– Ну и что сделать этому красивому фанту? – спросил Стив, поднимая подушечку у Чарли над головой: Стив вызвался раздавать фанты и Розин приберег под конец. – Очень красивый? – Очень. – Ладно, тогда этому фанту отвести старину Мака под омелу и ласково его поцеловать. То-то он взбесится, а? – И негодник захихикал, понимая, как сильно смутит двух безобидных родичей. Среди молодых друзей, стоявших в уголке, повисла многозначительная пауза: все знали, что Мак «взбесится», поскольку он терпеть не мог подобного вздора и, как только началась игра, ушел разговаривать со старшими. Вот и сейчас он стоял у камина и слушал разговор отца с дядями, причем вид у него был мудрый, как у молодого филина; он понятия не имел, что против него замышляют. Чарли думал, что Роза откажется, и очень удивился, а отчасти и обрадовался, когда, глянув на вторую жертву, она вдруг рассмеялась, подошла к компании джентльменов и, поманив дядю Мака под омелу, сердечно его поцеловала – к величайшему его изумлению. – Спасибо, душенька, – поблагодарил ее ничего не подозревающий джентльмен, явно польщенный столь неожиданной честью. – Да ну! Так нечестно… – начал было Чарли. Но Роза оборвала его, присев в реверансе и заявив: – Ты сказал «старина Мак», вот я и выбрала старшего, хотя это и неуважительное обращение. У вас был последний шанс, сэр, и вы его прохлопали! В этом сомневаться не приходилось, потому что в тот же миг Роза дернула на себя ветку омелы и бросила ее в огонь; мальчики радостно завопили, глядя на сокрушенного Принца и довольную своей сообразительностью Розу. – Что там за шутки? – осведомился младший Мак, которого смех вывел из глубокой задумчивости, навеянной беседой со старшими. Но самый громкий вопль раздался после того, как Мак, которому объяснили, что к чему, задумчиво уставился на Розу сквозь очки и философически изрек: – Ну, даже не знаю, могла бы и попробовать, я не сильно бы возражал. Тут мальчики так разгорячились, что их уже было не унять, – они задразнили беднягу Червя, который не видел решительно ничего смешного в том, что проявил отменную самоотверженность в непростой жизненной ситуации. Вскоре после этого обнаружилось, что Джейми свернулся в уголке дивана и крепко спит; стало ясно, что пора по домам, и все начали прощаться. Они стояли в прихожей, не спеша пожелать друг другу спокойной ночи, и тут вдруг негромкий голос завел «Дом, милый дом» – все замерли и вслушались. Пела Фиби, бедная маленькая Фиби, у которой никогда не было своего дома, которая никогда не знала ни материнской, ни отцовской, ни братской, ни сестринской любви, которая была одинока в этом мире, но никогда не поддавалась страху и грусти, каждую толику счастья принимала с благодарностью и пела за работой, даже и не помышляя роптать. Думаю, что все счастливые члены собравшейся вместе семьи вспомнили об этом и прочувствовали красоту ее пения, потому что, когда одинокий голосок стал стихать под бременем душевного волнения, мелодию подхватили другие голоса и довели ее до конца так проникновенно, что слово «дом» зазвучало эхом и по всему старому дому, и в ушах у двух девочек-сироток, которые только что встретили первое свое Рождество под этой гостеприимной крышей. Глава двадцать первая Беда – Братец Алек, неужели ты позволишь ребенку гулять в столь морозный день? – осведомилась миссис Сара, заглядывая февральским утром в кабинет, где доктор сидел, читая газету. – А почему нет? Тебе, хрупкой и болезненной, это действительно не по силам, но моей крепкой девочке ничего не будет, особенно если она оденется потеплее, – ответил доктор Алек заговорщическим тоном. – Господи, сегодня такой пронизывающий ветер! Заледенил меня до мозга костей! – сообщила тетя Сара, прикрывая кончик покрасневшего носа приличествующе-темной перчаткой. – В этом я не сомневаюсь, мадам, если носить креп и шелк вместо фланели и меха. Рози ходит гулять в любую погоду, и часик активного движения на коньках ей совершенно не повредит. – Ну, я лишь хочу тебя предупредить, что шутить с детским здоровьем – дело опасное, и