Глава XXXXIII Со дня рождения Машеньки Дементьевой прошло два года. Однако, чуда, ожидаемого графом, не случилось, ибо отношения с женой не претерпели каких-либо изменений в лучшую сторону. Вернее даже будет сказать, что за это время, их совместная жизнь превратилась в сущий ад. Дом в Петербурге был продан, жить в столице они себе покамест позволить не могли, из-за чего Катя изводила мужа упрёками и скандалами. Александру Васильевичу было мучительно больно вспоминать, как когда-то он верил в то, что его любви им хватит на двоих. Кате было наплевать на его любовь и чувства. Её холодная надменность убивала Дементьева, отнимая у него здоровье и силы, и всё же более всего он страдал не от этого, а от её необъяснимого, никому не понятного равнодушия к дочери, к этому маленькому, прелестнейшему существу, от которого все были без ума. С самого начала вышло так, что из-за отсутствия молока, у Кати не было надобности денно и нощно находиться рядом с ребёнком, и потому, все свои материнские заботы она полностью возложила, на кормилицу и няню, а когда девочка подросла и надобность в кормилице отпала, в помощь пожилой няне была взята ещё одна, но помоложе и пошустрее. А дабы по ночам не слышать плача ребёнка, Катя переехала в спальню на второй этаж. Занимаясь собой, она могла не видеть дочь по нескольку дней. Складывалось впечатление, что ей вообще не присуще чувство, замешанное на ответственности и огромной любви к ребёнку, называемое материнским инстинктом. То самое чувство, которое помогает женщине почувствовать и предупредить малейшую опасность, грозящую её чаду. Так, прогуливаясь с Машей по парку, о чём-то задумавшись, она могла позабыть о ней и оставив в беседке пойти дальше, а затем вернуться домой, но уже без дочери. Или закрыть её в игровой комнате, где, находясь без должной опеки взрослых, совсем ещё маленькая девочка, могла серьёзно пострадать от окружающих её деревянных лошадок, стульчиков и кубиков. Такая беспечность по отношению к дочери, называемая Александром Васильевичем не иначе как приступной, не раз и не два, становилась предметом их скандалов. Как тут ему было не пристыдить Катю, и не поставить в пример первую супругу, уделяющую каждому из троих детей максимальное внимание. После таких нравоучений, взбешённая Катя как правило запиралась в спальне, а на утро следующего дня требовала заложить коляску, и уезжала на целый день в Петербург, где развлекала себя разного рода покупками и обязательным посещением одного из самых дорогих ресторанов. И хотя, посещение дамой такого заведения как ресторан, без сопровождения мужчины, считалось верхом неприличия, Катя прибывала там без малейшего стеснения. Никому и в голову не могло прийти, что эта дама приходит сюда, с одним лишь намерением, встретить кого-либо из своих бывших любовников. Для чего? А для того, чтобы попытаться возобновить с ними интимные отношения, по причине отсутствия которых, головные боли, бессонница, а также вспышки раздражительности и агрессии стали для неё, почти что нормой. Её молодое тело жаждало страстных объятий и поцелуев, и потому, отдаться любому из них она была готова, только предложи. Но стоило Кате встретить всего нескольких из огромного числа её бывших любовников, как стало понятно, что кроме подробностей её совместной жизни с графом, о коей по Петербургу ходили довольно противоречивые слухи, их ничего не интересует. Заметив за столиком в одиночестве сидящую Катю, они мгновенно оказывались подле неё, и расцеловав словно сестру, сначала забрасывали комплиментами, а затем набором многочисленных вопросов. – Ах прелестница! Ах обворожительница! Как поживаете, дорогая графиня! Что Александр Васильевич, здоров ли? А как ваша малышка, поди уж бегает? Куда же вы пропали, скажите на милость? И в свете не бываете, и театра не посещаете. В тоне каждого сказанного ими слова, Катя слышала лёгкий сарказм, мол ну что, сходила замуж? Стала графиней и скажешь лучше тебе живётся чем прежде? Ну давай, давай ври, как ты счастлива с больным, обанкротившимся стариком. А как мать, поговаривают, ты и вовсе никудышная. Что же касалось воспоминаний о прежних близких отношениях, то словно сговорившись, каждый из них, не без доли сожаления, давал понять о невозможности их возобновления, потому как им нужна та прежняя, свободная и независимая Катенька, а не графиня Дементьева, взахлёб рассказывающая о любви к мужу, к дочери, к загородной жизни, тем самым напоминающая их жён, сестёр и матерей. И настал день, когда, испытав огромный стыд за свою опрометчивую