Она ушла, оставив стоящего посреди поляны Водрёйя, который в лунном свете казался белым, как Пьеро. Глава XV. Смерть Марии-Терезии Людовику XVI не хватило мужества сообщить жене только что пришедшую новость, и он возложил эту жестокую миссию на аббата Вермона. Сгорбившись под смертельной ношей, наваленной на него, аббат нерешительно вошел в библиотеку, где Хиннер[44] давал королеве урок игры на арфе. Увидев, как он входит, Мария-Антуанетта поднялась и пошла ему навстречу: – Вы, аббат! Я полагала, вы в Париже. – Мне пришлось проделать это путешествие, мадам, – ответил Вермон глухим голосом. Он рассматривал ее. Она стояла перед ним: цветущие губы, свежий, отдохнувший цвет лица. Он с тревогой думал, что должен внести горе в сердце этой молодой женщины, чьи искрящиеся глаза выражали беззаботность. Принесенное им несчастье обжигало, словно раскаленное докрасна железо, которое не знаешь, как взять. – Мадам, – решился он, – прошу меня простить за то, что помешал вам, но мне необходимо поговорить с вами наедине. Мария-Антуанетта с удивлением посмотрела на него: – Это настолько важно?.. Она увела его в соседний кабинет. – Слушаю вас, – сказала она. – Может быть, вы хотите рекомендовать мне какого-нибудь своего протеже? – Мадам, я позволил себе потревожить вас в этот час не затем, чтобы испросить у вас милость. – Уж не надумали ли вы меня покинуть? У вас неприятности? – Увы, дело не во мне, мадам. Господь каждому из нас посылает испытания и не щадит никого, как бы высоко он ни стоял… – Какой торжественный слог! – шутливо воскликнула королева. – Вы вгоняете меня в дрожь… Однако тревога постепенно закрадывалась в нее; она заметила, что у Вермона дрожат руки. – Что с вами, мой друг?.. Что происходит? – Мадам, – произнес он, не смея поднять глаза, – вам понадобится все ваше мужество. При этих словах Мария-Антуанетта побледнела; в глазах у нее потемнело от страха. – Мужество? Зачем? Ах, Вермон, вы от меня что-то скрываете… Случилось несчастье?.. С королем?.. С моей дочерью? – Успокойтесь, речь идет не о них. – Тогда о ком? Говорите же! – О вашей августейшей матушке… – О матушке? – Только что прибыл курьер из Вены… Он привез плохие новости… Императрица… Он не смог продолжать. Мария-Антуанетта бросилась к нему, схватила за руку и, прерывисто дыша, забросала отрывистыми вопросами: – Что вам известно?.. Она заболела?.. Тяжело заболела?.. Надежды на выздоровление нет? Отвечайте, умоляю… Вы молчите? Вермон, неужели она… Она не решилась произнести это слово. Голова закружилась, как на краю пропасти. Вермон отвернулся. – Двадцать девятого ноября, – сказал он, – вечером… Семь дней назад. Ах, мадам, ваше горе безмерно, но, возможно, его хоть как-то облегчит мысль, что ее величество мирно закончила свой земной путь. Господь призвал ее к себе, и мы должны покориться его воле. Императрица ушла так же, как и жила: великой государыней и доброй христианкой… Мария-Антуанетта села, положив руки на колени и уставившись в одну точку. Она не плакала. В ушах неясно гудели утешения Вермона. Разве могли религиозные аргументы стать тем бальзамом, что излечит образовавшуюся в ней рану? Ее мать умерла! Она с ужасом подумала, что в прошедшие с этого момента семь дней она развлекалась и не было никакого предчувствия, никакого знака с небес, подсказавшего бы ей, что случилось. Неужели возможно, что она смеялась и танцевала в тот момент, когда ее мать испускала последний вздох? – Вермон, – тихо спросила она, – она сильно страдала? Аббат повторил то, что ему рассказал солдат венгерской дворянской гвардии. Мария-Терезия уже давно страдала от катара. Она чувствовала, что словно каменеет внутри, а силы ее уменьшаются. 24 ноября она совсем разболелась, ее пожирал внутренний огонь. Она вызвала своего врача и вытянула из него правду. Узнав, что ей осталось жить несколько дней, решительно стала готовиться к смерти. Непрерывный кашель и сильные приступы удушья заставили ее встать с постели. Особенно страшными были ночи; она задыхалась и безуспешно требовала воздуха, который не поступал. 26-го она захотела причаститься. Нунций принес ей облатку, которую она приняла под молитву, покрыв голову траурной вуалью, как в пятницу на Страстной неделе. Врач предупредил, что пора принять последнее причастие. Она приняла его в окружении коленопреклоненных сыновей и дочерей. С ней были Иосиф II, Максимилиан, Мария со своим мужем, принцем Альбрехтом, а также Елизавета и Мария-Анна. Получив последнее причастие, она обсудила с императором государственные дела, а потом с ним, с его братьями и сестрами некоторые детали собственных похорон. Она думала обо всем: о своих подданных, о своих детях, о присутствующих и о тех, кто далеко от нее, об их будущем. 