Требовать план от короля, которого эмигранты называют «бедолагой» и «тряпкой», – все равно что ждать, что на засохшем дереве появятся плоды. Задача спасения трона ложится на королеву; это она должна брать на себя инициативу, просить о помощи, расстраивать козни министерских кабинетов и выявлять ловушки, устраиваемые ей эмигрантами. Она, чей ум столько лет занимали лишь пасторали Трианона, новые прически и цвета лент, внезапно оказалась вынуждена интересоваться делами взбаламученного королевства и направлять судьбы двадцати миллионов человек. Увы! Придуманные ею меры продиктованы исключительно ее эгоизмом, гордыней, презрением к народу и наивной уверенностью в том, что никакая сила на земле не может быть выше трона, на который ее посадила рука Всевышнего. План ей подсказывает Ферзен, а она его одобряет и цепляется с яростным упрямством, поколебать которое ничто не может. Она возлагает все свои надежды на Вооруженный конгресс. По инициативе Леопольда его и прусские представители соберутся в Ахене, тогда как войска, сосредоточенные у границы, продемонстрируют революционерам, что за решениями, принятыми на конгрессе, могут незамедлительно последовать энергичные демонстрации, а если понадобится, то и репрессивные меры. Ссылаясь на европейское равновесие и нарушение гарантий соблюдения международных договоров в результате смены политического режима во Франции, иностранные государи заставят французское правительство позволить Людовику XVI выехать из Парижа и устроить свою резиденцию там, где он пожелает. Восстановив свою власть во всей ее полноте, он дарует народу Конституцию, которую продиктуют ему его мудрость и добрая воля. Здоровая часть нации опомнится и сплотится вокруг него, в то время как бунтовщики, напуганные присутствием войск, готовых перейти границу и покарать их, будут счастливы покориться, уверенные, что с ними обойдутся милостиво. А в ожидании этого король и королева постараются вновь завоевать доверие своих подданных, которые, устав от эксцессов патриотов, очень скоро станут смотреть на них как на спасителей. Главное – Мария-Антуанетта настаивает на этом пункте – европейские монархи не должны применять силу. Угрозы пушек и ружей должно хватить, чтобы внушить якобинцам спасительный страх. Кто знает, до каких кровавых крайностей против королевской семьи дойдут революционеры, если в королевство вторгнутся иностранные войска? Еще одно условие тоже кажется крайне важным: державы должны действовать самостоятельно, без помощи принцев-эмигрантов и их сторонников. Месье и графа д’Артуа во Франции ненавидят, и их присутствие в иностранных армиях и на переговорах только вызовет ненужное дополнительное раздражение патриотов. У Марии-Антуанетты имеется и еще одна причина отказываться от их помощи. Если, благодаря им, революция будет задушена и король восстановлен в правах, они станут слишком могущественными и слишком неудобными, будут устанавливать свои законы и им ни в чем нельзя будет отказать. Разработав свой план, королева приступает к его выполнению. Она переписывается с Ферзеном, Мерси, со своим братом Леопольдом и с Екатериной II, с королевой Испании и королевой Португалии. Ночами она пишет невидимыми чернилами или лимонным соком письма или расшифровывает полученные сообщения. Окруженная шпионами и предателями, зная, что они готовы на все, вплоть до убийства, она постоянно начеку. В ее жизни поселяются ложь и лицемерие. Чтобы внести в нее какое-то развлечение, она играет комедию верности новому режиму для членов новой ассамблеи, заменившей 1 октября 1791 года Учредительное собрание и продолжающей разрушительную деятельность своего предшественника. Спрятав ярость глубоко в сердце, она любезно улыбается и приветливо беседует с людьми, которых презирает и ненавидит, «с этой сворой негодяев, сумасшедших и скотов». Но она одинока со своими страхами и слабыми надеждами. Рядом с ней нет никого, кто бы понимал ее, одобрял, поддерживал. Король живет, как растение, не проявляя ни к чему интереса, и ждет помощи только от Провидения. Мадам Елизавета, напротив, склоняется к решительным действиям и желает гражданской войны, поэтому противится проектам своей невестки до такой степени, что, когда они оказываются вместе, между ними вспыхивают споры и ссоры, являющиеся для королевы продолжением ее изнурительной борьбы. Когда королева сильно устает или ей слишком грустно, она берет на руки своего сына или закрывает глаза и мысленно летит к Ферзену