И передает декрет королеве, которая тоже его читает, потом бросает на кровать, на которой спит дофин, весь розовый, в белых кудряшках; хватает бумагу и в ярости швыряет на пол: – Я не хочу, чтобы это пачкало постель моего сына. Такое святотатство вызывает ропот. Шуазёль нагибается, поднимает листок и кладет на стол. Однако надо принимать решение. У арестованных только одна забота: выиграть время, чтобы позволить подойти войскам де Буйе… Но толпа под окнами проявляет нетерпение. Она догадывается о замысле короля. Страх перед Буйе, имеющим репутацию безжалостного карателя, еще больше обостряет нетерпение. Скоро нервозное состояние переходит в ярость; слышатся крики: – В Париж! Пусть они уезжают! Запрягайте лошадей, быстро! Парни, дотащим их до кареты за ноги! Сос, Дестез, магистраты и офицеры Национальной гвардии, опасаясь несчастья, заклинают короля подчиниться. Но Людовик XVI спорит и медлит. Каждый изощряется в отсрочке отъезда; возможно, спасение зависит от одной минуты. Мария-Антуанетта говорит, что дети устали и спят; отбросив гордыню, она пытается перетянуть на свою сторону госпожу Сос, а через нее и самого Соса. Бакалейщица, может быть, и рада была бы услужить королеве, но она дорожит мужем и боится за него. – Ответственность лежит на моем муже, – говорит она, – и я не хочу, чтобы у него были неприятности. Она приготовила завтрак и приглашает путешественников за стол. Король ест, потом притворяется, что засыпает, – будто бы он слишком переел. Потом госпожа Невиль падает на кровать и катается по ней, ловко изображая нервный припадок. Мария-Антуанетта требует позвать врача, тот прибегает, но заявляет, что случай пустячный. Пленники истощили свои уловки. На улице чернь выражает недовольство их хитростями. Она уже запрягла лошадей и подчеркивает свое нетерпение угрозами и улюлюканьем. Король понимает, что дальше тянуть опасно. – Едем! – подавленно заявляет он. Он спускается по лестнице. Мария-Антуанетта следует за ним, опираясь на руку Шуазёля. Она напряженно вслушивается. Стук копыт вдали? Буйе, Королевский немецкий полк? Освобождение? Нет! Насколько хватает взгляда, только вопящая толпа. Все кончено… Она входит в людское море, которое тотчас смыкается за ней. Как только королевская семья уселась, карета медленно трогается с места по Клермонской дороге. Шесть тысяч мужчин, женщин и детей окружают ее и сопровождают, издавая торжествующие крики. Четыре дня спустя, 25 июня, по Елисейским Полям двигался гигантский кортеж. Было семь часов вечера. Вот уже тринадцать часов, как карета покинула последнюю почтовую станцию и сейчас, в окружении целой армии, катила под палящим солнцем по удушливой пыли; она двигалась, словно несомая на спине какого-то чудовища, которое принесло ее из Мо в Париж. Карета превратилась в человеческий муравейник. На сиденье три телохранителя, защищаемые гренадерами, а на багаже, уцепившись за рессоры, держась за брызговики, сидели горланящие патриоты. Внутри, прижатые друг к другу, задыхались члены королевской семьи и комиссары Собрания. Петион занял место между Мадам Елизаветой и госпожой де Турзель, держащей на коленях Мадам Руаяль; Барнав сел между королем и королевой, а дофин стоял между его ног. Все были пыльными, грязными и измученными. Посмотреть на происходящее сбежались тысячи любопытных. Они заполнили улицы, площади, жадно вытягивали шеи из окон и отдушин. Они были повсюду: на деревьях, на крышах, ухватившись за печные трубы, верхом на карнизах. По обеим сторонам Елисейских Полей стояли цепью национальные гвардейцы, держа ружья прикладами вверх в знак траура. При проезде королевской кареты зеваки не снимали головные уборы. Ни крика, ни шепота, звенящая тишина. Там и тут висели транспаранты: «Всякий, кто