А обед, как бы лишенный логики и разума, продолжается. И он мне всё больше напоминает игру с динамитом. Каждая секунда грозит взрывом. Сидим за столом, как на угольях, с нетерпением ждем конца трапезы. Вот сейчас войдут сбежавшие женщины и такое скажут, что мало никому не покажется! Чем-то ситуация недобрую сказку напоминает, и все же это будничная реальность. Помянув усопших, мы продолжаем жить. Господство жизни всесильно – она диктует свои законы: кого любить, кого ненавидеть. Выбрать, казалось бы, нетрудно: перед глазами счастливый уголок с благословенным небом, чудесная усадьба с крепким хозяйством, родственно настроенные люди с красивыми душами и своими заботами. Но в жизни каждый хороший день кончается закатом и темнотой. За горизонтом мир другой – отравленный спешкой, нервами и бесчувственными сердцами. Он ждет нас и непременно дождется уже сегодня. Может случиться, что однажды мне станет невмоготу суета «городская», нервы расшатанные. И захочется уйти от шума на лоно природы, поселиться на этой благословенной земле на берегу озера под сенью сада, среди скромных и честных людей, которые не гоняются за деньгами, как угорелые. С ними можно по-детски смеяться, общаться, работать, дружить… Словом, переехать в село с чистым сердцем, полным лучших чувств и надежд. Я бессмысленно улыбаюсь своим мечтам и видениям. А Тамара держится молодцом. И так до самого отъезда… За воротами собрались все. Настя, выяснив, что я не пил спиртного, пересела на заднее сиденье и оттуда помахала Дегтянниковым рукой. Тамара, благодарно улыбнувшись хозяевам, составила ей кампанию. Захмелевший зять полез обниматься к трезвому. Нина с Людмилой погладили друг другу плечи. Я пожал руки – и Михаилу, и двоюродной сестре. Всё, прощайте, родные, живите богато… Едем селом. Все пассажиры молчат и глазеют в окна автомобиля. Я поддаюсь обаянию Петровки, над которой сейчас полуденный зной меняется на свежую предвечернюю прохладу, напоенную ароматом садов и огородов. Владимир Андреевич, не наговорившись за столом, сидит мрачный и апатичный, будто замышляет какое-то злодейство. Но это только так кажется – ему просто нужны собеседники, а их нет. Мы рано выехали и быстро едем – будем дома ещё до заката. А вечера в Петровке в это время года, в начале июня, сказочно красивы. С удивительной регулярностью, почти ежедневно, за час перед заходом солнца, на западе, над чертой леса у горизонта скучиваются живописные перистые облака, отливающие всеми цветами радуги. Отблеск их падает на гладь озера, что раскинулось за бабушкиным огородом – я сейчас передаю воспоминания детства – и превращает её в фантастическоё море красок. Очень странное это зеркало, и вызывает оно удивительные иллюзии – если вглядеться, то отраженное в воде небо покажется более подлинным, более настоящим, чем сереющий свод над головой. На это колдовство природы я любовался с детским изумлением и верой в сказку. Когда солнце заходит, наступают сумерки, которые длятся до рассвета. Ведь середина июня – время радуницы, когда зори встречаются на небе. Такое зрелище никогда не забудешь, но трудно поверить в его реальность – настолько оно фантастично. Как грачи на кладбище, так галки и голуби организовали свою колонию в петровской церкви. Но это тоже воспоминания детства. Теперь она – о церкви сейчас говорю – стоит горделиво, отреставрированная, и функционирует по прямому своему назначению: для связи людей с Богом. Меня научил любить Петровку мой отец. Это был необыкновенный человек – романтик, великолепный знаток природы, с горячим сердцем и умом. На рыбалку, охоту, покос, за грибами брал меня с малолетства. Он воспитывал во мне понимание того, что люди часто не замечают, проходя мимо. И двое друзей, большой и малый, старались стать частью природы, открывая тайны её. Частенько, сидя у костра, мы вместе мечтали. Отец рассказывал о своем детстве – о том времени, когда всего было вдосталь: и рыбы, и дичи, и грибов, и травы… и чистого, ароматного воздуха. Потом у меня появились дети. Когда Витя был школьником, я брал его в Увелку