После чего она тут же вскочила в седло и умчалась прочь, стараясь по мере сил забыть о падении: в седле сидела очень прямо, пониже опустив локти, вытянув шею и подстраиваясь под движения Простака, который шел легким галопом; сидеть на нем было удобно, как в кресле-качалке. – Вы бы видели, как она прыгает через изгородь и скачет наперегонки, когда мы ездим вместе. А как уклоняется, когда мы играем в пятнашки! Ее ни камушком, ни мячиком не заденешь, почти как меня, – поведал Мак в ответ на дядину похвалу его ученице. – Боюсь, Алек, ты решишь, что мы сделали из нее настоящего сорванца, но она выглядит такой веселой и здоровой, что мне не хватает духу ее останавливать. Она совершенно неожиданно расцвела и резвится, как жеребенок; постоянно говорит, что чувствует себя полной сил, ей просто необходимо бегать и вопить, вне зависимости от того, прилично это или нет, – добавила миссис Джесси, которая много лет назад тоже не была пай-девочкой. – Вот и отлично! Просто замечательные новости. – И доктор Алек с довольным видом потер руки. – Пусть бегает и вопит, сколько душе угодно, это показатель доброго здоровья, и для счастливого ребенка это столь же естественно, сколь естественно резвиться для молодого, полного сил животного. Из сорванцов, как правило, вырастают крепкие женщины, а по мне, пусть лучше Роза играет с Маком в футбол, чем чахнет над бисерными вышивками, как эта чопорная кукла Ариадна Блиш. – Но ей уже недолго играть в футбол, а нам не следует забывать, что она должна осваивать женскую науку, – начала было миссис Джесси. – Маку тоже уже недолго играть в футбол, но футбол сделает из него хорошего бизнесмена, ибо подарит ему здоровье. Навести лоск на прочную поверхность – дело недолгое, а вот если дерево с гнильцой, не поможет никакая позолота. Я уверен, что прав, Джесси, и если за следующие полгода сделаю для своей девочки не меньше, чем за предыдущие, будем считать, что мой эксперимент удался. – В этом я не сомневаюсь, потому что, когда я сравниваю это свежее, пышущее здоровьем личико с тем прежним, вялым и бледным, при виде которого сердце у меня всякий раз обливалось кровью, мне начинает казаться, что это настоящее чудо, – сказала миссис Джесси как раз в тот миг, когда Роза обернулась, чтобы показать им красивый вид: щеки, как красные яблоки в соседнем саду, глаза ясные, как осеннее небо над головой, а вся девичья фигура пышет здоровьем. После беготни по скалам был устроен настоящий бродяжий обед – молодежь с восторгом приняла участие в его приготовлении. Матушка Аткинсон надела передник, закатала рукава и взялась за дело так же бодро, как и у себя на кухне: вскипятила чайник, подвешенный на трех палочках над костром из шишек и еловых ветвей; девочки же расставили на скатерти изо мха всевозможные сельские лакомства, и малыши постоянно путались у всех под ногами, пока не запел рожок – и они все расселись по местам, точно стайка голодных птиц. После веселой трапезы и короткого отдыха единодушно решили поиграть в шарады. В качестве сцены выбрали ровную лужайку между двумя могучими соснами; повесили шали, собрали реквизит, поделились на актеров и зрителей, придумали слова, которые будут представлять. В первой сцене появился Мак, в позе отчаяния и в лохмотьях, явно в подавленном настроении. К нему подступило странное существо с бумажным мешком на голове. В дырочку в мешке высунулся розовый носик, в другой блестели белые зубки, а еще выше сверкали гневные глазки. Изо рта в обе стороны торчали травинки, очевидно изображавшие усы; верхние уголки мешка были загнуты в виде ушек – и никто ни на миг не усомнился в том, что приколотый сзади черный шарф – это хвост. Удивительное животное разыграло целую пантомиму: принялось утешать своего хозяина, давать ему советы, которым тот в конце концов последовал: стянул с себя сапоги, помог зверушке их надеть, подал ему мешок, а потом, с обнадеженным видом поцеловав ему лапку, отпустил прочь – причем зверушка так убедительно мурлыкала, что все тут же закричали: – Кот в сапогах! – Слово было «кот», – откликнулся голос, и занавес опустился. Следующая сцена всех озадачила: перед зрителями явилось еще одно животное, на сей раз на четырех лапах, с другим хвостом и с длинными ушами. Лицо его скрывала серая шаль, однако озорной солнечный лучик блеснул на