идею, Катя покидала Петербург, клянясь, что боле никогда не будет искать встреч с бывшими любовниками. Закрыв лицо руками, она ругала себя пока вдруг коляска не покачнулась, и не остановилась. Открыв глаза, Катя увидела группу девочек, парами переходивших улицу. На вид им было лет по пятнадцать. Все как одна, девочки были одеты в скромные тёмно-серые платья с длинным рукавом. Глухой воротничок, закрывал шею почти что до подбородка, головы были покрыты белыми косынками, и только слегка расклешённый низ платья, и маленький хлястик, подчёркивали их стройные фигуры. – Скажи Андрон, кто эти девочки? – обратилась она к своему кучеру, который крестился и причитал, покачивая головой. – Ой вы бедолаги, бедолаги… Храни вас Господь! Спрашиваете кто они? Они из сиротского женского приюта, из того самого, что для девочек из благородных сословий. Из церкви идут, со службы. – Они все сироты? – И да, и нет. У некоторых из них всё ж родственники имеются, но очень дальние, а ежели из близких кто и есть, так они старые да больные. Но бывает, что на каникулы, эти самые родственники забирают девочек к себе погостить, остальные живут в приюте постоянно, аж до своего совершеннолетия. – А откуда ты об этом знаешь? – Так ведь до того, как вашему супругу служить, я был кучером у господ Чумаковых. Их имение по другую сторону леса от вашего. Сейчас там господа Верховцевы живут. Так вот лет поди шесть тому назад, у графа Чумакова, жена вторыми родами померла, и ребёночек в скором времени то ж помер. После чего, граф запил крепко, да в бане ненароком и угорел. Осталась их трёхлетняя дочь сиротой. Так вот её в этот самый приют и поместили. Я с ейной няней туда её отвозил. Заметив, с каким интересом графиня продолжает смотреть на воспитанниц приюта, кучер придержал лошадей, и коляска медленно поехала по мостовой, вровень идущим по тротуару девочкам. Но вот они свернули в широкий арочный пролёт и исчезли из вида. Катя опустила голову и теребя ридикюль, расшитый бисером, что лежал у неё на коленях, с испугом подумала. – А я? У меня есть мать, отец, есть сёстры, братья, и муж имеется, и дочь, но почему я чувствую себя одинокой, почти что сиротой, почему? И вот так я проживу всю жизнь? Нет, нет! Совсем иначе я представляла себе своё счастье. Та жизнь, которой я живу, не стоит той цены, что мной была заплачена когда-то… – Екатерина Степановна, прикажете трогать? – услышала она голос кучера, и поняв, что коляска стоит на месте, немедля ответила. – Да-да, поезжай, да побыстрее. -– Они возвращались из города глубоко затемно. Подъезжая к усадьбе, Катя заметила в её окнах много света, что показалось странным, поскольку обычно в этот час все уже спали, а фонари горели лишь у входа. Лакея на месте не оказалось, но дверь была не заперта, и Катя вошла в дом. Он был наполнен непонятной суетой и волнением, слышались шепотливые голоса и беготня прислуги. Снимая перчатки и шляпку, Катя, не торопясь поднималась на второй этаж. Преодолев последнюю ступеньку, она увидела перед собой мужа. – Вы отсутствовали целый день, – сказал он спокойным холодным тоном, хотя по трясущимся рукам, которыми граф принял у жены перчатки и шляпку, можно было судить о его сильном нервном напряжении. – Так что ж? Разве ж у вас до меня есть дело? – равнодушно парировала Катя. В ответ, она услышала слова, которые должны были вызвать у любой нормальной матери испуг, или по крайней мере беспокойство. – Машенька заболела. Температура у неё высокая и жар. Но продолжая продвигаться по направлению к своей спальне, она не сочла ничего другого, как дать совет. – Позовите доктора. – Был уже. Сказал cильная простуда, не боле. Главное лёгкие чистые. – А температура? – Спала, после того как её растёрли уксусным раствором. Теперь Машенька спит. – Ну вот видите, ничего страшного не случилось, – слегка усмехнувшись сказала Катя, уже держась за ручку двери своей спальни. Предугадав последующее действие жены, рискуя навлечь на себя её гнев, Дементьев, всё же спросил. – Вы зайдёте к дочери? Но тут же ужаснулся услышав. – Нет, не сейчас. Я очень устала. Завтра зайду, завтра. В следующий момент, схватив её за руку, что лежала на ручке двери, граф неистово прокричал. – Вы не мать! Вы чудовище! – Сумасшедший! – крикнула Катя, и плечом оттолкнув мужа шмыгнула в спальню. Несколько раз глубоко вздохнув, ей удалось справиться с волнением, и тогда, стукнув ладонью по двери, она громко произнесла. – Я думаю граф, пришло время серьёзно поговорить! Завтра же, слышите! А сейчас, сделайте милость, оставьте меня в