– Мое руно! – воскликнула молодая женщина, протягивая руки к наполовину остриженному барану, который скрылся в рощице. – Не жалейте, Антуанетта. За золотым руном далеко ходить не надо, – сказал граф д’Артуа, – я его только что видел. Даже если бы вы дошли до края света, уверяю, руна такого чистого золота вы бы не нашли… – Наглец! – возмутилась королева, бросая ему в голову свой веер. Она поднялась, опираясь на руку, протянутую Водрёйем, и далеко забросила свою шляпку из флорентийской соломки. – Как же здесь хорошо! – воскликнула она. – Давайте на минутку присядем, друзья… – Присесть, мадам? – переспросил Водрёй с наигранной серьезностью. – Это хорошо для вас или для нас, а вы подумали о Гине, на котором сегодня, возможно, тесные штаны, а если так, то он не сможет опустить свой зад на землю. Задетый герцог де Гин запротестовал: – Мадам, не слушайте его; это самый злой язык во всем королевстве… Посмотрите, как я опровергаю клевету… Улыбаясь, герцог смело опустился на газон; раздался треск, похожий на звук паруса, разрываемого бурей, и Гин, подобно потерявшему управление галеону, заерзал на заду. – Чего я и боялся, – сказал Водрёй. – Ваши панталоны приказали долго жить… Все, и королева подала в этом пример, легли на траву, в тень фиолетовых буков и тюльпанов. На женщинах были легкие одеяния светлых тонов; мужчины отказались от официальных костюмов; яркие, расшитые золотом камзолы и жилеты они сменили на простые фраки из тафты или тонких материй. Все расположились, как им было удобно, образовались парочки, без оглядки на этикет, исключительно по склонности на данный момент. Госпожа де Полиньяк легла рядом с Марией-Антуанеттой, положив голову на обнаженную руку подруги, зажав в розовых губах травинку и глядя в небо. Неподалеку от них тихонько переговаривались, улыбаясь друг другу, герцог де Куаньи и госпожа де Шалон. Граф д’Артуа выделывал пируэты перед герцогиней де Гиш, пытаясь очаровать эту тринадцатилетнюю девочку, всего лишь несколько дней назад выданную замуж, и надеясь сорвать плод раньше мужа. Шевалье де Куаньи шептал о любви в изящное ушко графини де Поластрон, и она, бледная и томная, слушала его, склонив голову на плечо. Все прочие собрались вокруг графини Дианы де Полиньяк и Безенваля и играли в мокрый палец[40]. Их окружал тихий парк, весь в зелени и цветах. Тянулось время. В тишине слышны были только шелест ветра в листьях, плеск воды, стрекотание насекомых, женский смех и звук поцелуя. Вдруг из группки играющих донеслись смех, крики, хлопки в ладоши. Водрёй, тряся рукой, звал королеву и госпожу де Полиньяк. Молодые женщины поднялись и подбежали. – Вы очень вовремя, – сказал Водрёй. – Безенваль потерял фант. Чтобы его выкупить, он должен рассказать историю, которая заставит покраснеть нашу остроумную графиню Диану. Безенваль, явно не смущаясь трудностью предстоящей задачи, уверенно начал: – Король Португальский открыто сожительствовал с некой монашкой и, когда ходил к ней, всегда делал это со своими исповедником и врачом. На пороге дома кортеж останавливался. Врач щупал пульс его величества; когда он находил его нормальным, король проводил ночь возле любовницы… – А если, наоборот, пульс не соответствовал обстоятельствам, – продолжила Диана де Полиньяк, – король требовал от исповедника отпущения грехов и возвращался к себе… Так было дело? При виде ошеломленной физиономии барона присутствующие фыркнули. – Смейтесь! Смейтесь! – сказал задетый Безенваль. – Я не признаю себя побежденным. Я буду продолжать до тех пор, пока наша дорогая графиня не будет вынуждена скрыть свое лицо лучше, чем наш друг Гин спрятал самую важную часть своего тела… В этот момент в замке прозвенел колокол. – Пора перекусить! – воскликнула Мария-Антуанетта. – Пошли! Мы продолжим ваш словесный турнир позже. Подавая пример, она побежала, таща за руку госпожу де Полиньяк, и вся компания последовала за ними. Закуски были