станет аплодировать королю, будет бит палками, всякий, кто его оскорбит, будет повешен». Наконец карета подъехала к Тюильри. Телохранители собрались выйти. – Смерть! – взревела чернь. И бросилась вперед, сминая оцепление; она схватила Мутье, Валори и Мальдена, повалила в пыль и стала рвать на куски. Национальным гвардейцам с огромным трудом удалось вырвать их из рук одержимых и втащить внутрь дворца. Одежда их была разорвана, лица залиты кровью. Король вышел спокойно – толпа замолчала, но заворчала, когда появилась королева. Наконец вся королевская семья поднялась на крыльцо, и решетка ворот закрылась за ней. Людовик XVI, улыбающийся и непринужденный, прошел в свои апартаменты, он выглядел счастливым оттого, что снова попал домой, как будто вернулся с трудной охоты, на которой затравил крупного зверя; он даже чувствовал голод. А Марии-Антуанетте хотелось остаться в одиночестве и тишине. Едва она вошла в свою спальню, как мужество, поддерживавшее ее до сих пор, исчезло. Раздавленная бесконечным отчаянием, с пустой головой, измученным телом, полным отвращения сердцем, она упала в ближайшее кресло. – Господи! – прошептала она. – Столько трудов, чтобы опять вернуться сюда! Глава VI. После Варенна Ферзен еще долго стоит на дороге, глядя вдаль, туда, где исчезла карета. Из задумчивости его выводит конское ржание. Он оборачивается. Бальтазар и пять лошадей ждут его. Вперед! Время поджимает. Он отдает своему кучеру приказ отправляться с четырьмя лошадьми в расположение Королевского шведского полка в Валансьенне. А сам вскакивает на пятую и, устояв перед опасным желанием проехать через Париж, направляется в Ле-Бурже. Через полтора часа он прибывает туда, берет почтовую карету и едет на север. Его бодрость поддерживает лихорадочное чувство надежды и ожидания благоприятного исхода. Его усталое тело лежит на подушках кареты, а дух следует за беглецами по дороге, ведущей их к свободе. Он видит их в Шалоне, Сент-Мену, Клермоне, Варенне. Во время смены лошадей на станции в Кенуа он смотрит на свои часы: полночь! Его грудь наполняет огромное облегчение. Они спасены! В этот час они проехали Стэне и приближаются к Монмеди; шведу кажется, что он слышит «ура!», которым им приветствует Королевский немецкий полк. С целью обогнуть Валансьенн, где стоит гарнизоном его полк и где его могут узнать, Ферзен сворачивает на Бавейскую дорогу, ведущую к границе. В шесть часов утра он в Монсе, куда ночью без проблем прибыли Месье и Мадам. Новость о побеге короля уже распространилась, и многие эмигранты ей рады. Несмотря на то что он не спал двое суток, Аксель не чувствует усталости. Он отдохнет не раньше, чем присоединится к Марии-Антуанетте в Монмеди. Он вновь отправляется в путь, следует вдоль границы, проскакивает некоторые станции без остановки, проезжает Намюр и едет дальше. Но он исчерпал свои физические силы, поэтому делает остановку и на несколько часов проваливается в сон. 23 июня он вновь садится в свой кабриолет и едет в южном направлении. Он чувствует на груди маленький сверток, переданный ему ею; завтра он его вернет; он видит, как она идет ему навстречу со светящимися от счастья глазами. С каким пылом он ее обнимет. В одиннадцать часов вечера он приезжает в Арлон, выходит из экипажа… Перед почтовой станцией какой-то человек. Он машинально бросает на него взгляд и тотчас отшатывается, охваченный ужасом: это Буйе, генерал де Буйе, небритый, с написанным на лице страданием. Что он здесь делает? Ферзен бросается к нему, хватает за плечи: – Ну что?.. Король?.. Королева? Подавленный Буйе опускает голову: – Король схвачен. Акселю кажется, что у него под ногами разверзается земля. Как в тумане он слушает рассказ маркиза о конце трагедии. Король был арестован в