покое! Её слова прозвучали словно приговор, содержание которого будет озвучено завтра, а до того момента, графу, словно преступнику, предстояло мучаться и гадать, каков будет этот приговор, и что за ним последует? Не глядя под ноги, Александр Васильевич медленно спускался по лестнице. – А ведь наверное, что я действительно преступник, – еле шевеля губами, тихо говорил он. – Ведь я сам, сам во всём виноват. Я переоценил свои возможности, я не дал ей ничего из того, что обещал. Я стар и болен. О, проклятая немощь! Она с каждым днём всё больше и больше овладевает мной. Катя несчастна, это очевидно. Но почему, почему от этого должна страдать наша девочка? Граф не стал добиваться от жены немедленного объяснения, потому как сейчас, более всего его волновало состояние дочери. -– Вскоре после рождения Машеньки, без всякого сомнения стало понятно, что она похожа на отца. Внешность детей склонна к изменению, но не в этом случае, и заглядывая в будущее, Екатерина Степановна открыто выказывала своё разочарование, по поводу того, что дочь не унаследует ни сколько-нибудь её красоты. В отличии от отца, прихода которого Машенька с нетерпением ожидала каждое утро, всякий раз встречая его весёлым радостным возгласом, мать она видела крайне редко, и потому, встречала эту красивую женщину, похожую на большую куклу, широко открытыми удивлёнными глазами. Девочке необычайно нравились её красивые серьги, кольца и кулоны на длинной цепочке. Но пытаясь поиграть всеми этими, как ей казалось игрушками, Маша тотчас получала по рукам, после чего начинала горько плакать, а возмущённая красивая мама исчезала, будто её и не было. Уровню развития младшей дочери графа Дементьева, могли позавидовать большинство родителей, имеющих детей того же возраста. Маша одновременно пошла и заговорила, когда ей не было и года. Была послушна, в меру капризна, любопытна и очень внимательна. Задавая множество вопросов, всегда с интересом выслушивала ответ, после чего многократно произносила новые, до этого не известные ей слова. Но самым первым произнесённым ею словом, было слово Папа. Машенька обожала отца, и из немалого количества людей, заботившихся о ней, выделяла его особым вниманием. Александр Васильевич уделял общению с дочерью очень много времени. Порой целый день находясь рядом с ней, он покидал её лишь на исходе дня. А ежели Машенька, не желая засыпать начинала капризничать, то отец брал её на руки, садился у камина, и нежно обнимая своими большими руками, рассказывал ей сказку. -– Придя в детскую и увидев улыбающуюся во сне дочь, граф с облегчением вздохнул, но тут же побледнел и схватился за сердце. Заметив это, няня, та, что помоложе да пошустрее сказала. – Вам бы отдохнуть, уж ночь на дворе. Шутка ли, цельный день в хлопотах да переживаниях. Глядите-ка, спит и улыбается, красавица Маша наша. Подите, подите отдыхать Александр Васильевич, вона вы бледный какой. И не извольте беспокоиться. Слава Богу, обошлось! – А и правда, пойду я, ноги уж не держат. Спасибо тебе Агрипинушка, – ответил граф, положив руку на плечо девушки, а затем поцеловав спящую дочь, ушёл в свою спальню. В это же время, перед тем как лечь в постель, стоя у зеркала, Катя злилась, расчёсывая волосы. – Нет, каков! За руку схватил, чудовищем назвал. Разве ж это я чудовище? Это он старое чудовище, а я его жертва! Ну ничего, завтра он у меня получит… Посоветоваться бы с кем, да жаль не с кем. Уже в постели, Катя пожалела, что не приняла ванной. Эта процедура всегда действовала на неё благоприятно, расслабляла, снимала усталость и избавляла от головной боли, пришедшей вдруг ниоткуда. Её мысли постепенно перетекали в сновидение и… И вот она лежит в похожей на ладью фарфоровой ванне, наполненной густой розовой пеной. Вдруг, кто-то брызнул водой ей в лицо, и она открыла глаза. Прямо перед ней, на большом пенном сугробе, сидел её давнишний друг, чёрный ангел. – Где ж ты был? Почему не приходил так долго? – с придыханием спросила она. – Занят был, ты ж у меня не одна такая несчастная, – нагловатым тоном ответил ангел, и тут же спросил. – Ведь ты снова несчастна, я правильно понимаю? – О да, так и есть. Ответь, не уж-то у меня судьба такая? – Да что вы, Екатерина Степановна! Вы сами себе такую судьбу изволили выбрать. На то была ваша воля. Разве ж кто заставлял вас родных позабыть да проституткою стать? – А ты? Не ты ли мне во всём советчиком был? – возмутилась Катя. – Я то? Я сила нечистая, вот проснётесь, а меня уж нет. Какой же с меня спрос? Ваша жизнь, вам и решать, как с ней поступать.