Один из убийц бросается на колени, склоняется над белой грудью с розовым кружком, вонзает в нее зубы и отрывает; другой кухонным тесаком извлекает матку, отливающую бледно-золотым цветом, и, как голову гильотинированного, которую держат за волосы, со смешком показывает присутствующим: – Смотрите, мужики! Она больше не будет совокупляться! Третий втыкает нож в уже истерзанный торс и разрезает его от живота до груди, потом, засунув руку в рану, вытаскивает еще дымящееся сердце. Вокруг них мегеры, которым не довелось поучаствовать в действе, затевают спор за внутренности принцессы. Палачи наконец поднимаются, завершив работу, и с удовлетворением смотрят друг на друга. Чья очередь теперь? Они уже направляются в сторону Ла-Форс, как вдруг раздается чей-то голос: – Следуйте за мной, друзья! Отнесем ее в Тампль! Все останавливаются, пораженные гениальностью идеи. Несколько дюжин голосов вскоре сливаются в хор: – В Тампль Ламбаль! В Тампль! Отнесем ее Австриячке!.. Заставим ее поцеловать свою шлюху! Они уже собираются отправиться в путь, но тут кто-то замечает, что голова принцессы непрезентабельна и что только люди, напрочь лишенные воспитания и светскости, могут отправить ее в таком виде на встречу с королевой. Предложение встречает одобрительный шепот. – Эй! – кричит Лебег. – Парикмахера! Такового быстро находят прямо на этой улице. Ему приносят отпиленную голову фаворитки. Белый от ужаса фигаро принимается за работу: моет, расчесывает, завивает и пудрит светлые волосы. Лебег с видом знатока наблюдает за процессом, потом подмигивает и щелкает языком: – Сойдет!.. В путь, мои славные санкюлоты! Он насаживает голову на пику и становится во главе процессии. Кровь капает ему на волосы, стекает по древку и пачкает руки, которые он время от времени вытирает о свою карманьолу[54]. Слева от него патриот гордо несет сердце принцессы, нанизанное на саблю; а слева от него здоровенный угольщик размахивает испачканной в грязи и крови сорочкой убитой. За ними волокут на веревке труп, оставляющий кровавый след на булыжной мостовой. Орда, распевающая песни, богохульствующая и просто вопящая, проходит по улице Фран-Буржуа, поворачивает на улицу Шом, а по пути делает остановку в кабачке. Они требуют выпивку, чокаются стаканами. Зловещий шутник вливает стакан вина в рот принцессе, и оно тотчас проливается алым дождем, который Лебег и его соучастники жадно ловят на лету, подняв лица вверх. Шествие возобновляется. Вдали уже видны острые крыши большой башни. На каждом перекрестке число участников процессии растет, и вот огромная пьяная толпа наконец достигает тюрьмы, где содержится гражданин Капет. Предупрежденные о приближении этих одержимых и извещенные об их намерении, комиссары устраивают совещание. Как противостоять готовым на все громилам? Муниципальный чиновник Дожон предлагает натянуть поперек двери трехцветную перевязь. Он забирается на стул и ждет авангард. Погромщики подходят, но при виде трехцветной ленты почтительно останавливаются. Дожон, стоя на стуле, протягивает руки и требует тишины и добивается ее. Он обращается к толпе с длинной речью, взывает к ее здравому смыслу и патриотизму, заклинает предоставить судьям и палачу наказать, в соответствии с их преступлениями, членов семьи Капет. При мысли, что ее лишат предвкушаемого развлечения, толпа начинает недовольно ворчать: – Нет! Нет! Пусть Австриячка поцелует свою шлюху!.. Мы принесли ей ее голову на ужин. Враждебные крики слышатся и в адрес оратора, который видит, как в его лицо направляют острия пик. Он понимает, что лично для него опасно не уступить. – Ладно, – соглашается он. – Выберите шестерых делегатов. Эта капитуляция встречена торжествующим ревом. Перевязь убирают; масса людей разом бросается вперед. Брешь пробита; проходят шестеро, потом десять, потом пятнадцать, несущие куски тела впереди. Вся банда рассыпается по саду. Рабочие, которые там трудятся, бросают свои инструменты и присоединяются к ней. Не сумев войти в башню, все начинают водить адский хоровод вокруг нее. Патриот, размахивающий сердцем принцессы, вдруг замечает Менье, повара Тампля, и протягивает ему свой трофей: – Держи, зажарь мне это, я его съем! Лебег забирается на небольшую кучу мусора и обломков и, встав на цыпочки, пытается поднять голову на уровень второго этажа. Вокруг