Варенне, в шестнадцати лье от границы, и его везут в Париж. Все посты по дороге были дезорганизованы, и отряды не смогли защитить королевскую семью. Хотя Шуазёль и д’Элон предлагали свои услуги, чтобы силой проложить путь, Людовик XVI отказался прибегать к насилию. Сам Буйе, как только узнал об аресте, отдал Королевскому немецкому полку приказ «По коням!» и помчался в Варенн. Когда он туда прибыл, карета уже два часа как выехала обратно. Он оказался с четырьмя сотнями всадников против всей вооруженной округи; лошади, изнуренные скачкой в девять лье, дальше идти не захотели. Пришлось отказаться от мысли нагнать королевскую семью и отбить. Он развернулся и отправился назад. В тот же вечер, вместе с двумя своими сыновьями и несколькими офицерами, он бежал за границу. Раздавленный, Ферзен слушает Буйе и ясно представляет масштабы поразившей его беды. Крушение всех надежд пробило внутри него жуткую брешь. В нем поднимается протест против несправедливой судьбы. Он злится на короля, виновного в катастрофе. Провалиться так близко от цели! Вот пустая голова! Жалкое создание! Ах, если бы он был рядом, он бы встряхнул этого неуклюжего и беспомощного короля! И сейчас Мария-Антуанетта была бы свободна… Антуанетта! Теперь это имя наполняет сердце тревогой. Где она? Что с ней произошло? Он безуспешно пытается представить ее в окружении черни, на обратном пути, который они не планировали. Он дрожит. Не расправятся ли с ней эти голодранцы в своем бешенстве? Кто ему скажет, жива ли она еще? Ему не будет покоя, пока он не сможет ответить на этот мучающий его вопрос. Возможно, он что-нибудь узнает в Брюсселе. Он покидает Арлон, едет целый день и всю ночь и 25 июня, в два часа пополудни, достигает Брюсселя. Там он спешит к эрцгерцогине Марии-Кристине, сестре Марии-Антуанетты, к Мерси и графу д’Артуа, только что приехавшему вместе с Калонном; он расспрашивает всех, кто приезжают от границы. Никто не знает ничего определенного; люди как безумные и рассказывают противоречивые истории: король снова бежал… королевская семья убита… Ферзен переходит от радости к отчаянию… Наконец, 28-го до него доходят официальные сведения. Король вернулся в Париж. Она жива! На данный момент шведу большего и не надо. От сердца немного отлегло, и он едет в Ахен на встречу с Густавом III, своим государем. Когда Ферзен возвращается оттуда 4 июля, его ждет письмо, письмо от Марии-Антуанетты. Он открывает его и жадно читает: «Я существую… как я беспокоюсь за Вас и сочувствую Вам из-за всего, что вы пережили, не имея от нас известий! Пусть Небо донесет это до Вас. Не пишите мне, это означало бы подвергать себя опасности, и, главное, ни под каким предлогом не возвращайтесь сюда. Здесь знают, что это Вы вывезли нас отсюда; если Вы появитесь, Вы погибли. С нас не спускают глаз день и ночь, но мне это безразлично… Не волнуйтесь, ничего не случится. Собрание хочет обойтись с нами мягко. Прощайте… Я больше не смогу Вам писать…» Ферзен закрывает глаза; он так страдал, что держать в руках эту бумагу – для него почти слишком большое счастье. Он перечитывает несколько строчек и размышляет. Она лжет, чтобы его успокоить. За каждым словом он угадывает боль, копию его боли, тревогу сердца, забывшего собственные беды, чтобы думать только об опасностях, угрожающих любимому существу. Это втайне нацарапанное письмо дало ему такую уверенность, что он для нее дороже всех на свете, какую не давали их поцелуи и переплетения рук. Ферзен продолжает действовать, но, стоит ему где-то появиться, люди окружают его и расспрашивают с нездоровым любопытством. Они хотят узнать мельчайшие подробности невероятного приключения. Все женщины вздыхают об этом красавце-мужчине со написанным на лице страданием, который представляется