и я. Поэтому ведет себя спокойнее обычного. Скорее всего, второе. Мы проходим несколько кварталов и возвращаемся обратно к дому, когда мой телефон вибрирует в кармане. В последние дни я так боюсь звонков, что мгновенно покрываюсь потом. – Мама? – почти кричу я в трубку. – Все хорошо, – успокаивает она меня, прекрасно понимая мою панику. Я медленно выдыхаю. Мама делает то же самое. – Все в силе? – спрашиваю я. – Перекусим где-нибудь вдвоем? Несмотря на то, что Чарли с нами в Бостоне, я предложил маме перекусить в городе, когда вышел из офиса. Она не обрадовалась этому предложению. Наверняка подумала, что я заведу разговор о том, о чем она еще не готова со мной говорить. Я не стал ее переубеждать. Боб сказал, что мама избегает с ним встреч, так что я подумал, что она не захочет и со мной говорить на этот счет. Так что придется заставить маму врасплох. Это не лучший вариант. Это вообще погано с моей стороны, учитывая то, в каком напряжении мы находимся в последние дни. Но кто сказал, что я хороший человек? Я заставил плакать мою Мадлен. Мама сидит с кожаным меню в руках у дальнего окна. Небольшой ресторан, в котором мы договорились встретиться, находится поблизости от клиники. Оно не отличается от всех общественных мест Саут Энда. Холенный, изысканный, дорогой. – Привет. – Я целую ее в щеку и устраиваюсь напротив. Мама улыбается. Но в ее глазах как всегда присутствует что-то еще. Некая настороженность. Мы делаем заказ и едим, болтая в основном о колледже. – Ты серьезно хочешь этим заняться? – интересуется мама. Папа рассказал ей о том, что я думаю заняться писательской карьерой, но она еще ни разу меня об этом не спрашивала. Я смотрю в окно. Чистые улочки заполнены прохожими людьми, которые выгуливают своих собак, думают, говорят по телефону, мечтают… – Возможно, – туманно отвечаю я. – Но я думаю об этом. И у меня есть время, слишком рано сейчас. Мама улыбается краешком губ и кивает в знак согласия. – Я поддержу тебя в любом случае. К горлу подкатывает комок. Мне бы не хотелось ни в чем сейчас обвинять своих родителей, но… Какой же мы были семьей, если эти мамины слова вызывают такую бурю эмоций? Они должны быть обыденными. Обычными словами. Но я чувствую слишком много сейчас. – Спасибо, – удается ответить мне. – Мама, мне бы хотелось кое-что спросить. Она заметно напрягается. Я ничего не делаю, просто смотрю. Мама облизывает губы и отпивает из бокала воду. – Стайлз, я… – Мы должны это обсудить, – настаиваю я, хоть и чувствую себя козлом. – Ты знаешь, о чем я? По лицу мамы сложно что-либо прочесть. Я и не пытаюсь, просто хочу, чтобы она была откровенной со мной. Ее темные волосы рассыпаны по плечам, а макияжа намного меньше. Так она выглядит моложе. Грустной, но моложе. – Предполагаю о моем прошлом. Вот что она подумала. Что я снова буду давить на нее и терзать старые раны. Да, я это уже делал и не горжусь этим. – Нет, мам, – разубеждаю ее. – Дело в папе. Точнее с его бизнесом. Темные глаза мамы становятся настороженными. – Стайлз, тебе не нужно об этом беспокоиться. – Почему? Мама вздыхает. Я жду и потягиваю свой коктейль. – Потому что, – мягко отрезает она. – Прошу тебя, не заставляй меня думать еще и об этом. – Боб настоятельно требует встречи с тобой. Она закатывает глаза и смотрит в сторону. Разговор ей неприятен. Или по крайней мере есть то, о чем она не хочет говорить. – Я знаю, что он мне скажет, – говорит она. Затем берет салфетку и изящными движениями вытирает уголки рта. Но мне нужно больше. – Почему Боб беспокоится о наших счетах? Мама, я не маленький. Я должен знать, если у папы проблемы. Не скрывай от меня. Она смотрит на меня и, кажется, целую вечность обдумывает. Она в курсе всех дел. Даже тех, в которых не в курсе Боб. И это настораживает. Когда мама собирается ответить, раздается рингтон ее мобильного телефона. Сначала можно подумать, что она испытывает облегчение от того, что на некоторое время сможет оттянуть ответ. Но то, как меняется ее лицо при виде входящего абонента, я даже вздрагиваю. Она приподнимает телефон и дрожащей рукой показывает мне имя на дисплее. Доктор Хейворд. Наши с мамой глаза встречаются. Она прикрывает рот рукой. Мы оба понимаем, что произошло. Не знаю, как и почему, но мы это чувствуем. И мы упустили. Упустили момент, когда он ушел. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Никогда раньше не замечал, как громко работают часы в коридоре. Тик-тик-тик. В доме много людей, но я слышу лишь секундную стрелку этих огромных часов. – Что ты чувствовал тогда? – Я стою у окна в своей спальне и смотрю во двор. На прошлой неделе Ханна устраивала в своей маленькой беседке у бассейна чаепитие. На невысоком столике до сих пор стоит ее чайный сервиз. Думаю, Чарли специально его не убирает. Это выглядит очень мило и так… по-домашнему. Я думаю обо всем. О чем угодно. Только не о своих чувствах. Не сейчас. – Наверное, то же, что и ты сейчас. Я уже и забыл, что спрашивал. Поворачиваюсь и смотрю на Макса. В его карих глазах читается настоящая забота. Светлые волосы растрепаны. Он в черной рубашке и джинсах, несмотря на жаркую погоду. – Я ничего не чувствую. – Я лгу. Чувствую. Просто не даю волю этим гребаным эмоциям. Макс не верит мне. Ну еще бы. Он покачивается на носках и делает шаг ко мне. – Как там говорят психологи? Сначала отрицание, черт не знаю, что дальше. – Ты всерьез веришь в это? Макс пожимает плечами. – Порой они оказываются правы. Я тоже пожимаю плечами. У нас нервный тик, наверное. – Хрень. – Стайлз… – Я в порядке. – Смотрю на своего кузена и стараюсь придать лицу уверенность.