в Брюссель. Она сопровождает его во всех действиях, предпринимаемых им с терпением и упорством, которым не страшны никакие трудности. Все европейские державы, за исключением Швеции, восприняли представленный им новый план равнодушно либо враждебно. Какие приятные перспективы открываются им! Не теряя убитым ни одного человека, не тратя ни единого гроша, просто наблюдать, как рушится горделивое Французское королевство, которое в течение двух веков навязывало свою волю Европе. Англия и Голландия решили остаться нейтральными; Россия подталкивает других к схватке, чтобы спокойно разобраться с турками; Пруссия намерена действовать только в союзе с Австрией, которой не доверяет и которую остерегается. Что же касается Леопольда, родного брата Марии-Антуанетты, он теперь испугался, что Австрийские Нидерланды могут воспользоваться конфликтом с революционерами и взбунтоваться. Он колеблется и тянет время, руководствуясь советами Кауница и Меттерниха, которые настроены враждебно по отношению к Франции и пытаются сблизиться с Англией. Здесь надеяться не на что. Даже Мерси, старый Мерси, на протяжении двадцати лет заботившийся о дочери своих государей, сейчас разделяет осторожность своего господина. Когда Мария-Антуанетта настаивает на том, чтобы он поддержал ее дело перед Леопольдом, когда Ферзен, в свою очередь, вновь и вновь умоляет его вмешаться, приводя все новые доводы, он качает головой и замыкается в осторожной сдержанности. Эмигранты со всей бурной энергией сражаются против плана королевы. В Кобленце вокруг Месье и графа д’Артуа их собралось двадцать тысяч. Они образовали свое правительство, во главе которого стоит Калонн. Они полны презрения к тряпке из Тюильри и осыпают руганью Марию-Антуанетту, которую обвиняют в сделках с революцией. Они держат в отдалении барона де Бретёйя, являющегося официальным представителем короля, и утверждают, что лишь они одни могут решать будущее королевства. Им не терпится поскорее вернуть свои богатства и привилегии. Бездействие давит на них, они горят желанием вторгнуться во Францию и истребить революционеров. Какая разница, если в заварухе будет уничтожена королевская семья! Разве нет с ними рядом Месье и, на крайний случай, его брата, графа д’Артуа, любой из которых станет для них прекрасным королем? Ферзену наконец приходится признать очевидное: провал полный. Тем не менее он не теряет мужества и возвращается к первому проекту, составленному им совместно с Густавом III, дополнив его планом бегства в Нормандию. Но, опасаясь проволочек и утечки информации, он не хочет доверять детали своего нового заговора письмам. Ему необходимо увидеть Марию-Антуанетту и обстоятельно поговорить с ней. Да, и ему вдвойне необходимо сжать ее в своих объятиях; он страдает от их затянувшейся разлуки, в его сердце поселилась тревога. Разве не пошли слухи, что она соблазнила Барнава и стала его любовницей? С другой стороны, он знает, что его обвиняют в том, что он лишь из честолюбия служит той, ради которой готов отдать жизнь из-за любви. Первым побуждением Марии-Антуанетты было воспротивиться его приезду. А если его узнают? Схватят? Она не может без ужаса думать о судьбе, которую народная ярость уготовит организатору бегства в Варенн. Но он настаивает и посылает Кроуфорда, чтобы убедить ее. Наконец она уступает, не имея сил дольше отталкивать жалкое короткое счастье, которое вновь предоставляется ей. И 11 февраля 1792 года, переодетый гонцом, с фальшивым паспортом до Португалии, Ферзен отправляется в Париж в сопровождении своего адъютанта Рётерсварда. Глава VII. Последняя встреча День подходил к концу, светлый февральский день, когда по-весеннему ласковое солнце задержалось чуть дольше на деревьях вокруг Тюильри. Она ждала, одетая в воздушное белое платье, похожее на те, которые надевала, когда принимала его в Трианоне. Долго, чтобы вернуть былой блеск, умывала лицо, с кокетливостью, к которой уже много месяцев назад потеряла вкус, чуть подкрасила голубой тушью веки и румянами щеки. Напрасно она пыталась заниматься вышиванием или читать: все валилось из рук. Сцепив руки на коленях, уставившись в одну точку, она вслушивалась в дворцовые шумы. Любой звук шагов заставлял ее вздрагивать, от каждого хлопка дверью замирало сердце. Где он? Сумеет ли добраться до нее? Господи, а если его арестовали?! Какое безумое предприятие! Но разве он не из тех влюбленных, кто готов собирать цветы для своей милой даже на краю пропасти? Нет, ей