им героем из легенды. Они готовы предложить себя ему, но он их не замечает; его мысль покинула тело, она сейчас рядом с королевой-узницей, жертвой несправедливой судьбы. Через несколько дней ему передают вторую записку от Марии-Антуанетты: «Я хочу Вам сказать, что люблю Вас и ни на что другое у меня нет времени. Я здорова. Не беспокойтесь обо мне. Хотелось бы знать, что и у Вас все благополучно. Напишите мне шифром по почте, на адрес господина Брауна… двойной конверт для господина де Гужана. Пусть адреса напишет Ваш камердинер. Скажите мне, кому адресовать письма, если я смогу Вам писать, потому что без этого я не смогу больше жить. Прощайте, самый любимый и самый любящий из мужчин. Целую Вас от всего сердца». Ферзен прикладывает это письмо к губам и черпает в нем новую надежду. Теперь он полностью вернул уверенность в себе. Да, он спасет ее, спасет вопреки мешающему честолюбию, вопреки людям, продающим свою помощь, вопреки дезертирству покидающих дело тех, кого считают проигравшими, и даже радующихся их неудачам. Его веру будет поддерживать горящий в нем священный огонь обещания, данного ей в вечер перед отъездом: «Я переверну весь мир, но спасу вас…» Настал час сдержать свою клятву. Задача кажется неосуществимой, но не пугает его; у него есть силы, смелость и его любовь… С момента возвращения в Тюильри короля и королеву стерегут как преступников. У них под окнами, во дворах и садах расположилась целая армия, чьи крики, песни и шумные пирушки мешают спать. У всех дверей, даже на крышах, расставлены часовые, никто не может войти во дворец без пропуска. Периодически патрули обходят апартаменты, и Лафайет простирает свою бдительность до того, что подгоняет дворцовых трубочистов поскорее проверить трубы, чтобы быть уверенным, что королевская семья не сможет от него удрать этим путем. Прихожая Марии-Антуанетты превратилась в караульное помещение. Национальные гвардейцы постоянно находятся возле нее; им приказано не выпускать ее из виду. Она должна ложиться в постель, вставать и одеваться при них; ей едва удалось добиться, как милости, чтобы они выходили, когда она меняет сорочку; а по ночам эти революционные ангелы-хранители устраиваются возле ее изголовья. Неделями королевская семья остается запертой таким образом во дворце, не решаясь больше даже выходить на прогулку в сад, где ее поджидают саркастические насмешки и оскорбления толпы. Людовик XVI составляет географические карты, играет на бильярде и перечитывает историю английского короля Карла I[52], которому подданные отрубили голову. Мария-Антуанетта заполняет время занятиями с сыном и дочерью, вышиванием и приемами делегаций Собрания. Но народ начинает волноваться. Все более неиствующие якобинцы хотят воспользоваться дискредитацией короля, чтобы его свергнуть и, если момент окажется благоприятным, провозгласить республику. Клуб кордильеров, переходя к действию, зовет парижан прийти на Марсово поле, подписать на Алтаре Отечества петицию о низложении Людовика XVI. 17 июля от восьми до десяти тысяч манифестантов приходят в назначенное место и, соответствующим образом распропагандированные, решают все вместе отправиться в Собрание и навязать ему свою волю. Байи тут же вводит военное положение, и Лафайет выступает во главе Национальной гвардии, с красным знаменем впереди. Солдаты и манифестанты сталкиваются, летят камни, в ответ гремят ружейные залпы. Пули уложили на булыжную мостовую несколько десятков смутьянов, остальные с громкими криками разбежались. Это энергичное вмешательство как будто придало немного силы и престижа монархии и усмирило дерзость левых партий, которые затаились. Однако стычка заставила задуматься конституционалистов, обеспокоившихся распространением в стране