пусть тебя не вдохновляет то мнимое улучшение, которое мы наблюдали в этом году. Роза остается хрупким ребенком и падет жертвой первого же серьезного напряжения сил, как пала ее несчастная мать, – проскрипела тетушка Сара, удрученно покачивая огромным капором. – И все же я готов рискнуть, – ответил дядя Алек, нахмурив брови, – он всегда хмурился, когда при нем упоминали про ту, другую Розу. – Ты еще об этом пожалеешь, вот попомни мои слова. – И, обронив это зловещее пророчество, тетушка Сара черной тенью выплыла за дверь. Нужно вам сказать, что среди недостатков доброго доктора – а они у него, как у всякого, имелись – была чисто мужская неприязнь к непрошеным советам. Он всегда с уважением выслушивал тетушек и часто советовался с миссис Джесси, а вот другие три дамы изрядно измотали ему нервы своими постоянными пророчествами, жалобами и поучениями. Тетя Сара докучала ему сильнее других, и стоило ей открыть рот, в нем немедленно вспыхивал дух противоречия. Он ничего не мог с собой поделать и порой даже подсмеивался над этим с комической прямотой. Только что произошел именно такой случай, потому что до беседы с тетей Сарой он и сам подумывал, что лучше бы Розе подождать, пока ветер уляжется и солнце поднимется повыше. Но раз уж тетя Сара влезла со своим советом, доктор не удержался от искушения махнуть на него рукой и позволил Розе выйти на холод. Он не ждал от этого никакого вреда – она гуляла каждый день, вот и сегодня он с большим удовлетворением проследил, как она пробежала по главной дорожке парка с коньками в руках, напоминая розовощекую эскимоску в костюме из тюленьей кожи; на бегу Роза улыбнулась тете Саре, которая вышагивала торжественно, точно крупная ворона. «Надеюсь, девочка ненадолго – ветер такой, что проберет до мозга и кости помоложе Сариных», – подумал доктор Алек через полчаса по дороге в город – ему нужно было навестить нескольких пациентов, которых он теперь пользовал по просьбе знакомого. Мысль эта возвращалась к нему несколько раз за утро, ибо день выдался на редкость студеный и доктор продрог даже в своей медвежьей шубе. Но он твердо верил в трезвомыслие своей племянницы, ему и в голову не пришло, что она решит повторить подвиг Касабьянки[34], правда замерзнув, а не сгорев на своем посту. Дело в том, что они с Маком договорились встретиться в определенном месте и покататься всласть после того, как закончатся те несколько уроков, которые все же были ему дозволены. Роза пообещала дождаться кузена и дожидалась с твердостью, которая очень дорого ей обошлась, потому что сам Мак после уроков позабыл об их договоренности из-за увлекательного химического опыта – а очнулся, только когда из-за противного запаха газа ему пришлось бежать из лаборатории. Тут он внезапно вспомнил про Розу и сразу же припустил бы на назначенную встречу, но ему запретила мама из страха, что резкий ветер может повредить ему глаза. – Мама, но она будет ждать меня и ждать, она всегда держит слово, а я велел ей никуда не уходить! – увещевал ее Мак, перед мысленным взором которого встала дрожащая фигурка на ветреной вершине холма. – Я убеждена, что твой дядя никуда ее не отпустит в такой-то мороз. А если и отпустит, ей хватит ума прийти сюда или, поняв, что тебя нет, вернуться домой, – ответила миссис Джейн, возвращаясь к чтению книги Уоттса о совершенствовании разума[35]. – Ну, раз мне нельзя выходить, пусть Стив сбегает посмотрит, там ли она, – не унимался Мак. – Ну уж нет, Стив никуда не пойдет. Он и так уже ноги заморозил, да еще и проголодался, – откликнулся Денди, который только что вернулся из школы и торопливо стягивал сапоги. Мак сдался, а Роза честно ждала до самого обеда, только тогда поняв, что ожидание тщетно. Она как могла старалась согреться, бегала на коньках, пока не устала и не разгорячилась, потом стояла и смотрела, как катаются другие, пока не заледенела; попыталась согреться снова, походив взад-вперед по дорожке, но у нее ничего не получилось; в конце концов она присела под сосной, съежилась и стала смотреть и ждать. Когда