торчавших из-под нее очках. Верхом на животном сидел маленький джентльмен в восточном наряде, он с явным трудом удерживал на ходу равновесие. Тут вдруг появился дух, весь в белом, с длинными крыльями из газет за спиной – лицо его обрамляли золотые локоны. Что примечательно, животное заметило призрака и отшатнулось, всадник же, судя по всему, ничего не видел и немилосердно его нахлестывал – без всякого успеха, ибо дух перегородил животному дорогу и оно отказывалось двигаться вперед. Воспоследовала оживленная сцена, в результате восточного джентльмена сбросили в заросли папоротника, а его скакун, явно превосходивший всадника воспитанием, почтительно простерся перед блистающей фигурой. Дети были явно озадачены, поэтому матушка Аткинсон заметила как бы между делом: – Интересно, что бы это могло быть, кроме валаамовой ослицы? А правда ведь, из Розы получился очень милый ангел? Слово «ослица» и оказалось разгадкой, и ангел удалился за кулисы, весьма довольный комплиментом, который достиг-таки его ушей, – но не прежде, чем объявил, что из отгаданного слова в целое войдет только последняя буква. Дальше разыграли милейшую сценку из бессмертных «Деток в лесу». На сцену, рука в руке, рысцой выбежали Джейми и Нося; это представление они репетировали уже не раз и не два, поэтому разыграли его с легкостью и без запинок, правда, по ходу дела иногда давали друг другу указания. Все произошло в свой черед: ягоды собрали, в лесу заблудились, слезы пролили, друг друга утешили, после чего крошечные актеры улеглись под кустом и дружно «умерли», так и не закрыв глаз; носки четырех башмачков жалостно торчали из маргариток. – Тепей маиновки. Ты, Дейми, лежи совсем мёйтвый, а я поглязю, где они там, – раздался голос одного из «покойных» малышей. – Ты их там поторопи, потому что я лежу на камне, а по ноге у меня муравьишки ползут, – доложил второй малыш. Немедленно явились, хлопая крыльями, малиновки: алые шарфики на груди, во рту листья – их аккуратно разложили на самых заметных местах тел двух деток. Колючая ежевика оказалась прямо у Носи на носу, и та чихнула так громко, что обе ножки явственно взбрыкнули; Джейми испуганно ахнул, и сострадательные птички с хихиканьем улетели. После чего Джейми поднялся и с чувством прочитал: Мы маленькие детки, Мы умерли в лесу, Вокруг нас всюду ветки, Листочки на носу! Зрители засомневались, какое здесь зашифровано слово: «гибель» или «стих», и стали ждать представления целого, чтобы проверить свою догадку. Последняя сцена оказалась краткой, но впечатляющей: с двух сторон сцены выехали два ряда повозок и столкнулись друг с другом в лоб посередине сцены; после этого происшествия все догадались, что из слов «кот», последней буквы слова «ослица» и слова «строфа» складывается «катастрофа»; мелкие огрехи в правописании никого не смутили. – А теперь представим поговорку. Я ее уже подготовила, – заявила Роза, которой не терпелось еще раз отличиться на глазах у дяди Алека. И вот все, кроме Мака, веселого жителя Запада и Розы, расселись по камням, оживленно обсуждая только что представленную шараду; Нося объявила, что сцена, в которой она участвовала, безусловно, была «лутьшее всех». Через пять минут занавес подняли заново; за ним обнаружился лишь большой лист оберточной бумаги, прикрепленный булавками к дереву, на нем был нарисован циферблат, часовая стрелка указывала на четыре. Снизу была прикреплена записка с пояснением, что на часах четыре утра. Зрители едва успели оценить важность этого факта, как из-за стоявшего на сцене пенька начала подниматься, раскручиваясь, длинная змея из плащевки. Впрочем, ее правильнее, наверное, было бы назвать гусеницей: она передвигалась, выгибая среднюю часть тела, как это принято у этих милых насекомых. Внезапно к ней приблизилась очень бодрая и деятельная птичка – она клевала, щебетала, скребла коготками. На голове у нее торчал хохолок из зеленых листьев, сзади был приделан хвостик из веток, крылья изображала многоцветная шаль. Птичка оказалась изумительная: она убедительно перебирала ногами, зоркие глаза блестели, а ее голос явно внушил гусеничке неподдельный ужас – если это действительно была гусеничка. Она задергалась, затрепыхалась, поползла как можно быстрее, пытаясь скрыться, но – увы. Птичка с хохолком ее выследила, угрожающе чирикнула, прянула