сервированы в павильоне Людовика XV, посреди кадок с апельсиновыми деревьями французского сада. Все уселись за стол и утолили голод сластями, клубникой со сливками и молоком из Эрмитажа госпожи де Помпадур. Потом компания вернулась в парк, и, после того как Безенваль вывалил свой запас непристойностей, так, впрочем, и не вызвав стыдливого румянца на лице графини Дианы, Артуа организовал партию в жмурки, в то время как Гин удалился исправлять ущерб, который претерпел его туалет. Наконец, в ожидании ужина, все отправились в китайский павильон, под сенью которого была организована игра в кольца. Мужчины оседлали драконов, дамы павлинов, и круг, приведенный в действие невидимым механизмом, пришел в движение… Все с разным везением нанизывали кольца, только лишь Адемар не получил ни одного. – Мой бедный друг! – шепнула ему графиня Диана. – Полагаю, вы с большей ловкостью поймали бы министерский портфель. Победителем турнира был провозглашен шевалье де Куаньи. Размахивая палочкой, унизанной кольцами, он низко склонился перед графиней де Поластрон и, посвящая ей свои трофеи, произнес сокрушенным тоном: – Мадам, мне не хватает всего одного… – Какого же? – неосторожно спросила молодая женщина. – Ах, жестокая! Как вы можете задавать мне такой вопрос? Конечно же, речь идет о колечке Ганса Карвеля[41], моя очаровательница! Они поужинали на террасе, в золотистом свете сумерек. Постепенно ночь укутывала мраком парк, поднималась вдоль стволов деревьев к их еще освещенным верхушкам. Сады катили волны прохлады к замку. Стояла полная тишина, и вдруг в небе появилась луна и звонкой стрелой ночь разорвал крик птицы. Мария-Антуанетта встала. – Друзья мои, не будем же мы сидеть взаперти в такой прекрасный вечер… Что вы предлагаете? Хотите, сыграем в буриме или в шарады? – Нет! Нет! В королевский суд. – А кого выберем королем? – Водрёйя! – ответил общий хор. Избранный волей народа, Водрёй подчинился и торжественно, под пение Te Deum был проведен в тронную залу, каковой стала поляна, в центре которой возвышался трон из папоротников. В короне из цветочного венка, держа в руке вместо скипетра узловатую палку, он величественно сел. – Подойдите, мои любимые и верные подданные! – сказал он. – Мы готовы благосклонно выслушать ваши справедливые прошения. – Сир, – тоненьким голосом заявил шевалье де Куаньи, – я жалуюсь на возмутительные ухаживания графини де Поластрон; моя стыдливость бежит от ее опасных чар, как лань, преследуемая жестокой сворой. Помогите, сир, не то скоро весь возмущенный свет станет свидетелем гибели моей добродетели. – Сир! – запротестовала графиня. – Не слушайте его, напротив, это он… – Молчать! – рявкнул Водрёй. Он ненадолго задумался, поигрывая своим скипетром. – Слушайте, – объявил он, – мы требуем и повелеваем нашей страже схватить сьера Куаньи и даму Поластрон, заточить в комнате, должным образом запираемой на замок и снабженной мягкой постелью, дюжиной бутылок шампанского и надлежащим количеством пищи телесной, и вернуть им свободу только после того, как истец заявит, что удовлетворен принесенными извинениями. – Сир, – сказала герцогиня де Гиш, – прошу вас взять меня под ваше покровительство. Только что граф д’Артуа ущипнул меня за мягкое место… – Было ли сие случайно или же преднамеренно? – С ногтями и до крови. – Это подлый поступок, заслуживающий самого сурового наказания… Посмотрим, что написано в нашем Кодексе? Водрёй извлек из кармана записную книжку, перелистал и при лунном свете зачитал: – А, вот оно! Статья 237: «Ежели кто-то, при помощи ладони, пальцев, зубов либо каких инструментов или приспособлений, зажмет, ущипнет – одним словом, повредит часть тела другого человека, должен будет поцелуями, ласками и действиями языка восстановить прежнее состояние поврежденного предмета. В случае ежели поврежденным местом является ягодица хорошенькой женщины, наказание будет удвоено…» – Пощады! Пощадите