В ответ мужчина покачал головой. – Ее мать не разрешала наши встречи после того, как я ушел. Стейси не могла не задуматься насчет того, насколько настойчиво он этого добивался. Существуют же суды, процедуры и специальные люди, которые могли бы помочь ему увидеть единственного ребенка… – Я пытался, – сказал Данн, как будто прочитав ее мысли. – Может быть, не так упорно, как надо было, но об этом я с вами говорить не собираюсь. – Он наконец повернулся к ней лицом. – Не обижайтесь. Стейси с удивлением увидела боль в его глазах и подумала, не слишком ли поспешно она осудила его. – Мистер Данн, а можно спросить, почему вы ушли? – вырвалось у нее. – Я уверен, что вы уже слышали одну версию, и не собираюсь… – Ваша бывшая жена сказала, что вы ушли, когда Джесси заболела, – сказала Стейси, но что-то в его поведении заставило ее усомниться в этом. – Ну конечно, а как же иначе… – Улыбка Данна была полна иронии, но в его тоне девушке послышался гнев. И какое-то покорное смирение. – Вы же пришли сюда не выслушивать историю нашей семьи. Вас больше интересует, не здесь ли Джесси. Но я уверяю вас, что ее здесь нет. Теперь его голос был полон печали, и Стейси поняла, что само ее присутствие вызывает у него болезненные воспоминания. – Мне очень жаль, мистер Данн… – Вы можете осмотреть дом, – прервал ее хозяин и разрезал сэндвич на две части. – Мне нечего скрывать. Стейси понимала, что вторичного приглашения не будет, и, сожалея о том, что причиняет ему боль, негромко поблагодарила его и вышла из кухни. Его открытость была лучшим доказательством того, что Джесси в доме нет, но она обязана была это проверить. По лестнице Стейси старалась подниматься как можно тише, понимая, что, находясь в его доме, вмешивается в его воспоминания. Все двери на площадке были открыты. Первая явно вела в комнату Джеффри Данна. Двуспальная кровать, единственная лампа на тумбочке возле кровати, будильник и роман Иэна Рэнкина[22]. Вторая тумбочка была пуста. Во второй комнате стояла узкая кровать без простыней и подушек. Стейси вошла и открыла шкаф. Пустой. Больше никакой мебели в комнате не было. Констебль вошла в ванную комнату и осмотрелась. Ни на полке, ни на краю ванны не было ничего, что говорило бы о присутствии в доме женщины. Она проверила стоки в поисках длинных волос, но ничего не обнаружила. В ведре для мусора тоже ничего не было. Если Джеффри Данн когда-то и женился во второй раз, то сейчас никаких следов этой женитьбы не осталось. Было совершенно ясно, что мужчина живет один. Прежде чем спуститься, Стейси сверху осмотрела задний двор. Огороженное с двух сторон изгородями, пространство было лишено какой-либо растительности и было покрыто наполовину плиткой, наполовину гравием. Она не увидела никаких сараев или коробов для садовых инструментов, которые стоило проверить. Спустившись, Стейси обнаружила Данна сидящим в холле, с кружкой кофе в руках. – Спасибо вам за сотрудничество и за… – Я ушел не потому, что моя дочь заболела, – сказал мужчина, поворачиваясь к ней. – Джесси родилась уже больной. И я все время был рядом с женой – общался с докторами и специалистами. Врачи сделали бедняжке все возможные тесты, чтобы понять, что с ней: анализы крови, сканирование, МРТ и все остальное… – Так почему же вы… – Когда мы впервые узнали о болезни Джесси, мы с женой были единой командой и помогали друг другу справиться со страхом и тревогой. Но постепенно Керри стала удаляться от меня, стала пытаться бороться в одиночку. Как будто она обняла Джесси и больше никому в ее объятиях места не было… – Данн печально улыбнулся. – Понимаю, что могу выглядеть в ваших глазах эгоцентристом, но это не так. И я вовсе не претендовал на внимание со стороны жены. Я просто хотел помочь им обеим, но не мог достучаться ни до одной из них. Это медленно убивало меня, и в конце концов я сдался. Замолчав, он посмотрел на Стейси – в его глазах она ясно увидела боль утраты. – Так что теперь вы понимаете, что ушел не я. Моя жена ушла гораздо раньше. Глава 23 Сол Корделл выехал на М5 с М6, идущей вокруг Вест-Бромвича, в десять минут одиннадцатого. Он все еще не мог решить, как относиться к смерти отца. С того момента, когда ему позвонила мать и рассказала о его жестоком убийстве, прошло уже почти двадцать четыре часа. То, как отец умер, заставило Сола ужаснуться. После этого он ощутил злобу к придурку, который посмел сделать такое с его отцом, но при этом почувствовал, что эмоции на этом не закончились. Настоящее осознание должно проникнуть в его душу позже. И вызвать слезы, сожаление и печаль. Сол подумал, что, может быть, какая-то часть его души успела окаменеть. И надеялся, что так и случилось на самом деле – ведь сейчас его пациенты казались ему дороже, чем собственный отец. – Не торопись, – велела мать, подчеркнув, что