него сообщники скандируют: – Австриячку! Австриячку к окну! Все заранее радуются тому, какую гримасу она скорчит. Вдруг из окна второго этажа долетает пронзительный крик. Ему вторят жестокие выкрики: – Ага, получилось, мужики! Австриячка увидала! Теперь она должна ее поцеловать. Однако кричала не королева, а жена Тизона. Увидев покачивающуюся на пике отрезанную голову с белокурыми волосами, она от страха упала в обморок. Клери, спустившийся поужинать с четой Тизон, бегом возвращается в комнату, где Людовик XVI и Мария-Антуанетта заканчивают партию в триктрак. – Почему вы не идете ужинать, Клери? – спрашивает королева. – Мадам, – отвечает слуга, – я плохо себя чувствую. Он подходит к дежурному муниципальному гвардейцу и шепчет ему на ухо несколько слов. Часовой тотчас встает, подходит к окну и задергивает шторы. Узники, уже встревоженные криками, с беспокойством смотрят на него. – Ах, так, – произносит Людовик XVI. – Мы здесь больше не в безопасности? Охранник не успевает ответить; дверь комнаты распахивается и, предшествуемые караульным, в помещение врываются четверо мужчин. Один из них, колосс с огромным красным колпаком на голове, вооруженный огромной саблей, идет к королю. – Народ требует, чтобы вы ему показались, – говорит он. – Вы и ваша жена. Утверждают, будто вы убежали отсюда. Покажитесь, чтобы успокоить патриотов. Людовик XVI покорно направляется к окну, но муниципальный гвардеец встает у него на пути, раскинув руки. – Нет, не ходите! – кричит он. – Какой ужас! – Да что, в конце концов, происходит? – спрашивает выведенный из себя король. – Желаете знать? – грубо отвечает человек с саблей. – Ладно! Вам принесли голову Ламбаль… Стон, за которым следует глухой звук падения тела. Это Мария-Антуанетта, попытавшаяся ухватиться за комод, потеряла сознание и рухнула на пол. Глава X. Жизнь в Тампле Постепенно в сердцах узников поселились сомнения и отчаяние. Каждое утро приносило новое несчастье. 21 сентября 1792 года, в тот самый день, когда Конвент сменил собой Законодательное собрание, он объявил об упразднении королевской власти и провозгласил республику. Отныне существовали лишь гражданин и гражданка Капет, с которыми обращались без всякого почтения. Некоторое время спустя, в исполнение постановления Коммуны, король был переведен в большую башню, и в течение месяца его жена и дети видели его лишь во время трапез и прогулок. Наконец 26 октября вся королевская семья была переведена в большую башню, оборудование которой завершилось. На первом этаже разместились муниципальные гвардейцы, на втором было караульное помещение, король и дофин поселились на третьем, королева и принцессы над ними. На пятом, между крышей и зубцами, замаскированными жалюзи, открывалась галерея, в которой заключенные могли гулять и дышать воздухом. Винтовая лестница уходила в одну из башенок и на каждом этаже была перегорожена двумя дверьми, одна дубовая, подбитая гвоздями, другая стальная. Для охраны пяти узников были выделены восемь комиссаров, двести восемьдесят стражников под началом старшего майора, двадцать артиллеристов и две пушки. Комнаты были маленькими и темными. Окна были скорее девятифутовыми амбразурами, забранными решетками и оборудованными снизу козырьками, так что свет мог идти только сверху. В этой новой тюрьме распорядок дня королевской семьи оставался прежним. Только прогулки в саду стали реже и короче. Узники теперь боялись спускаться, не желая видеть карикатуры и надписи, которые желающие повеселиться патриоты выставляли на самых видных местах: «Мы посадим жирного хряка на диету. Мадам Вето потанцует. Искушение Антуанетты и ее свина». Иногда художник увлекался и, опережая события, рисовал гильотину с пояснительной подписью: «Луи плюнет в мешок»[55]. Когда Мария-Антуанетта возвращалась в свою комнату, канониры распевали куплет песенки про собравшегося в поход Мальбрука: Мадам поднимается в свою башню, Неизвестно, когда она спустится… Коммуна, со своей стороны, изощрялась в попытках дать узникам осознать всю горечь их падения. Она принимала одно за другим постановления, усложнявшие им жизнь даже в самых обычных повседневных деталях. У них отобрали чернила, перья, карандаши и бумагу. 7 октября у короля, у которого уже конфисковали шпагу, отобрали ордена и знаки отличия. Мария-Антуанетта и Мадам Елизавета вынуждены были собственноручно спарывать со своего белья королевскую корону. 