Сначала, из стыдливости, она не решалась слишком часто показывать ему свою изменившуюся фигуру и лицо, носившее маску беременной женщины. Но вскоре после того, как оправилась после родов, пошла к нему, уверенная в себе, похорошевшая от недавнего материнства. Какая-то таинственная сила влекла их друг к другу. Вначале между ними была лишь эта внезапная симпатия, сближающая двух молодых красивых людей. Для Марии-Антуанетты Ферзен был лишь одним из приятных кавалеров в ее окружении. Но скоро она с удивлением констатировала, что он не похож ни на одного из ее знакомых мужчин. Не кривляка, как Артуа, не самоуверенный интриган, как Гин, не сплетник, как Безенваль. Во всех обстоятельствах он легко оказывался возле нее, сдержанный и естественный, и с нежной серьезностью проявлял почтение, обращенное к женщине в той же мере, что и к королеве. С этих пор она стала наблюдать за Ферзеном и лучше его узнала. Она догадалась, что холодные и отстраненные манеры скрывают чувствительное и верное сердце, не вспыхивающее мгновенно, зато верное навсегда. Ею овладевало новое чувство; это было нечто очень нежное и одновременно болезненное, выплеск всех сил ее существа, который, в зависимости от времени и настроения, окрашивался в радостные или печальные тона. И незаметно образ задумчивых глаз, чувственных губ, сложившихся в меланхолическую улыбку, проникал в самые сокровенные уголки ее существа, волнуя разительными контрастами. Когда на парадном обеде она, не притрагиваясь к блюдам, даже не развернув тарелку, сидела напротив Людовика XVI, она не могла не представлять на месте короля, разрывающего зубами кусок мяса из своей тарелки, благородное лицо Акселя Ферзена, изящно берущего лишь то, что необходимо для поддержания жизни. А по ночам, ожидая мужа на широкой кровати, рядом с которой в качестве смехотворных символов королевской мужественности лежала короткая шпага и стояла серебряная подставка, в которой горел факел, она закрывала глаза и призывала себе на помощь образ… Нет, не короля, который должен был прийти, не его заплывшее жиром тело, которое должно было улечься на нее, не его блеклые глаза и пухлая физиономия, налитая вином, склоняющаяся к ее сжатым губам. Нет, сейчас в ее спальню скользнет стройная фигура, прекрасный принц из девичьих грез, любовник, желать которого заставляют разочарования в супружеской жизни… Они приблизятся друг к другу, неся, словно священную реликвию, любовь, и в объятиях его сильных и нежных рук она забудет, что является королевой, обязанной хранить верность супругу, а станет обычной женщиной, которую чувственность унесет на головокружительную высоту, на небо… Она изощрялась в придумывании предлогов, чтобы почаще быть рядом с ним. Назначала ему свидания на балах в Опере, а когда однажды ее карета сломалась по дороге, чтобы не отрывать времени от дорогой встречи, наняла фиакр и прибыла в экипаже мелкой буржуазки из Марэ. Она встречалась с ним у госпожи де Ламбаль и в салоне принцессы де Гемене; ходила на вечер к госпоже де Полиньяк в большой зал, построенный в конце дворцового крыла, что напротив Оранжереи. Ферзен приходил в ее кружок, присутствовал при ее туалете, сопровождал на прогулках и навещал в Трианоне. Если она пела, то это для него ее голос становился таким мелодичным; надевая платье, она думала: «Понравлюсь ли я в нем ему?» А когда 8 февраля 1779 года в сопровождении всей королевской фамилии пришла в Нотр-Дам вознести благодарственную молитву за счастливое разрешение от бремени, ее, казалось, не взволновала холодность, проявленная к ней парижанами, несмотря на раздачу милостыни, фонтаны с вином и приданое в сто ливров, отпущенное из казны каждой из ста девушек, выданных в этот день замуж в соборе. Какое значение имели кислые мины ста тысяч зевак, если