28 ноября после особенно сильного приступа кашля она воскликнула: «Господи! Когда же это кончится!» Священник, находившийся рядом с ней, посоветовал ей смириться. Она ответила: «Я желаю окончания моих страданий не ради себя, а ради вас всех. Я вас убиваю; я вижу, как вы терзаетесь». В ночь с 29 на 30-е приступы удушья участились. После одного из них показалось, что она засыпает. Дети посоветовали ей поспать, но она отказалась. «Как я могу спать, – сказала им она, – если в любое мгновение мой судья может призвать меня к себе. Я не хочу быть застигнутой врасплох, я хочу видеть приход смерти!» Почувствовав, что конец близок, она велела дочерям выйти – не хотела, чтобы они видели, как она умирает. Последним усилием поднялась с кресла, дошла до шезлонга и села в него. Ее устроили так, чтобы ей было как можно удобнее, и она еще помогала себе. Император спросил: «Вам плохо?..» Она ответила: «Достаточно хорошо, чтобы умереть». Сказала Сторку, своему врачу: «Зажгите погребальную свечу и закройте мне глаза, ибо было бы слишком жестоко требовать это от императора». Иосиф II опустился перед ней на колени, Максимилиан и принц Альбрехт сделали то же самое, и все закончилось… Мария-Антуанетта, похолодев, с расширившимися глазами, слушала и словно сама присутствовала при этой продолжительной агонии, при этой мирной кончине, достойной и почтенной. Она видела эту старую женщину, свою мать, которая, закутанная в коричневый халат, бледная под белым чепцом, до последних ударов сердца ждала свою смерть. Она видела комнату, зажженную свечу, своих братьев на коленях, плачущих слуг, весь город, собравшийся, несмотря на снег, вокруг дворца, целый народ, молящийся за свою правительницу. Она вспоминала ее такой, какой увидела в последний раз в то апрельское утро 1770 года, с измученным лицом под черной вуалью, с потускневшими от переживаний глазами. Услышала ее голос: «Давай посмотрим друг на друга. Возможно, мы больше не увидимся…» А теперь она мертва… «Однажды и я… как она…» – подумала Мария-Антуанетта. Ее начала бить дрожь, и с губ сорвался отчаянный крик о помощи, на который никто не ответил: – Мама! И только сейчас она закрыла лицо руками и разрыдалась. Глава XVI. Возвращение Ферзена Встав с постели королевы, куда он допускался не чаще одного раза в неделю, Людовик XVI потирал руки и с грубым смехом сообщал каждому, кто хотел слушать, что изо всех сил постарался над зачатием дофина. Наконец его похвальные усилия увенчались успехом. В начале 1781 года Мария-Антуанетта забеременела. Беременность, о которой было официально объявлено в апреле, протекала нормально до осени. Будет ли это девочка или мальчик? Живот королевы, живая загадка, заключал в себе все надежды и все разочарования двора. Родился дофин. Мария-Антуанетта благополучно разрешилась им от бремени 22 октября. Наследование короны наконец-то было обеспечено. Людовику XVI пришлось пить сердечные капли, чтобы справиться с радостным волнением. В прихожей королевы смеялись и плакали от радости; мужчины и женщины, аббаты и маркизы бросались друг другу на шею. Однако радость была далеко не единодушной. Граф де Прованс, которого рождение у королевской четы сына отнимало надежду однажды взойти на трон, и граф д’Артуа, увидевший, что корона ускользает от его сына, с трудом скрывали огорчение. – Господи, папа, – сказал юный герцог д’Ангулем, выходя из комнаты, – какой он маленький, мой кузен! – Настанет день, сынок, – ответил Артуа, – когда он покажется вам слишком большим. А пока что новорожденному выбирали имя. В его честь давали залп в сто один орудийный выстрел и служили благодарственный молебен. Ему сразу же дали голубую ленту ордена Святого Духа, крест ордена Святого Людовика и, что для него сейчас было гораздо важнее, кормилицу, получившую прозвище Мадам Грудь, которая ругалась, точно гренадер, и отказывалась пудрить волосы. Через несколько дней делегации цехов и профессиональных корпораций Версаля и Парижа пришли, согласно обычаю, принести свои поздравления королю и королеве. Все они под музыку продефилировали по Мраморному двору: трубочисты и мясники, носильщики портшезов и башмачники. Рыночные торговки спели для Людовика XVI шутливый куплет: Не бойся, дорогой папаша, Увеличения семьи. Если Боженька дает, Пусть детишками кишит весь Версаль. Пускай Бурбонов будет хоть сотня. Для всех для них найдется хлеб. Версальские слесари, когда настал их черед, подарили королю замок с секретом. Будучи профессионалом в этом деле, Людовик XVI сам раскрыл его. В момент нажатия на пружину посреди замка выскакивала изящно выточенная маленькая фигурка дофина. – Дайте этим добрым людям на тридцать ливров больше, – сказал он, придя в полнейший восторг.