сделать уже ничего нельзя. И Сол не стал торопиться. После телефонного звонка он много часов просидел в темноте, ожидая наступления хоть какой-то реакции. А когда наконец что-то почувствовал, за окном взошло солнце, и он отправился на работу. Перезвонив матери, Сол узнал, что она только что отослала офицера по связям с семьей. Он мрачно улыбнулся. Ну конечно, а как же иначе. Его мать с трудом переносила присутствие на кухне, которую она создала практически с нуля, даже членов семьи – а здесь речь идет о чужом человеке… В операционную университетской клиники Королевы Елизаветы в Глазго Сол вошел спокойным, сосредоточенным и готовым к работе. На утро была назначена лапароскопическая нефректомия[23] у женщины сорока четырех лет от роду. Процедуру, которую полагалось делать через небольшой разрез, осложнило сильное кровотечение, и для того, чтобы извлечь почку, ему пришлось сделать полостной разрез. Во второй половине дня Сол ассистировал своему учителю, доктору Флинту, который провел трансплантацию почки девятилетней девочке. Он ни за какие коврижки не пропустил бы эти операции, и его мать это понимала. Она всегда его понимала. Иногда даже слишком хорошо. Сол знал, сколько раз она прощала отцу его интрижки на стороне, чтобы сохранить семью. И ему не хватило мужества сказать ей, что все ее жертвы были бесполезны. У него с детства не осталось ни одного воспоминания, связанного с отцом. Конечно, тот всегда присутствовал где-то на заднем плане, но главную роль в жизни Сола всегда играла его мать. Он понимал, что вовсе не любовь заставила его мать сохранить семью. Особенно после первых нескольких измен. Но она знала, что без отца не сможет обеспечить своим сыновьям те возможности, которые давало им наличие такового. Эта мысль огорчила Сола, но в то же время заставила еще больше полюбить мать. Он как раз размышлял, добрался ли уже его брат до дома, когда его ослепили яркие фары, появившиеся в зеркале заднего вида. – Чтоб тебе, приятель, – пробурчал Сол себе под нос, пытаясь не обращать внимания на слепящий свет и сконцентрироваться на дороге. Он ехал без остановок вот уже пять часов, и настроение у него было паршивое. М61 постепенно перешла в М62, а потом – в М6, и вот теперь перед ним лежал последний отрезок унылого бетона, с которого он сможет съехать на повороте № 3 в Хейлсовене. Сол несколько раз сморгнул, стараясь избавиться от лучей яркого света, которые, казалось, прожигали сетчатку глаза. Нагнавший его транспорт практически уперся ему в задний бампер. Всего четыре дня назад ему пришлось в очередной раз заменить свой персональный регистрационный номер после того, как его украли в четвертый раз. Он давно хотел вообще отказаться от него, но номер был подарком от матери на окончание медицинского факультета. Сол включил поворотник и сместился на среднюю полосу. Может быть, этот идиот позади него куда-то торопится? Фары вновь ослепили его – преследователь поменял полосу вслед за ним. Проехав с четверть мили, Сол вновь переместился в более медленный ряд. Машина позади него мгновенно последовала его примеру. Его так ослепило, что он потерял из вида дорогу. Крепко вцепившись в руль, продолжил ехать прямо, надеясь, что продолжает следовать в своем ряду. Он ждал, когда к нему вернется зрение. Какого черта нужно этому парню? И почему сердце колотится так, что стук отдается у него в ушах? Хотя он и не превышал лимита скорости, Сол ослабил ногу на педали газа и замедлился до шестидесяти миль в час. Неожиданно слепящий свет в зеркале заднего вида исчез – и он полностью потерял ориентацию. Солу оставалось лишь надеяться, что его преследователь отстал от него. Он выдохнул, только теперь почувствовав, как напряглось все у него внутри. Две секунды спустя мигание фар, включенных на дальний свет, возобновилось. – Твою мать… – Сол сбросил скорость до пятидесяти миль. Включились, выключились, включились, выключились, включились, выключились… Он никак не мог приноровиться к этому миганию. Сол знал, что останавливаться опасно. Для этого он прочитал в своей жизни достаточно страшилок. И теперь мучительно пытался сообразить, что ему делать. Включились, выключились, включились, выключились, включились, выключились… Сол больше не мог видеть дорогу. Он практически ослеп. И решиться оторвать руки от руля и взять из держателя телефон он тоже не мог. Сол чувствовал, что попал в ловушку, и на него накатила волна паники. Замедлившись еще больше, он продолжил свой путь, несмотря на белые пятна перед глазами. Свет стал слабеть. Сол взглянул в зеркало, чтобы понять, что с ним произошло, и увидел, что его преследователь свернул на съезд № 2. «Слава тебе господи», – подумал он и почувствовал волну облегчения. Вновь посмотрел на дорогу перед собой – и улыбка замерла у него на губах.