– Что вы такое говорите? – Правду, мой друг: за нами неусыпно следят, дворец окружен целой армией… Я вам не лгу, послушайте… Сквозь толстые стены до них доносился глухой, но мощный шум войска, которое отдыхает, разговаривает, поет и пьет. – Это продолжается восемь месяцев, – продолжала королева, – а по ночам у двери наших апартаментов ложится человек. Петион и Лафайет следят за нами, и я вас уверяю, у них есть глаза повсюду. Вот видите… и потом, у нас больше нет денег. Не так давно мы оставались без гроша целую неделю… Бежать морем очень соблазнительно, но разве вы не знаете, что все отплывающие корабли подвергаются досмотру, а путешествующих теперь останавливают в каждой деревне. Кто нам достанет паспорта? Наконец, надо заставить решиться короля, а это будет очень непросто. Он обещал Собранию, что не станет пытаться бежать, и, дабы не нарушить своего слова… – Но ведь это слово дано под принуждением! – вспылил Ферзен. – Что за неуместная щепетильность! Он должен был подумать, что речь идет о вашей жизни. – Мне кажется, его это не заботит, так что, предупреждаю вас, вам будет трудно его убедить. – Когда я его увижу? – Завтра вечером. – Так, значит, я должен буду сюда вернуться? – спросил озадаченный Ферзен. Она привлекла его к себе, вся размягченная от нежности: – Нет, я оставлю вас здесь, вы мой пленник! Даже не думайте, чтобы выйти из дворца в такой час! Это слишком рискованно; кроме того, рядом со мной вы будете спрятаны наилучшим образом. От внезапного прилива сильной радости, на которую не смел надеяться, он закрыл глаза. Значит, у них будут целая ночь и целый день, которые они проведут наедине. Тучи, затянувшие небо над ними, на мгновение разошлись. И все эти часы они будут заниматься только друг другом, черпая в ласках забвение жестокого прошлого и мужества, чтобы продолжать бороться. Он заключил ее в объятия, покорную и уже нетерпеливую. И мало-помалу в милосердной ночи, скрывающей от них близкий момент расставания, их любовь уничтожила вокруг все угрозы и, разорвав тиски времени, дала их хрупкому счастью вкус вечности. Глава VIII. 20 июня – 10 августа Все собрались в спальне Марии-Антуанетты, на третьем этаже малой башни Тампля. Прислонившись спиной к двери, муниципальный стражник в шляпе на голове курил трубку. Людовик XVI давал урок географии своему сыну; Мадам Руаяль рисовала за столом, а Мадам Елизавета рядом с ней заштопывала один из светло-коричневых сюртуков с позолоченными пуговицами, которые носил король. Мария-Антуанетта, устроившаяся возле окна в кресле в сине-белую полоску, читала «Тысячу и одну ночь». Эту буржуазную сценку освещало послеполуденное солнце яркого дня конца августа. Время от времени снизу доносились грубые шутки. Это караульные солдаты играли в карты и чокались за скорое обезглавливание гражданина Капета. Вдруг Мария-Антуанетта прислушалась. Возникло какое-то жужжание, словно в комнату залетела пчела. Звук постепенно становился четче. Это была песня. Грубая, агрессивная, выкрикиваемая сотней глоток. Теперь она различала слова, которые ассоциировались у нее с худшими моментами ее жизни: Дрожи, тиран, решенье смело: Измене сгинуть суждено, Братоубийственное дело Уже разгадано давно. Мы все на бой пойдем рядами, И если юный строй падет, Сама земля произведет Иных борцов на битву с вами[53]. Королева обратилась к камердинеру Клери, который вошел с графином смородиновой воды: – Кто эти люди? Клери скривился от отвращения: – Очевидно, мадам, это добровольцы, записавшиеся в армию на Алтаре Отечества и поющие гимн марсельцев. Мария-Антуанетта сдержала улыбку и прошептала сама себе: – Пусть поют, пока есть возможность. Скоро они запоют по-другому. Она положила книгу на колени и посмотрела в окно; но ее глаза не видели ни гладкого голубого шелка неба с вышитыми на нем розовыми облачками, ни рабочих, возводящих в саду стену, изолирующую башни Тампля и призванную стать еще одним звеном в сковывающей узников цепи. Последние шесть месяцев, прожитые ею, запечатлелись в памяти серией мрачных и кровавых картин. Где она нашла мужество переносить столько унижений и страданий? Ей казалось, что она летит в пропасть, а все, за что отчаянно пытаются уцепиться ее пальцы, в последний момент ломается или выскользает. В начале марта 1792 года, решившийся наконец пренебречь советами Кауница, договорившийся с пруссаками и готовый обнажить шпагу, умер Леопольд II, унесенный за сорок восемь часов болезнью внутренних органов. Ему наследовал его сын, Франц II, человек слабый, полностью находящийся под влиянием своих министров; от него ждать нечего. Несколько