1 ноября в Тампль пожаловала депутация Конвента. Во главе шагал человек пяти футов шести дюймов росту, широкоплечий, горбоносый, с пронзительным взглядом; это был Друэ, которого сопровождали Шабо и Сантер. Бывший вареннский почтмейстер сел рядом с Марией-Антуанеттой и с добродушным видом поинтересовался, здорова ли она и нет ли у нее каких-либо жалоб. На протяжении многих часов королева отвечала ему лишь молчанием и презрительным взглядом. По коже у нее бегали мурашки, сердце было полно гневом, но ей пришлось терпеть присутствие этого существа, ставшего причиной ее несчастья, а теперь из авторского тщеславия явившегося взглянуть, в хорошие ли руки попал его шедевр. Наконец, выговорившись, обыскав и обнюхав каждый уголок, он ушел, пообещав вернуться. Назавтра, в День мертвых и день рождения Марии-Антуанетты, патриоты пришли под окна Тампля требовать, под веселые песенки, головы узников. А те жили в зловещей атмосфере, что не позволило их организмам устоять перед болезнями. В середине ноября занемог король, а несколько дней спустя дофин слег с коклюшем, которым один за другим заразились все остальные члены королевской семьи. Какое-то время они надеялись, что новая Коммуна, пришедшая на смену существовавшей 10 августа, облегчит их участь, но очень скоро эти иллюзии развеялись. Первой заботой новой городской власти стало поместить в прихожей двух стражников вместо одного и отобрать у заключенных ножи, бритвы и ножницы, которыми они пользовались. «Иголки тоже сдать? – поинтересовалась Мария-Антуанетта. – Ими ведь можно очень больно уколоть». Иголки оставили, но отныне трем женщинам приходилось перекусывать нитки зубами. После продолжительных обсуждений комиссары все-таки согласились иногда давать им ножи для еды при условии их возврата после каждого приема пищи. Все было против них; события словно сговорились с людьми усугублять их тяжелое положение. От Клери, а еще больше от повара Тюржи, когда-то служившего в Версале и сохранившего им верность, они узнали о крушении своих последних надежд. Пруссаки повсюду беспорядочно отступали. Разбитые при Вальми, они оставили Верден и Лонгви, в то же самое время австрийские войска Марии-Кристины несколькими днями позже были вынуждены снять осаду с Лилля. Революционные армии преследовали врага. Были завоеваны Савойя и графство Ницца. Кюстин овладел Майнцем, Франкфуртом и оккупировал Пфальц; Дюмурье перешел в наступление в Нидерландах и разгромил австрийцев при Жеммапе. Сообщения об этих победах в Конвенте встречали радостными криками. Чтобы достойно увенчать их, Робеспьер, Сен-Жюст и Марат ежедневно требовали выдвинуть обвинения и отдать под суд Людовика XVI. Собрание, казалось, не желало слышать этих призывов якобинцев, но тут слесарь Гамен заявил министру внутренних дел Ролану о существовании в Тюильри потайного железного ящика, в котором король спрятал важные документы. Ящик тотчас вскрыли, но что же там обнаружили? Доказательства измены Мирабо и бумаги, подтверждающие сговор двора с иностранными державами для удушения революции. Робеспьер тотчас взбежал на трибуну и потребовал немедленного осуждения и казни Людовика XVI. В течение трех недель, яростно критикуя жирондистов и подстегивая монтаньяров, он требовал этой меры ради общественного спасения. Наконец 3 декабря Конвент отдал ему жертву, в которую он вцепился. 11 декабря на улицы Парижа были выведены войска; кавалерийские эскадроны и артиллерийские батареи заняли подступы к Тамплю. В одиннадцать часов двое муниципальных гвардейцев привели к Марии-Антуанетте дофина, которого, в соответствии с приказом Коммуны, должны были передать матери на все время процесса. В час короля повезли в суд. Возвратился он только ночью. В течение полутора месяцев он был разлучен с семьей. Каждый день Мария-Антуанетта и Мадам Елизавета слышали, как его уводят и приводят обратно. Все долгие часы его отсутствия они пытались себе представить драму, разворачивавшуюся в суде Конвента и развивавшуюся, как они подозревали, в ужасном направлении. 20 января 1793 года они наконец узнали развязку. Декрет Конвента разрешал им проститься с Луи Капетом, который завтра должен был быть отдан в руки палача. Глава XI. Вдова. Планы побега