незадолго до того она разговаривала с ним, а завтра они пойдут один к другому, взволнованные, как после долгой разлуки, неся каждый в себе чудесную хрупкую тайну, которую еще не осмелились доверить своим губам! И вот настал день, когда они, возможно, увидятся в последний раз… Мария-Антуанетта сжала руками голову, в которой крутились печальные мысли. – Он меня покинет, – прошептала она. – Ах, если бы он знал, как я его люблю, разве заставил бы он меня так страдать? Неужели судьба так жестока, что свела их лишь затем, чтобы легче измерить окружающую сердце королевы пропасть, преодолеть которую не смогут ни любовь, ни счастье? Внезапно она вздрогнула. Она не слышала, как он пришел, а он был здесь, за дверью. Казалось, что вместе с ним в комнату зашел оставшийся дневной свет. Она встала и гибкой, покачивающейся походкой, которая сама уже была как ласка, пошла ему навстречу. – Аксель, это вы? Он взял ее дрожащие руки, протянутые ему. – Вы одна? – спросил он. – Я хотела, чтобы этот час был только вашим. Они долго стояли друг напротив друга, и у обоих горло перехватило одно и то же чувство. Наконец она сумела произнести пугающий вопрос: – Вы уезжаете? Он отвел взгляд. – Я пришел попрощаться с вами… Она вздрогнула. Каждое сказанное им слово камнем падало ей на грудь. Ее глаза наполнились слезами; дрожащим голосом, спотыкаясь на каждом слове, она решилась высказать мучавший ее страх: – Мне сказали… что вы… женитесь… Он жестом отмел эту басню: – Ах, мадам, только злые люди могли сообщить вам такую глупость. Я никогда не был так далек от мыслей о браке. Конечно, моя семья была бы счастлива, женись я на мисс Лиджел; ее отец – богатый английский купец, акционер Индийской компании. Но я ее не люблю… Мария-Антуанетта пошатнулась, ослепленная скрытым смыслом этого признания. С какой живой искренностью это было сказано! Все, что он сказал бы: «Успокойтесь, я люблю вас!» – Почему же в таком случае вы хотите меня покинуть? Он опустил голову: – Вам хорошо известно, что наша дружба вызвала слишком у многих зависть, уже сейчас о нас распространяют грязные слухи, написали моему отцу. Мадам, я вас слишком уважаю, чтобы допустить, чтобы вас могли запачкать. Я ни в коем случае не хочу стать причиной ваших неприятностей. Кажется, на меня начинает недобро смотреть король… – О короле не беспокойтесь! – воскликнула она. – Если он захочет что-то спросить, пусть обратится ко мне, а уж я сумею ему ответить. – Не забывайте, что мне надо думать о карьере, – пробормотал он, стыдясь столь эгоистичного аргумента. Этот обманный ход не ввел ее в заблуждение. – О карьере? Я устрою вам здесь лучшую карьеру, чем вы могли бы сделать в любом другом месте. – Нет, – возразил он с нежной гордостью, – если я чего-нибудь добьюсь, то только собственными силами. Она поняла, что не сумеет уговорить его изменить принятое решение. Должна ли она была броситься в его объятия, чтобы удержать его, предложить себя ему? – Возможно, я вас больше не увижу? – жалобно прошептала она. – Я вернусь… – Через сколько месяцев? Через сколько лет? Аксель, вы подумали, что каждый день уносит частичку нашей молодости? Он повернул к ней свое бледное лицо с впалыми щеками, на котором отражалась борьба, ведущаяся между его сердцем и разумом. – Сжальтесь надо мной, мой друг, – взмолился он, – не отнимайте у меня мужество. Если бы вы знали, как дорого оно мне стоит!.. Решение принято; раньше я намеревался поступить на службу к королю Пруссии, но теперь хочу служить вам на другом конце света. Я предложил свою шпагу Франции. Скоро экспедиционный корпус королевской армии отправится в Северную Америку; его командир, граф де Во, взял меня к себе адъютантом. Через месяц мы грузимся на корабли в Авр-де-Грас… Она была раздавлена этими словами, неожиданно