на каникулах. Мы блукали с ним по лесам, среди высоченных камышей обмелевшего Займища плавали на лодке и бродили пешком. Сколько там было смеха, веселых открытий и шумных забав! Мы заключали договоры дружбы со всеми птицами и зверями, которых встречали. Я рассказывал сыну у костра о своем детстве и его дедушке. Дочери обещал: - Когда вырастешь большая, мы поедем с тобой на Кубу. В ответ Настя крепко и благодарно сжимала мою руку. Я верил тогда, что так и будет. Но увы, дочь уже выросла, а Куба по-прежнему далека… И я, и сын, и теперь дочь моя – все мы вовлечены в жизненный круговорот, в котором люди куда-то несутся бездумно, подстегиваемые тщеславием, ошалело гонятся за деньгами, отталкивая друг друга. Но в этой дикой поспешности они, собственного говоря, так и не знают, зачем и куда торопятся. В суете такой есть что-то болезненное. А вот в Петровке, по тихой сельской улице идут совсем незапыхавшиеся люди. И то благосостояние, которое они имеют, им хватает для счастья. Ну, как таким не завидовать? Вообщем, худо-бедно закончилась Троица… Развезя своих пассажиров, захожу в дом, где меня поджидает самая тяжкая болезнь холостяка – чувство одиночества. Ведь тяга к отшельничеству – тоже какая-то болезнь или тихое помешательство. Казалось бы, от него есть простое противоядие – найти себе подругу. Но я после смерти мамы живу одиноко вторую зиму и лето, а мой единственный товарищ – голубоглазый кот Васька. К тому же он – мой личный доктор, всегда и во всех хворях готовый прийти на помощь. Именно поэтому я его окружаю заботливой опекой и любовью. Надо же любить что-то живое… Но сегодня всё не так – Васька не ждет меня на крыльце, и уже перегрелся от звонка проводной телефон. Сестра Людмила спешит испортить мне настроение… - Слушай, ты зачем свою Томочку всюду таскаешь за собой? - А в чем проблемы? - А в том… Нина Дегтянникова так и сказала: «Как увидела вашу Тамару, голова сразу разболелась» - С чего бы это? - А вот послушай… И сестра рассказала мне вопиющий случай гостеприимства, который оказала моя бывшая жена моим родственникам. Как-то жарким летним полднем, когда Мария Егоровна была ещё жива, оказались они со старшей дочерью в Увелке на автобусной остановке. Рейсовый до Петровки ждать ещё долго, и решили двоюродная сестра с теткой навестить нас с Тамарой – благо, что адрес помнили и идти недалеко. Они ещё не знали тогда, что мы с женой разбежались, и смело надавили на кнопку звонка. Встретила их Тамара и дальше порога не пустила. На вопрос неучтивый: «Что вам угодно?», растерявшиеся родственники жалобно проблеяли: - Нам бы кружку воды. Жарко сегодня на улице. Тамара Борисовна плечами пожала: - А мы воду в колонке берем. И пошли мама с дочкой не солоно хлебавши да ещё как оплеванные. - Не фига себе! – это я на рассказ Людмилы. А та: - И после этого ты везешь её к Нине в гости… Она буквально плакала в своей спальне, когда мне это рассказывала: «Да что мы не люди? Если я в деревне живу и не работаю учительницей в школе, об меня можно вытирать ноги?» - Но я же не знал! – в отчаянии вскричал. - Теперь знай. И на будущее – либо я, либо Томочка твоя: вместе нас никуда не приглашай. - Всё понял. Людмила положила трубку. До крайности возмущенный я позвонил Тамаре Борисовне. - Ты заметила, как негативно на тебя отреагировала Нина Дегтянникова? - Нет. - Удивительно! И за стол она не села только из-за тебя. - С чего бы это? - А вот послушай… Я пересказал бывшей жене то, что услышал от Людмилы. - Врет она, - сказала Тамара. - Зачем? - Хочет нас с тобой поссорить. - Ладно, не будем спорить. Сегодня уж поздно, все устали… Давай завтра после работы сгоняем в Петровку, обратимся к самой Нине Николаевне и расставим все точки над ё. Очная ставка, как говорится, правду поможет найти… После небольшого замешательства Тамара медленно проговорила: - Никуда я больше с тобой не поеду. - Понятно. Все стало ясно. Разговор можно было бы и закончить. Но Тамара молчала и не отключалась. Молчал и я… После минутного размышления сказал: - Не могу понять твоей логики. Всё можно