вперед и с торжеством улетела прочь. – Да, крупный ранней птичке достался червячок – она его едва унесла, – рассмеялась тетушка Джесси, а дети громко выкрикивали поговорку: «Птичке, которая рано встает, Бог червячка подает», – вспомнить которую явно заставило прозвище Мака. – Дядя очень любит эту поговорку, так что я ее выбрала в его честь, – пояснила Роза, выходя на авансцену вместе с двуногим червяком. – Отличная выдумка; а что дальше? – поинтересовался доктор Алек, когда Роза села с ним рядом. – Клинтухи покажут «Эпизод из жизни Наполеона» – так они это называют. Детям ужасно нравится, да и получается у малышей довольно неплохо, – со снисходительным видом сообщил Мак. На сцене стояла палатка, перед нею вышагивал взад-вперед маленький часовой; он сообщил зрителям, в форме краткого монолога, что в смятении пребывают все стихии, лично он прошел за этот день маршем миль сто и умирает от недосыпа. После этого он сделал паузу, оперся на мушкет и, похоже, задремал; потом, полностью поддавшись сну, медленно сполз на землю, а затем и вовсе растянулся во весь рост рядом со своим мушкетом, что часовому, конечно же, не пристало. Появился Наполеон: плащ, серая треуголка, высокие сапоги, руки скрещены на груди, губы сурово сжаты, шествует театрально. Фредди Клинтух неизменно отличался в этой роли и на сей раз тоже явился перед зрителями с чисто наполеоновским высокомерием, вызвавшим бурный ажиотаж; дело в том, что он был мальчиком большеголовым, со вдумчивыми темными глазами и квадратным лбом – «прям вылитый этот негодник, Бунапартя», как говаривала матушка Аткинсон. В могучем мозгу императора явно роились грандиозные замыслы: переход через Альпы, сожжение Москвы или небольшая стычка при Ватерлоо, – он вышагивал молча и величаво, но вот негромкое похрапывание рассеяло все его грезы. Он увидел спящего бойца и бросил на него испепеляющий взгляд, а потом произнес жутким голосом: – Ха! Уснул на посту! За такое карают смертью! Он поднял мушкет и уже собирался было привести приговор в исполнение – у императоров слово с делом не расходится, – но тут, похоже, нечто в лице спящего часового его глубоко тронуло. Что неудивительно – милягу-часового изображал маленький Джек, кивер его наполовину свалился с головы, на лице он старался сохранять безмятежное выражение, над розовым ротиком были наклеены пышные черные усы. Тут бы дрогнуло сердце у всякого Наполеона, и Маленький Капрал показал свою человечность: он смягчился и произнес, жестом даруя свое прощение: – Этот храбрец совершенно вымотался. Дам ему поспать, постою на часах за него. И вот, вскинув мушкет на плечо, благородный повелитель принялся расхаживать взад-вперед с достоинством, совершенно очаровавшим юных зрителей. Часовой пробудился, увидел, что произошло, и мысленно распрощался с жизнью. Однако император вернул ему его оружие и с подкупающей улыбкой произнес, указывая на скалу, на которую как раз села ворона: – Будь храбр, будь зорок и вспомни, что многие поколения смотрят на тебя вон с той пирамиды! С этими достопамятными словами он удалился, оставив благодарного бойца стоять по стойке смирно – ладонь прижата к виску, на юном лице выражение бесконечной преданности. Едва успели стихнуть аплодисменты, вызванные этим великолепным представлением, раздался всплеск и пронзительный крик, после чего все бросились к водопаду, который звонкой струей прядал вниз со скалы. Вслед за ним решила прянуть и Нося – и свалилась в озерцо, куда за ней галантно последовал и Джейми в безуспешной попытке ее выудить, – и теперь оба барахтались там, отчасти перепуганные, отчасти довольные неожиданным купанием. После этой незадачи стало ясно, что промокших до нитки малышей нужно как можно быстрее доставить домой; тележки загрузили, и все двинулись в путь, веселые и довольные, будто горный воздух и действительно «напитал их легкие целительным кислородом» – так выразился доктор Алек, когда Мак заметил, что чувствует себя на удивление жизнерадостно, будто пил шампанское, а не смородиновый морс, который подали с огромным глазурованным тортом с сахарными розами – его прислала вместе с другими лакомствами бабушка Биби. Роза участвовала во всех развлечениях и ни разу ни словом, ни взглядом не выдала, какую боль причиняет ей вывихнутая лодыжка. Вечером, впрочем, она