дней спустя королевскую фамилию настиг новый удар. На бале-маскараде самый пылкий и самый искренний ее защитник, Густав III, был смертельно ранен выстрелом из пистолета. Он умер 29 марта. Эта «эпидемия коронованных голов» ободрила якобинцев. Они осмелели и снова заговорили о том, что следует потребовать от Собрания низложить короля. Что же касается королевы, выбор был широкий: выслать ее в Австрию, заточить в монастырь или отдать под суд. Под давлением якобинцев правительство фейянов вскоре оказалось вынуждено уйти в отставку и уступить место жирондистскому кабинету, куда вошли Ролан, Клавьер и Дюмурье, ставший министром иностранных дел. Тиски вокруг трона понемногу сжимались. Оскорбления в адрес Марии-Антуанетты усилились. На празднике, устроенном в честь швейцарцев из полка Шатовьё, которые после восстания в Нанси были приговорены к каторге, патриоты чествовали как триумфаторов этих наконец-то освобожденных жертв контрреволюции. На следующий день «Народный оратор» напечатал: «Надо залить раскаленным свинцом сиськи Марии-Антуанетты», а «Папаша Дюшен» восклицал: «Б…! Какая же радость, какое счастье видеть, как она бесилась в этот славный день!.. Потому что она выла, как тигрица на цепи, из-за того, что не может пить нашу кровь… Мои славные санкюлоты… вашу мать; точите пики, чтобы прикончить аристократов, если они посмеют рыпнуться…» Но жирондисты хотели начать войну с Австрией и в конце концов все-таки навязали свою волю Собранию, вопреки Робеспьеру, предсказывавшему разгром, если позволить королю и его министрам руководить делом. 20 апреля 1792 года Людовик XVI объявил войну королю Богемии и Венгрии. Мария-Антуанетта в глубине души радовалась этому. Лишь бы только эмигранты сидели тихо, а уж эта война, которую она столь сильно желала, пойдет ей только на пользу. При первом же ружейном выстреле это сборище голодранцев разбежится, как кролики. В этой приятной уверенности ее еще больше укреплял тот факт, что она сумела отправить Мерси зашифрованное письмо с изложением плана кампании, разработанного в Совете министров. Теперь ее очередь подставлять ножку патриотам. Боевые действия оказались неудачными для революционных армий, плохо организованных и лишенных командования из-за дезертирства офицеров-дворян. В первом серьезном бою войска Теобальда Дийона и Бирона, наступавшие в Нидерландах, были обращены в бегство, а австрийцы оккупировали Кьеврен. Северная граница была открыта. Робеспьер торжествовал. Парижане, уже представляя себе вражеские передовые разъезды у городских ворот, от испуга набросились на короля, на его министров и особенно на королеву. Лафайет, опасавшийся, что чернь в своей ненависти дойдет в отношении королевской семьи до крайностей, предложил двору взять его под свое покровительство и увезти в Компьень, в его армию. Но Мария-Антуанетта повернулась к предателю спиной, предпочитая умереть, нежели быть спасенной человеком, всегда появлявшимся возле нее в моменты бедствий. Тем временем Собрание, намеревавшееся принять декрет о высылке не присягнувших священников, озаботилось организацией отпора австрийцам, заканчивавшим сосредоточение своих войск перед тем, как продолжить наступление. 8 июня оно декретировало создание под Парижем военного лагеря на двадцать тысяч человек. Людовика XVI, чья Конституционная гвардия была расформирована за несколько недель до того, встревожила данная инициатива, означавшая перманентную угрозу для него и его близких. Побуждаемый королевой, он решил действовать. 13 июня он отправил в отставку министров-жирондистов. Видя приближение грозы, Дюмурье, прежде чем отправиться в порученную ему армию, умолял Людовика XVI одобрить декреты; напрасно он на коленях заклинал Марию-Антуанетту позволить ему спасти ее. Королевская чета отвергла авансы этого честолюбивого и подозрительного человека, как отвергла помощь Лафайета и заместителя командира Конституционной гвардии, господина д’Эрвильи, обещавшего во главе тысячи восьмисот бойцов разогнать Собрание, как стаю воробьев. Подобная пассивность деморализовала их последних защитников; конституционалисты от них отдалились, Барнав, упав духом, в свою очередь, отошел в сторону. Именно этот момент Людовик XVI выбрал для того, чтобы наложить на декреты вето. Ответ народа был незамедлительным. Уже на следующий день, 20 июня, двадцать тысяч мужчин, женщин и детей, большинство национальных гвардейцев, все угольщики предместий, все рыночные грузчики, вооружившись ружьями, саблями, длинными ножами и пиками с крючьями, «чтобы выпускать кишки аристократам», волоча пушки, двинулись во главе с