разделившими их грозным океаном, войной с ее опасностями, всем этим неизвестным и тревожным будущим, в котором каждый час таил в себе смерть. – Господи! – простонала она. – А если вас ранят, убьют, что я буду делать? И это жуткое плавание!.. Надо же было этим американцам взбунтоваться… – Не стоит на них за это сердиться, мадам, они сражаются за свою свободу. – Я должна их ненавидеть, Аксель, потому что это ради них вы покидаете меня, но их дело – это и наше дело, не оставляйте их. Я видела Лафайета, который оттуда вернулся, он рассказал мне новости. Положение повстанцев великолепное; и знаете, что он у меня попросил?.. Мой портрет для генерала Вашингтона… Я тотчас велела его написать. Ферзен попытался улыбнуться: – Вот видите… Я найду вас там, и мы не совсем расстанемся… В этот момент она заметила, что они все еще стоят возле бильярдного стола. – Проходите, – пригласила она, – садитесь вот здесь, рядом со мной… О, Аксель, мне страшно… как будто я вижу вас в последний раз… Он покорно опустился на табурет у ее ног. Она нежно привлекла голову молодого человека к себе, положила ее на свои колени и скоро почувствовала сквозь юбку, как горит его лицо. Она легко гладила рукой его волосы и иногда чувствовала подрагивание его губ на другой ее обнаженной руке, которую дала ему. Такие близкие друг к другу, они долго тихо разговаривали. Он безуспешно пытался успокоить ее своими обещаниями. Ее тревожило все: она беспокоилась о том, не будет ли он мерзнуть, достаточной ли будет его пища, не станет ли он излишне подставлять себя под пули и клинки врага. При мысли, что он может страдать вдали от нее, она содрогалась от ужаса. Наступила ночь. В комнате, освещаемой только пламенем из камина, темнота выступила сообщницей тишины, чтобы замедлить бег времени. Они по-прежнему сидели, прижавшись друг к другу, он – подняв глаза на прекрасное лицо своей подруги, она – склонившись над своей мучительной любовью, вглядываясь в его глаза, губы, вслушиваясь в его дыхание, словно предлагая себя в качестве талисмана, который защитил бы его от всех бед… Прозвонили часы. Он поднялся, стряхнув наваждение, державшее его в плену. – Надо прощаться, – сказал он. – Пора… – Еще секунду… – взмолилась она об отсрочке. Она смотрела на него с печалью и тревогой, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти его дорогой образ. – Аксель, – сказала королева, – мы не можем расстаться так… Она шагнула вперед, и руки Ферзена обхватили ее. Прижимаясь к нему, она тихо стонала. Он чувствовал, что она напряжена, что ею владеют бунт и отчаяние. Он нагнулся и стал с жаром целовать ее гладкий лоб, щеки, которые были нежнее шелка, ресницы, трепетавшие, словно птичьи крылья. Она ответила ему поцелуем, имевшим вкус цветов и слез. – Прощайте, моя королева, – сказал он. – Моя прекрасная королева… И ушел. И, прижимая руки к груди, раздавленная горем, она вслушивалась, как затихают в ночи шаги Акселя Ферзена, словно это ее сердце постепенно переставало биться. Глава XIII. Искусство получать милости Мужчина разбудил ее сердце, возбудил желание ее плоти, но в тот момент, когда она была готова довериться ему, уехал, возможно чтобы никогда больше не вернуться. Печальное одиночество души позволяло ей оценить размер потерянного счастья. Чем были ласки госпожи де Полиньяк и поцелуи Людовика XVI в сравнении с радостями, испытанными ею в объятиях Ферзена? Милой иллюзией и отвратительной карикатурой на любовь. В течение нескольких дней она была подавлена, а потом вдруг, с каким-то ожесточением, вновь бросилась в вихрь несовершенных утешений, даваемых ей фавориткой, в азартные игры, развлечения и безумные ночи: не думать, забыться, не давать сердцу никакой передышки, чтобы оно не могло воспользоваться ею, чтобы вспоминать…