измыслила предлог не участвовать в играх, села рядом с дядей Алеком и завела с ним оживленную беседу, содержание которой исполнило его изумления и восторга; Роза сообщила ему, что играла с детьми в лошадки, осваивала строевой шаг с легкой пехотой, лазала по деревьям и вообще каких только не делала ужасных вещей: узнай о них бабушки, они бы страшно разохались. – Но мне решительно все равно, что они скажут, главное, что ты, дядя, не против, – заявила Роза, когда он обрисовал ей воображаемый ужас пожилых дам. – Ну, их-то пугать дело нехитрое, но ты стала такой бойкой, что того и гляди и меня напугаешь, и что тогда? – Ну уж нет! На это я никогда не пойду: ты же мой опекун и, если захочешь, наденешь на меня смирительную рубашку. – И Роза рассмеялась, глядя на него, однако при этом села ближе прежнего с доверительным жестом, доставившим ему огромное удовольствие. – Скажу тебе честно, Рози: я начинаю чувствовать себя человеком, который купил слона и теперь не знает, что с ним делать. Мне казалось, что у меня появился ручной зверек, игрушка на много лет вперед; но ты растешь стремительнее бобового стебля, я и глазом не успею моргнуть, а уж на руках у меня окажется строптивая юная женщина. Тяжела доля мужчины – и дяди! По счастью, комическое сокрушение доктора Алека прервал танец гоблинов на лужайке: малыши кружились там, точно маленькие призраки, придерживая на головах тыквы, в которых горели свечки: прощальный сюрприз этого вечера. Роза легла в постель и вскоре обнаружила, что дядя Алек ее не забыл: на ее столике стоял изящный мольберт, а на нем – две миниатюры в бархатной оправе. Лица были ей прекрасно знакомы, и Роза смотрела на них, пока из глаз не хлынули слезы, одновременно и горькие, и светлые: то были лица ее родителей, дивно скопированные с портрета, который стремительно выцветал. Роза опустилась на колени, обняла маленькое святилище, поцеловала оба портрета и истово произнесла: – Я сделаю все, чтобы, когда мы увидимся, они мне обрадовались. Так звучала Розина молитва в день ее четырнадцатилетия. Через два дня Кэмпбеллы отправились домой в расширенном составе: их сопровождал доктор Алек, а в просторной корзинке уютно устроилась киска Комета, которую снабдили бутылкой молока, тарталетками и кукольным блюдечком, чтобы из него пить, а также ковровым лоскутом в качестве дворцового ложа – она постоянно высовывалась из корзиночки самым премилым образом. Конца-краю не было объятиям и поцелуям, повсюду махали платки и звучали слова прощания; а когда процессия двинулась, матушка Аткинсон бегом бросилась вдогонку, всучить горячих, с пылу с жару, пирожков «душенькам моим, которым ведь надоест хлеб с маслом – ехать-то целый день!». Опять двинулись, опять остановились; их с воплями догнали маленькие Снегсы и потребовали вернуть трех котят, которых Нося бесцеремонно засунула в свой саквояж. Бедных котяток, сильно встрепанных, вызволили и вручили хозяевам под громкие сетования маленькой похитительницы, заявившей, что она «взянула их, потомусьто они хотют ехать с сестьитькой Кометей». Третья попытка – и вновь остановка: их нагнал Фрэнк с корзинкой, в ней лежал забытый обед, хотя раньше все утверждали, что корзинка точно погружена. После этого все пошло гладко, длинную дорогу им скрасили Нося и киса, они так забавно играли, что их объявили всеобщими благодетелями. – А Роза не хочет домой, она знает, что у бабушек не будет ей такой воли, как в «Уютном уголке», – заметил Мак уже на подъезде к дому. – А вот и будет, если захочу, по крайней мере в первое время, и сейчас объясню почему. Я растянула лодыжку, когда упала с Простака, и она болит все сильнее и сильнее, хотя я, как могла, ее лечила и прятала, чтобы никого не беспокоить, – нахмурившись от боли, прошептала Роза, перед тем как вылезти из экипажа: ей очень хотелось, чтобы дядя отнес в дом ее, а не поклажу. Она так и не поняла, как Маку удалось затащить ее на крыльцо, а потом на диван в гостиной, – ей и ступить на землю не понадобилось. – Ты обязательно поправишься при должном уходе; и вот что – если лодыжка будет болеть и тебе придется лежать, я готов быть твоим лакеем. Так будет по-честному: я не забыл твою доброту. И Мак побежал за Фиби, преисполненный благодарности и желания делать добро, – только очки ярко сверкали. Глава пятнадцатая Сережки