пивоваром Сантером к Тюильри. Продефилировав перед Собранием, бессильным их удержать, они заполонили сад Тюильри и двор Карусель. Музыка играла «Дело пойдет», припев которой толпа с удовольствием подхватывала. Кортеж, во главе которого шел мужчина с нанизанным на пику сердцем теленка и с табличкой внизу «Сердце аристократа», подошел к воротам Королевского двора. Растолкав гвардейцев, не получивших приказа оказать сопротивление, орда санкюлотов и рыночных торговок вломилась во дворец и затопила парадную лестницу, как море, прорвавшее дамбу. Окруженный несколькими дворянами и горсткой национальных гвардейцев, Людовик XVI стоял в салоне. Поскольку штурмующие принялись рубить дверь топорами, он приказал отпереть. Толпа ворвалась в комнату, круша мебель и разбивая зеркала. Сотни глоток кричали: – Долой жирдяя Вето, мадам Вето и все их отродье! Он должен подписать! Подпись или смерть! Защищаемый несколькими гвардейцами, король укрылся в оконной нише. Патриоты, хозяева дворца, взялись за скамейку, на которую он залез. Муниципальный служащий Муше под крики «Да здравствует нация» надел ему на голову красный колпак. Булочник Лежандр заставил выпить стакан вина за здоровье народа. В течение трех часов он подвергался оскорблениям и насмешкам. Наконец приехал Петион, мэр Коммуны, произнес речь толпе и попытался удалить ее из дворца. Но банда не была удовлетворена; она требовала королеву. – Австриячку! Нам нужна голова Австриячки! Мария-Антуанетта, которой не дали последовать за королем, сначала укрылась в комнате дофина; но громилы приближались. Королева и ее окружение, онемевшие от страха, слышали, как те приближаются через апартаменты, все круша на своем пути. Они побежали в зал Совета. Мария-Антуанетта в изнеможении рухнула в кресло; ее дети, принцесса де Ламбаль, госпожа де Турзель и госпожа де Ла Рош-Эймон встали рядом с ней. Оставшиеся верными национальные гвардейцы подтолкнули ее в оконную нишу, поставили впереди столик и сами выстроились вокруг. В этот момент дверь от жестокого удара разлетелась на куски. Сотня бунтовщиков ворвалась в комнату, размахивая кулаками: – Долой мадам Вето! Ты мразь! Мы тебя повесим! Начался парад. Один участник показывал королеве издалека пучок розог, другой размахивал в воздухе виселицей, на которой болталась кукла, выкрикивая: «Марию-Антуанетту на фонарь!» Третий пытался сунуть ей под нос маленькую гильотину с надписью «Народный суд для тиранов!». Сантер встал рядом со столом и, опираясь на свою большую саблю, давал пояснения, словно экскурсовод: – Смотрите внимательно, друзья: вот королева! Вот наследник! Когда последний человек вышел, была половина девятого вечера. Несмотря на вторжение во дворец, народ так и не добился санкции декретов. Он отомстил оскорблениями и обличениями короля и особенно королевы. Новые песенки, новые памфлеты разлетались, словно мухи, вокруг дворца. Патриотов веселил памфлет, озаглавленный «Жизнь Марии-Антуанетты», обвинявший Австриячку в приверженности всем порокам и совершении всех возможных гнусностей. Стоило ей выйти в сад, как люди, собравшиеся на террасе Фейянов, начинали кричать: «Смерть! На фонарь!» – и бросали ей список лиц, в порочных связях с которыми ее обвиняли. Ей пришлось отказаться от прогулок. Однажды шайка оголтелых попыталась разбить камнями стекла в окнах ее апартаментов. Ей пришлось перебраться на второй этаж, в комнату дофина. Париж наполнялся солдатами, вызванными Собранием для участия в праздновании Дня федерации. Все они были преданы революции и ненавидели королевскую власть. Им, радушно встреченным Коммуной, получающим от нее вдоволь провианта и вина, не терпелось показать свое рвение. Напуганные последние защитники королевской семьи изобретали способы ее спасения. Госпожа де Сталь предложила план бегства, Малуэ – проект побега в Руан и далее в Англию. Король слушал, но не мог принять решение. Лафайет предпринял последнюю попытку, тотчас разбившуюся о слепую ненависть к нему Марии-Антуанетты. А новости, приходившие с фронта, наполняли сердца патриотов печалью. Армия Люкнера отступала к Лиллю, бельгийцы проявляли враждебность; внутри страны аристократы пытались поднять мятежи в Бретани и Севеннах. В этой критической ситуации Собрание объявило Отечество в опасности и призвало нацию к оружию. Мария-Антуанетта слушала новости с особым наслаждением. Необходимо было во что бы то ни стало продержаться до прихода иностранных войск. Но получится ли это? Каждый день стены Тюильри сотрясались от проклятий, ружейной пальбы и призывов к расправе, и это казалось ветром, предвестником сильной бури.