– Не буду скромничать: ловко придумано, – похвалил себя дядя Мак, очень довольный успехом своей иллюминации. – Ну а теперь куда тебя отвезти, девочка моя хорошая: домой или на остров? – добавил он, поднимая племянницу на ноги, причем в голосе его звучало такое одобрение, что Роза, не удержавшись, чмокнула его в щеку. – Домой, дядя, если можно, и большое вам спасибо за этот прекрасный фейерверк. Я очень рада, что его увидела, и знаю, что теперь он мне приснится, – твердым голосом произнесла Роза, не удержавшись от того, чтобы бросить тоскливый взгляд на остров: он был так близко, что она чувствовала запах пороха и видела фигуры, двигавшиеся в полутьме. Они отправились домой, и Роза, засыпая, сказала себе: – Оно оказалось труднее, чем я думала, но я все равно очень рада, и мне правда не хочется никакой награды, кроме удовольствия Фиби. Глава одиннадцатая Бедный Мак Лишь в одном Розина жертва не увенчалась успехом: да, взрослые сполна оценили ее самоотверженность и старались по мере сил это показать, а вот мальчики отнюдь не проявили того уважения, на которое она втайне надеялась. Более того, Роза страшно обиделась, когда случайно услышала слова Арчи, что он, мол, не видит в этом поступке никакого смысла; Принц тоже подсыпал соли ей на рану, заявив, что в жизни не встречал «этакой чудачки». Так оно все обычно и бывает, но смириться с этим непросто; да, пусть мы и не хотим, чтобы в нашу честь трубили в фанфары, нам приятно, когда наши добродетели получают должную оценку, а если этого не случается, трудно не испытать разочарования. Однако через некоторое время Роза, сама того не желая, сумела завоевать не только уважение, но еще и благодарность, и признательность своих двоюродных братьев. Вскоре после истории на острове Мак получил солнечный удар, и некоторое время ему было совсем плохо. Произошло это так неожиданно, что все страшно перепугались, и несколько дней жизни его действительно грозила опасность; Мак справился с болезнью, но потом, когда все уже успели вздохнуть с облегчением, явилась новая беда, затмившая всякую радость. У бедного Мака испортилось зрение; ничего удивительного, ведь он постоянно напрягал глаза, а они у него и раньше-то были слабыми, теперь же сдали совсем. Никто не решился сообщить ему неутешительный прогноз известного окулиста, который приехал его осмотреть, сам же мальчик пытался проявлять терпение, в твердой уверенности, что несколько недель отдыха поправят ущерб, нанесенный несколькими годами безрассудства. Ему запретили даже смотреть на книги, а поскольку читать он любил больше всего на свете, бедному Червю пришлось тяжко. Все были готовы ему читать, в первое время кузены даже спорили, чья нынче очередь; но неделя проходила за неделей, Мак так и сидел в затемненной комнате, рвение их поутихло, и они один за другим бросили это занятие. Тяжело было энергичным мальчишкам так вот растрачивать время каникул; никто их особо не винил, когда дело стало ограничиваться короткими посещениями, исполнением поручений и горячим сочувствием. Взрослые тоже старались вносить свою лепту, но дядя Мак был занят на работе, тетя Джейн читала очень заунывно, и слушать ее подолгу было невозможно, а у остальных тетушек и собственных забот хватало, хотя они и закармливали маленького больного всевозможными лакомствами. Дядя Алек старался изо всех сил, но не мог посвящать племяннику слишком много времени, так что не будь Розы, недужному Червю пришлось бы совсем несладко. Ее приятный голос очень его радовал, терпение ее оказалось неисчерпаемым, времени она не жалела, а неизменная доброжелательность сильно его утешала. Чисто женская самоотверженность проявилась у Розы в полную силу, и она осталась на посту даже после того, как остальные его покинули. Час за часом просиживала она в затемненной комнате, где единственный луч света падал на книгу, и читала кузену, который лежал, не снимая глазной повязки, и молча наслаждался единственным удовольствием, скрашивавшим ему тоскливые дни. Порой он принимался вредничать и капризничать, иногда ворчал, потому что чтице не по силам оказывались скучные книги, которые он хотел слушать, а иногда впадал в такое исступление, что у нее сжималось сердце. Но Роза выдержала все эти испытания, прибегая ко всем мыслимым уловкам, чтобы порадовать Мака. Он сердился – она не теряла терпения, он ворчал – она отважно продиралась через трудные страницы, причем текст не был сухим как минимум в одном смысле, потому что время от времени на него падала безмолвная слеза; а когда Мака накрывало отчаяние, она утешала его, подбирая все доступные ей слова надежды. Говорил он мало, но она ощущала, как он ей благодарен: с ней ему было легче, чем с остальными. Если она опаздывала, он начинал нервничать, а когда ей нужно было уходить, расстраивался; если же его усталой голове случалось уж совсем разболеться, Розе всякий раз удавалось его убаюкать старинными колыбельными, которые когда-то так любил ее отец. – Прямо не знаю, что бы я делала без этого ребенка, – часто повторяла тетя Джейн. – Она стоит всех этих сорванцов, вместе взятых, – добавлял Мак, проверяя на ощупь, готов ли специальный стульчик к ее приходу. Награда пришлась Розе по душе – благодарность очень ее воодушевляла; когда усталость брала свое, ей достаточно было взглянуть на зеленую повязку, на кудрявую голову, метавшуюся по подушке, на незрячие руки, шарившие во тьме, – и ее сердечко захлестывала нежность, а усталый голосок обретал новую твердость. Сама она не понимала, какие ценные уроки извлекает и из прочитанных книг, и из ежедневных жертв. Она любила стихи и романы, Мак же их совсем не ценил, и, поскольку любимые его римляне и греки попали под запрет, он утешался путешествиями, биографиями и историей великих открытий и изобретений. Розе поначалу его вкус был совсем не по душе, но вскоре она заинтересовалась приключениями Ливингстона[17], удивительной жизнью Гобсона[18] в Индии, трудами и подвигами Уотта[19] и Аркрайта[20], Фултона[21] и «горшечника Палисси»[22]. Книги о правде и силе пошли мечтательной девочке на пользу; ее преданное служение и безграничное терпение тронули мальчика и завоевали его симпатии; еще долго потом оба они открывали для себя, какими благотворными оказались эти на первый взгляд тяжелые и безрадостные часы. Однажды солнечным утром Роза села на свое место и открыла толстенный том под названием «История Французской революции», уже предчувствуя, как будет спотыкаться на длинных именах, но тут Мак, который, точно слепой медведь, шатался по комнате, остановил ее отрывистым вопросом: – Какое сегодня число? – Кажется, седьмое августа. – Больше половины каникул позади, а я отдохнул всего неделю! Вот уж невезение. – И он горестно застонал. – Верно, но каникулы еще не закончились, может, ты еще успеешь порадоваться. – Может, успею! Конечно успею! Этот старый клистир действительно думает, что мне еще долго здесь сидеть взаперти? – Ну, в принципе да, если глаза не будут поправляться быстрее, чем раньше. – А он в последнее время что-нибудь говорил? – Я, понимаешь ли, его не видела. Ну что, начнем? По-моему, очень интересная книжка. – Давай читай. Мне все едино. И Мак плюхнулся на старенькую кушетку, где можно было поудобнее устроить тяжелую голову. Роза начала с большим воодушевлением и главу-другую держалась стойко, преодолевая непроизносимые имена с неожиданным успехом (так ей казалось), ибо слушатель ни разу ее не поправил и лежал очень тихо – она решила, что он глубоко заинтересован. Однако потом Мак заставил ее умолкнуть прямо на середине абзаца: он рывком сел, опустил обе ноги на пол и прервал ее, хрипло и взволнованно: – Стоп! Я ни слова не слышу; чем так бубнить, лучше ответь на мой вопрос. – Какой? – спросила Роза, немало смутившись, потому что ее одолевала одна мысль и она испугалась, что Мак понял какая. Следующие его слова доказали ее правоту. – Ну так вот, я хочу знать одну вещь, и ты мне сейчас выложишь все как есть. – Только, пожалуйста, не надо… – жалобно начала Роза. – Выложишь, не то я сдерну повязку и буду во все глаза смотреть на солнце. Ну, давай! – И он приподнялся, будто бы собираясь привести угрозу в исполнение. – Да, конечно! Я все скажу, если только знаю! Но, пожалуйста, не совершай таких безрассудных поступков! – воскликнула Роза, страшно перепугавшись. – Ладно; тогда слушай, да не увиливай, как все остальные. Доктор ведь сказал, что со зрением у меня хуже, чем когда он приходил первый раз? Мама отмалчивается, но тебе я этого не позволю. – Кажется, сказал, – пролепетала Роза. – Я так и думал! И как он считает – я смогу пойти в школу с начала учебного года? – Нет, Мак. – (Совсем тихо.) – Ага! Вот и все, однако Роза заметила, как кузен