объяснить, принять и простить – и твою неучтивость при визите гостей, и твою неприязнь к моим родственникам… Я, к примеру, твоих вообще не знаю и не страдаю от этого. Но как ты могла после всего произошедшего ехать к ним в гости? Неужели ты думаешь, что Нина Дегтянникова всё забыла или простила тебя? Такое, увы, не забывается и не прощается. На мой характер – на месте двоюродной сестры я бы шуганул тебя ещё со двора. А у тебя хватило совести пройти в дом, сесть за стол да ещё нахваливать хозяев за яства-кушанья. Знаешь, как это называется? Тамара молчала. Я перевел дух. - Зная вину за собой, ты поехала в гости не прощения попросить, а плюнуть хорошим людям в душу. Ты неизлечимо больна мизантропией… И тогда я сказал роковые слова: - Хватит! Лопнуло моё терпение. Больше ты для меня не существуешь. И отключил связь. После разговора долго не мог успокоиться. Разве это не идиотизм – не подать кружку воды родственникам мужа, людям, у которых мы с женой были в гостях и ночевали. Какие бы ни были передряги между нами, они-то ни в чем не виноваты. Даже теща, пьянчужка пропитая, никогда бы так не поступила – наверняка в квартиру впустила, угостила чаем и разговорами. Это в крови у русских людей. Чьей же ты крови, Тамара Борисовна? Откуда этот абсурд? – оскорбить-унизить людей, а потом, как ни в чем не бывало, в гости к ним заявиться. Ответ так же прост, как и печален – моя бывшая жена страдает мизантропией: все человеческое ей чуждо. Но откуда она берется? Это не безумие, которым можно объяснить алогичность поступков. Это нечто другое – совсем неуместное в нормальном человеческом организме… Так и не найдя ответов на эти вопросы, ночь промучился, а наутро заехал за Анастасией. Тамара Борисовна, как ни в чем не бывало, садится в машину на переднее сиденье, да ещё «здрасьте» мне говорит. Вот человек! Из породы людей, о которых в народе говорят – плюнь им в глаза, скажут: «Божья роса!» Вчерашний наш нелицеприятный разговор и мои угрозы, кажется, ничуточки на неё не подействовали. И более того – мне сдаётся, будто Тамара в душе, полной превосходства и презрения, надо мной смеётся, и все мои переживания ей по барабану. Высадив Настю возле городской Администрации, я не везу Тамару к школе, а заруливаю на автобусную остановку и там глушу мотор. Такие мстительные действия вызывают усмешку на бесстрастном лице моей бывшей жены. Недобрую, хищную ухмылочку! По правде сказать, ситуация самого напрягает. Может быть, Тамара меня обругает и этим снимет камень с души? Куда там! – совсем наоборот. Как ни в чем не бывало, бывшая супруга выбирается из автомобиля, говорит «спасибо» и направляется к своей школе – впрочем, тут уже недалеко идти. Судьбы браков бывают разные. Иные пары в любви и согласии проживают всю совместную жизнь. Некоторые маются друг с другом до самой смерти. но живут – не разбегаются. А бывают семейные союзы, которые быстро распадаются, не оставив после себя ничего – даже детей. Но со мною судьба обошлась, пожалуй, наиболее сурово: дважды сводила с женщинами, одна из которых по жизни ветреница, а другая страдает человеконенавистническими припадками. И от них у меня есть дети… дети, которых я очень люблю. М-да… Поджидая пассажиров на остановке, я всё думаю о Тамаре – как теперь сложатся наши отношения? Мне не хочется с ней встречаться, но и ругаться тоже не в кайф – не хочу на раз-два истратить весь запас накопленной обиды. Охотнее всего возвращаюсь к мысли – она для меня больше не существует. Но как это будет осуществляться на практике? Мне и в голову не приходит, как-то попытаться вытащить Тому из болота мизантропии. Меня мучает вопрос – что будет с Анастасией, находящейся день и ночь под опекой не совсем адекватной мамы? Особенное и нелегкое это дело – ощущение действительности. Можно смотреть, но не видеть; можно касаться, но не чувствовать… Невольно возникают вопросы тревожные: - сумеет ли дочь моя постигнуть истинную сущность своей матери? - увидит ли, что мизантропия – это болезнь, а не Божий дар, как превосходство высшего существа над низшими?