этого негодяя! – взмолилась герцогиня. – Сир, – вступил в разговор Артуа, – я осознал гнусность своего поступка; mea culpa, mea culpa![42] И, дабы тяжесть наказания соответствовала тяжести совершенного мною преступления, прошу вас его утроить… – Вот благородные слова, свидетельствующие, что душа преступника тронута раскаянием… Да будет так! Мы решаем, что он получит право искупить свою вину, а на следующем заседании нашему королевскому взору будет представлено место преступления… Этот приговор, соответствующий морали и справедливости, был встречен аплодисментами. – А теперь, мои любимые и верные подданные, – продолжал Водрёй голосом, дрожащим от волнения, – мы должны сообщить вам об очень важных событиях… Ровно через двадцать лет и девять месяцев наши грозные соседи объявят нам войну… Успокойтесь, мы всех их перережем и вывесим их кишки сушиться на солнце, мы изнасилуем их женщин, что же касается их девственниц, мы, по несказанной доброте и великой милости нашей, подарим их нашему возлюбленному кузену, королю Франции Людовику, шестнадцатому этого имени, который любит ими лакомиться больше, чем белка орешками… Слова короля заглушил взрыв хохота. – Тишина! – крикнул Водрёй. – Как вы можете предаваться развлечениям, когда враг стоит у наших ворот? Caveant consules![43] Уже сегодня нужно подумать о солдатах, которые обеспечат нам победу. Нам нужно много крепких мужчин. И в этом мы рассчитываем на вас, наши возлюбленные и верные подданные… Смелей! Пусть с этого вечера никто не ворчит на тяжесть поставленной задачи! Но, с почтением к обычаям, морали и божественному закону, мы предполагаем, что это воинственное потомство станет плодом законного брака… Приблизьтесь, высокородная дама де Полиньяк и сьер де Безенваль, шевалье де Куаньи и графиня де Поластрон, граф д’Артуа и герцогиня де Гиш, герцог де Куаньи и маркиза де Шалон, и слушайте меня все… Берете ли вы друг друга в мужья и жены? – Да! Тогда Водрёй простер над склонившимися перед ним парами свою тяжелую палку для благословения: – Именем короля Папоротников, одновременно Отца, Сына и Святого Духа, объявляю вас соединенными священными узами брака… А теперь я запрещаю вам возвращаться в тронную залу ранее, чем через два часа, запрещаю видеться, встречаться или ходить друг за другом; запрещаю разговаривать! Все остальное дозволено… Идите! Монарх сделал паузу, перевел дыхание и, хлопнув в ладоши, громко крикнул: – Расходитесь! По этому сигналу парочки, обнявшись, разбежались во все стороны и скрылись к темноте рощ и кустов. Мария-Антуанеттаа и Водрёй остались одни, лицом к лицу. – А я? – спросила молодая женщина. Водрёй далеко зашвырнул свою палку и корону. – Вы, – сказал он, – королева, и, поскольку я король, мы как нельзя лучше подходим друг другу… Кроме того, солдатам понадобится генерал. Хотите, прямо сейчас займемся его созданием? Он ожидал увидеть улыбку Марии-Антуанетты на свою шутку, но она стояла, странно серьезная, отстранившись вдруг от комедии, которую они разыгрывали. Он интуитивно почувствовал, что чары разрушены, и отступил… Она слушала сердце, словно откровение, бившееся в ее груди в эту тихую ночь. Тишина, входя в нее, приводила ее мысли в порядок, и одно имя с болезненной дрожью подступило к ее губам: Ферзен! Экспедиционный корпус, в который он вступил, отправился в Америку с годичным опозданием. Всего три месяца назад он покинул Брест. Мария-Антуанетта подняла глаза, и со звездного неба на нее вдруг спустилась тревога. Где он? Благополучно ли пересек океан корабль, на котором он плыл? Те же звезды, что следили за их бесстыдными ребяческими играми, возможно, в это самое мгновение смотрели на него: изможденного, раненого или убитого? Ей стало стыдно за себя, и ее глаза наполнились слезами. – Водрёй, – сказала она, – я устала и возвращаюсь в замок… Нет, благодарю, не стоит меня провожать; прошу вас лишь принести мои извинения нашим друзьям.