ее сжал губы и тяжко вздохнул, – похоже, удар оказался болезненным. Тем не менее он выдержал его мужественно, а через минуту почти ровным голосом поинтересовался: – И как он считает: когда я смогу вернуться к учебе? – Не раньше чем через несколько месяцев. – Несколько – это сколько? – уточнил он жалобно и сердито. – Приблизительно через год. – Целый год! Но мне через год уже поступать в колледж! – Мак сдернул повязку и уставился на нее испуганными глазами, но тут же моргнул и потупился от первого же лучика света. – Ну, это еще успеется; сейчас тебе нужно проявить терпение и как следует подлечиться, а то глаза подведут тебя снова, именно тогда, когда будут тебе особенно нужны, – принялась увещевать его Роза, и собственные ее глаза заволокло слезами. – А я не согласен! Буду заниматься, уж как-нибудь справлюсь. Все это ерунда – что мне нужно постоянно щадить зрение. Все врачи такие: вцепились в пациента и уж не отпустят. Но я этого не потерплю! Ни за что! – И он стукнул кулаком по ни в чем не повинной подушке, как будто решил отмутузить жестокосердого врача. – Мак, погоди, послушай, – проникновенно произнесла Роза, хотя голос ее подрагивал, а сердце ныло. – Ты сам знаешь, что повредил глаза, потому что читал при свете камина и в сумерках и засиживался допоздна, вот и наступила расплата – так говорит врач. Побереги себя, последуй его советам, а то совсем ослепнешь. – Нет! – Но это именно так, он просил нас тебе сказать, что единственное лечение – полный отдых. Я знаю, это страшно тяжело, но мы все будем тебе помогать: я, например, – читать целыми днями, водить тебя за руку, ухаживать за тобой, вообще облегчать тебе жизнь. Тут она осеклась, осознав, что он не слышал ни звука: похоже, слово «ослепнешь» сразило его окончательно – он зарылся лицом в подушку и остался лежать неподвижно, Роза даже перепугалась. Она долго сидела без движения, думая, как бы утешить кузена, желая одного – чтобы пришел дядя Алек, потому что он раньше обещал сам все рассказать Маку. И вот из подушки донесся судорожный всхлип, и это рыдание, бесконечно жалобное, поразило Розу в самое сердце, потому что, хотя слезы – самый естественный способ облегчить горе, бедолаге Маку они были противопоказаны: могли навредить глазам. «Французская революция» упала с ее колен, и, подбежав к дивану, Роза встала рядом с кузеном на колени и произнесла с той материнской нежностью, которую вызывает у девочек любое страдающее существо: – Ах, не плачь, мой хороший! А то совсем глазки испортишь. Ну, подними голову с горячей подушки, дай я тебя остужу. Я понимаю, каково тебе, но все равно не плачь. Лучше уж я за тебя поплачу: мне не вредно. Тем временем она с нежной настойчивостью отодвинула подушку в сторону и увидела, что зеленая повязка вся измята и запятнана следами от нескольких жарких слезинок – они рассказали ей о том, какой горькой оказалась для него новость. Мак ощутил ее сострадание, однако не поблагодарил, он ведь был мальчиком; он только сел рывком и объявил, пытаясь рукавом курточки стереть с лица предательские капли: – Да ты не переживай; слабые глаза всегда слезятся. Все хорошо. Но Роза, вскрикнув, перехватила его руку: – Не дотрагивайся до глаз грубым шерстяным рукавом! Ложись, и дай я их промою; ну вот и умница. Так тебе не будет никакого вреда. – Действительно очень жжется. Слушай, не говори ребятам, что я тут хныкал, как маленький, ладно? – добавил он и со вздохом покорился своей сестре милосердия, которая проворно сбегала за лосьоном для глаз и платочком из тонкого льна. – Конечно же не скажу, тем более что любой бы расстроился, узнав, как обстоят дела. Но я не сомневаюсь, что ты выдержишь все это мужественно, а кроме того, ведь все это дело привычки. И главное – это не навсегда, и хотя, допустим, учиться тебе нельзя, но есть множество других интересных занятий. Возможно, тебе придется носить темные очки, – по-моему, это очень смешно, правда? Роза утешала Мака, не останавливаясь, говорила все, что могла придумать, и при этом осторожно промывала ему глаза, промокала лоб лавандовой водой, а пациент ее лежал совсем тихо, однако выражение его лица очень сильно ее печалило. – Гомер был слеп, Мильтон тоже, и все равно они остались у всех в памяти, – произнес Мак, будто бы разговаривая с самим собой, очень серьезным тоном – даже темные очки не вызвали у него улыбки.