республиканских идей. Пора реагировать; они основывают Клуб фейянов, который объединит сторонников конституционной монархии и попытается сблизиться с двором. Их трое: Барнав, Александр де Ламет и Дюпор, кто пытается завязать контакты с Тюильри, но Барнав проявляет наибольшее рвение. На обратном пути из Варенна он был тронут несчастьями и шармом Марии-Антуанетты и не желает ничего иного, как прийти ей на помощь. Королева чувствует ценность такой поддержки, но не собирается использовать ее в тех целях, в каких стремится ее молодой воздыхатель. Влияние, талант, популярность, которые депутат от Дофинэ бросил к ее ногам, она без зазрения совести употребит на уничтожение Конституции, которая, в чем она не сомневается, укрепляет трон так же, как виселица поддерживает повешенного. Нет, она никогда не сможет согласиться с таким умалением королевской власти. Тем не менее она слушает конституционалистов и благосклонно встречает их речи; она кокетничает с Барнавом и делает вид, что следует его советам. Но в глубине души она совершенно не доверяет своим новым друзьям. Разве не достаточно зла они ей причинили, чтобы она усомнилась в искренности их внезапной смены политических симпатий? Как они могут ее уверять, будто спасение придет к ней изнутри страны? Армия потеряна, деньги утратили ценность, насилие со стороны вооруженной черни нарастает с каждым днем и выходит из-под контроля вожаков революции. Последние дворяне, последние слуги короны эмигрировали после бегства в Варенн… Нет, на французов надеяться не стоит… В таком случае у кого же Мария-Антуанетта может попросить помощи, как не у заграницы? И кто может ей помочь лучше, чем ее брат? Она не сомневается в том, что Леопольд согласится защитить дело короля и абсолютная власть Людовика XVI в скором времени будет восстановлена. Она пишет императору и подталкивает его к действиям. О! Она не желает иностранной интервенции и тем более гражданской войны. Она лишь просит, чтобы державы издали совместную декларацию, в которой объявят о своей солидарности с королем Франции; она убеждена, что этого простого морального давления будет достаточно, чтобы колеблющиеся примкнули к ним, а одержимые испугались. Леопольд не против, но он не хочет выступать один. Его министры, враждебные Франции, втягивают его в переговоры, которые пробуксовывают. Наконец, совместно с королем Пруссии, он публикует 27 августа Пильницкую декларацию, ставящую акцию против революционеров в зависимость от предварительного согласия всех держав. Тем временем Собрание завершило работу над проектом Конституции, который представило на рассмотрение короля. Тот попросил время на раздумья. Время идет, а он все не может решиться одобрить этот документ, лишающий его самых ценных прерогатив. Может ли он одобрить гражданское равенство, отмену привилегий, орденов и дворянских титулов и стать соучастником уничтожения всего того, что составляло силу и блеск трона, на котором со славой восседали его предки? Его сердце обливается кровью, а Мария-Антуанетта еще более чувствительна к такому унижению, чем он. Но могут ли они отказаться? Несмотря на свое горячее желание, у них нет ни сил, ни средств. Народ, силу гнева которого они уже испытали и который продолжает ворчать под их окнами, набросится на них, точно пес, у которого забрали кость. Людовик XVI решается. 