не следовало позволять ему рисковать жизнью ради нескольких мгновений счастья… И вдруг какой-то шелест заставил ее повернуть голову. Она вздрогнула и прижала ладонь к губам, чтобы не дать вырваться наружу крику. Он был здесь, опираясь о дверь, которую она тогда закрыла за ним, и смотрел на нее. Поднятый воротник плаща закрывал часть его лица; парик окончательно делал неузнаваемым. Она протянула к нему руки. – Аксель! – Моя любимая! Он почти оторвал ее от земли, и их тела соединились. Он целовал ее лоб, подрагивающие ресницы, потом губы, которые восемь месяцев назад разучились улыбаться. Она тихо постанывала, опьяненная этими ласками, словно слишком крепким алкоголем. Она высвободилась и сложила руки. – Вы здесь? – прошептала она. – Неужели это вы? То, что они находились сейчас лицом к лицу, было двойным чудом, в которое они еще не могли поверить. Он жадно всматривался в нее, будто желая лучше совместить реальность со своими воспоминаниями. Она стояла перед ним, и казалось, что в ее седые волосы собрали весь свет комнаты. Для него стали печальной неожиданностью нездоровый цвет ее лица, вызванный ночными занятиями и бессонницей, поблекшие глаза, заострившиеся в борьбе черты. Она догадалась о его грустном удивлении. – Вы находите, что я изменилась? – с беспокойством спросила она. – Если бы вы знали, как я страдала! Он медленно покачал головой: – Нет… Для меня вы не можете измениться. В свою очередь она с тревожной заботливостью ощупала его плечи, кости которых натягивали ткань камзола; взяла его за запястья и осмотрела руки, на которых выступили вены, а ногти на похудевших пальцах, казалось, уменьшились в размере. – Боже мой! – прошептала она. – Как вы исхудали! Смущенный, он спрятал руки за спиной. – Это пустяки, – сказал он. – Аксель, вам необходимо лечиться, беречь себя; если бы я знала, что вы больны вдали от меня! Не прибавляйте эту тревогу к тем, что уже меня терзают. – Не беспокойтесь из-за этого, Антуанетта, – ответил он, – я отдохну позже, когда спасу вас. Она вздохнула и закрыла задвижку на двери, ведущей в коридор. – Идите сюда, – сказала она, – ничего не бойтесь. Я приняла меры, чтобы нас не беспокоили… Моя горничная следит… Она села на бержерку перед огнем. Ферзен снял парик, как прежде, опустился на пол у ее ног и положил голову ей на колени. – Поездка прошла благополучно? – спросила она. – Отлично; все были с нами очень вежливы. В Перонне наша карета сломалась, на починку ушло четыре часа. Муниципалитет и Национальная гвардия вели себя великолепно, не знали, что сделать, чтобы нам угодить. – А попасть сюда было сложно? – Никто у меня не спрашивал никаких пропусков. Я прошел обычным путем, не замеченный толпой. Главное, действовать быстро и не выглядеть чужаком. Мне кажется, я с этим успешно справился. – Он посмотрел по сторонам и с горечью заметил: – Ну почему мы должны были встретиться снова в этом месте? – Не сыпьте мне соль на раны, Аксель, я никак не могу успокоиться из-за того, что все сорвалось так близко от цели. Вы были правы, вам не следовало нас покидать. Телохранители нам ничем не помогли, что же касается короля, предпочитаю не говорить о нем. Если мы оказались в этой ситуации, то в первую очередь по его вине. И кроме того, вмешалась роковая случайность. Если бы гонец, посланный господином де Дамасом из Клермона предупредить вареннский отряд, не заблудился по дороге, гусары были бы готовы нас защитить и мы бы проехали. Наконец, если бы в Варенне нам удалось выиграть немного времени, де Буйе подоспел бы и освободил нас. – Какие страшные часы вы, должно быть, пережили! – Я никогда их не забуду, Аксель, и вы еще не знаете всего, что эти бешеные заставили нас пережить потом… И она во всех подробностях рассказала ему о крестном пути, которым стала для них обратная дорога в Париж. Во время нее им стали известны жуткие детали убийства в Сент-Мену господина де Дампьера, чью отрезанную голову, с которой еще капала кровь, убийцы принесли им, о потасовке в Эперне, где ей порвали платье, о национальном гвардейце, которому она предложила кусок тушеной говядины, а он стал кричать, что королева хочет его отравить, о кюре из Восьенна, привезенного связанным на лошади реймскими патриотами, чтобы «выпустить ему кишки на глазах Капета и его отродья»; он узнал об угрозах, оскорблениях, похабных и жестоких песенках, которые распевали при них и которые бились об карету, словно накатывающиеся волны, каждая выше предыдущей. Ферзен слушал, дрожа от стыда, отвращения и гнева. – Палачи! – воскликнул он. – Только адскими муками могут они расплатиться за эти преступления. – В течение двух дней, – продолжала королева, – нам пришлось ехать вместе с комиссарами Собрания. Этот Петион вульгарное и грубое животное! Вы себе не представляете, до какой степени он был омерзителен! Нам пришлось прислуживать ему, словно слугам, давать ему есть и пить, он стучал своим стаканом о горлышко бутылки, когда ему было достаточно, и вышвыривал прямо у меня под носом куриные кости из окна дверцы. – А Барнав? – спросил Ферзен голосом, который попытался сделать твердым. Мария-Антуанетта нежным движением запрокинула его голову и прочла у него в глазах секрет страданий. – Что вы подумали? О, сердечко мое, неужели вы во мне усомнились? Барнав вел себя с нами вполне пристойно, но он для меня ничего не значит, клянусь… Конечно, я была с ним любезна, поскольку он может быть нам полезен, но я ненавижу его так же, как остальных. – Но теперь вы слушаете его и, похоже, следуете советам конституционалистов, так что за границей считают, что вы стали на сторону революции. – Аксель, – простонала Мария-Антуанетта, – неужели возможно, чтобы меня обвиняли в подобной гадости? Ах, если бы император, короли и принцы могли прочитать, что у меня в сердце, они бы отказались от этого заблуждения! Но вы, вы видите меня и расскажете им по возвращении, что мои чувства не изменились. Что мне делать? Я окружена одними предателями. Наши министры – называющие себя монархистами – только и ждут случая погубить нас. Возможно, один из них, Бертран де Мольвиль, добр, но он бессилен что-либо сделать. Если мы санкционируем декреты, то только для того, чтобы избежать большего несчастья. Это надо объяснять всем. Аксель, уверяю вас, и вы можете мне верить, я готова предпринять что угодно, все вынести, лишь бы вырваться из этой жизни, которая меня изнуряет и от которой я деградирую… Переменившись в лице, Ферзен одним прыжком вскочил на ноги. – Антуанетта, как я рад слышать от вас эти слова! Наконец-то я узнаю вас! Выслушайте меня, я привез вам план, если вы ему последуете, через месяц вы можете быть свободны… Прежде всего вы должны глубоко осознать эту неприятную истину: ваш брат, император, предал вас, он ничего не станет для вас делать. Пруссия со своей стороны ничего не предпримет без Австрии, но вы еще можете рассчитывать на Швецию, Испанию и, возможно, Россию. Однако подумали ли вы, что, если иностранные войска вторгнутся во Францию, вы рискуете все быть убиты, если только вас не увезут в качестве заложников на юг Франции, где, в случае поражения, вас, несомненно, будет ждать та же участь… Нет, единственный шанс, остающийся у вас, – бежать отсюда; кроме того, это станет лучшим способом известить державы о ваших намерениях. У вас две возможности: добраться до Нормандии, до моря и сесть на маленький английский корабль, который высадит вас в Остенде, или же вы предпочтете бегство через охотничьи леса, а там контрабандисты проведут вас десяток лье до границы, где навстречу вам выйдет подразделение легкой кавалерии, которое вас защитит… Но в обоих случаях вам необходимо будет ехать врозь, в легких каретах, король и Мадам Руаяль в одной, а вы с дофином и Мадам Елизаветой в другой. Об остальном не беспокойтесь, я берусь организовать конские подставы или добыть для вас корабль… Не останавливаясь, не подбирая слова, он продолжал излагать план, который носил в себе столько дней, как будто, закрыв глаза, читал молитву, заученную наизусть. Он взял ее за руки, склонившись к ней, лицом к лицу, пытался навязать свою спасительную волю. Но по мере того, как он говорил, она опускала голову все ниже и ниже. – Вы молчите? – спросил он обеспокоенно. – Вы не одобряете этот план? – Он мне представляется неосуществимым, Аксель… Простите меня, но в том положении, в котором мы находимся, лучший способ вытащить нас отсюда – это опять же Вооруженный конгресс, о котором мы уже говорили; но действовать необходимо решительно и быстро. Я не могу поверить в то, что мой брат решил нас бросить окончательно. Когда вы расскажете ему о наших истинных чувствах, его отношение изменится, я уверена… – Вы так считаете? В таком случае вы слепы. Значит, вы отказываетесь бежать? – Аксель, – с болью сказала она, – не судите меня строго… Ваш план, очевидно, прекрасен, но, чтобы привести его в действие, необходимо в первую очередь выбраться отсюда, а это невозможно…