14 сентября он присягает Конституции и, благодаря усилиям Барнава, его восстанавливают в правах. Вся нация, решив, что вступает в золотой век, взрывается от радости. Короля шумно приветствуют, а когда в Опере появляется королева, то и она получает свою долю виватов. Счастливое событие широко отмечается церковными и светскими мероприятиями: благодарственными молебнами, запусками аэростатов и фейерверками. Посреди этого веселья двор остается грустным и унылым, сосредоточенным на своих обидах, несмотря на то что извлек значительные выгоды из своей покорности. Коммуна Парижа теперь менее жестко контролирует его. Хотя часовые по-прежнему стоят у дверей и в коридорах, охранники больше не находятся постоянно в апартаментах и члены королевской семьи могут свободнее общаться между собой и даже принимать кого им угодно. Несмотря на эти послабления, Мария-Антуанетта чувствует упадок духа. Вот уже два месяца она не получала известий от Ферзена и представить себе не может, где он и что с ним. Она уже готова написать Софи, сестре Акселя, чтобы у нее узнать, что с ним стало. В надежде, что он, возможно, лучше информирован, она обращается к Эстергази, занимающему пост губернатора Валансьенна, и поручает передать ее мысль их общему другу. Также она отправляет ему два золотых кольца, украшенные камнями и с выгравированным девизом, поясняя в письме назначение обоих: «То, которое завернуто в бумагу, для НЕГО; передайте его ему от меня; оно ему в точности по размеру: я носила его два дня перед тем, как упаковать. Скажите ему, что это от меня. Я не знаю, где он, это ужасная пытка – не иметь никаких новостей и не знать даже, где живут люди, которых любишь». И вот когда уже заканчивается сентябрь, она наконец получает письмо от Ферзена. Он не сидел сложа руки. Эти три месяца он жил лишь для того, чтобы спасти ее от мучений. В начале июля Ферзен взял себя в руки. Зная, что в своем государе он найдет могущественного союзника, который не будет требовать платы за свою помощь, он предлагает ему план. То, что не решается сделать Леопольд II, Густав III принимает с энтузиазмом; это он возьмет на себя инициативу по организации вооруженного вторжения, которое освободит короля и королеву Франции. Он договаривается с Ферзеном и составляет в общих чертах план. Пока он будет просить о помощи Испанию и Россию, Кроуфорд отправится в Лондон уговаривать Англию сохранить нейтралитет и дать заем. В это время Аксель отправится в Вену и попытается получить у Леопольда согласие на введение шведским королем своего флота в Остенде и получение там необходимых припасов для своей армии. Оттуда Густав III с 16 000 шведов и 8000 русских вновь выйдет в море и высадится в Нормандии, тогда как швейцарцы вторгнутся во Франш-Конте, сардинцы в Дофинэ, а 20 000 испанцев перейдут Пиренеи. Прибыв в Вену 2 августа, Ферзен в октябре возвращается в Брюссель, не преуспев в своей миссии. На протяжении двух месяцев он использовал всю свою душу, весь свой ум и всю хитрость, чтобы убедить Леопольда II и вырвать у него твердое обещание. Но император тянет время, он, кто был полон рвения и пыла, кто обещал «деньги и все прочее», теперь испытывает сдержанные чувства к проекту, автором которого является не он сам. Он даже благосклонно прислушивается к опасениям своих министров, боящихся придать чересчур большую важность этому мелкому северному корольку, поставив его во главе европейских держав. Со своей стороны Кроуфорд, не получив денег, сумел добиться от Питта лишь расплывчатого обещания нейтралитета. Испания действует с такой медлительностью, что порой кажется, что она скорее саботирует совместные действия, а российская императрица Екатерина, ведущая войну с турками, хоть и уверяет в своих дружеских чувствах, не проявляет никакого желания ввязываться в новую авантюру. В общем, все уклонились. Получается, что Людовик XVI и Мария-Антуанетта должны сами поработать для своего спасения. Принятие Конституции сбило Ферзена с толку. Он пишет королеве и заклинает ее выбрать, на какой она стороне. Рассчитывает ли она ужиться с революцией? Хочет ли помощи и продолжения ведущихся переговоров? Есть ли у короля план?