она наконец решила вернуться домой, руки и ноги у нее уже онемели от холода и она с трудом преодолевала напор студеного ветра, который немилосердно трепал схваченную морозом розу. Доктор Алек, вернувшись из города, грелся у камина в кабинете, и тут до него донесся приглушенный всхлип – он тут же бросился к дверям и выглянул в прихожую. Роза, не успев раздеться до конца, осела у печки; она ломала руки и пыталась сдержать крик – такую мучительную боль причиняли ей пальцы, в которых восстанавливалось кровообращение. – Что с тобой, душа моя? – Дядя Алек с ходу подхватил ее на руки. – Мак не пришел, а мне не согреться, и от печки только больнее! – Роза вздрогнула, из глаз ее хлынули слезы, зубы застучали, а бедный носик так посинел, что даже смотреть на него было больно. Дядя Алек в полсекунды перенес ее на диван и завернул в медвежью шубу, Фиби растирала озябшие ножки, он растирал ноющие ручки, бабушка Биби приготовила горячее питье, а бабушка Мира прислала «милочке» сверху свою грелку и вышитое одеяло. Дядя Алек, преисполненный нежности и угрызений совести, трудился над своей новой пациенткой, пока она не объявила, что все с ней хорошо. Он не позволил ей встать к ужину, покормил ее сам, не проглотив при этом ни кусочка: сидел и смотрел, как она погружается в дрему – подействовало успокоительное бабушки Биби. Роза несколько часов то дремала, то проваливалась в сон, а дядя Алек, не покидавший своего поста, с тревогой подмечал, что на щеках ее вспыхнул лихорадочный румянец, дыхание сделалось быстрым и неровным, и время от времени она стонала, будто от боли. Потом она, вздрогнув, проснулась, увидела, что над ней склонилась бабушка Биби, вытянула руки, как вытягивает больной ребенок, и усталым голосом прошептала: – Можно мне, пожалуйста, лечь в кровать? – Там тебе самое место, душенька. Отнеси ее наверх, Алек, я налью горячую ванну, приготовлю ей чашечку чая с шалфеем, а потом завернем ее в одеяло – она поспит и проснется здоровенькой, – бодро откликнулась пожилая дама и отправилась отдавать приказания. – У тебя что-нибудь болит, дружок? – спросил дядя Алек, пока нес ее наверх. – В боку больно, когда я дышу, и вообще все тело какое-то странно-деревянное; но ничего страшного, не переживай, дядя, – прошептала Роза, положив ему на щеку горячую ладошку. Судя по виду, бедный доктор переживал, и сильно, и у него были все к тому основания, потому что, когда в комнату влетела Дебби с грелкой, Роза попробовала рассмеяться, но не смогла – от резкой боли у нее перехватило дыхание, она вскрикнула. – Плеврит, – вздохнула бабушка Биби из глубин ванной. – Пнюмония! – простонала Дебби, засовывая поглубже в постель грелку на длинной ручке, как будто пыталась заодно выудить оттуда эту противную болячку. – Что, плохо дело? – поинтересовалась Фиби и от расстройства едва не выронила ведро с горячей водой: про болезни она не знала ровным счетом ничего, но произнесенное Дебби слово нагнало на нее страха. – Цыц! – прикрикнул доктор, оборвав этот поток мрачных предсказаний и заставив всех делать свое дело. – Устройте ее как можно удобнее; как уложите, я приду пожелать ей спокойной ночи, – добавил он, когда ванну наполнили, а одеяла уже прожаривались у огня. Потом он отправился к тетушке Мире, объявил ей, чтобы не пугать, что речь идет «лишь о простуде», после чего принялся мерить шагами большой зал, потягивая себя за бороду и плотно сдвинув брови, – а это верные знаки глубокого смятения. «Я так и думал: слишком уж гладко проходит у нас этот год. И виновато во всем мое стремление делать по-своему! Ну что мне стоило послушаться Сару и оставить Розу дома? А теперь бедный ребенок страдает из-за моей неумеренной самонадеянности. Нет, не будет она страдать! Пневмония, видишь ли! Это мы еще поглядим!» – И он потряс кулаком в лицо уродливому индийскому идолу, как раз оказавшемуся у него на пути, как будто этот страхолюдный бог имел что-то личное против его маленькой богини. Но как бы доктор ни бодрился, сердце у него упало, когда он снова увидел Розу: боль усилилась, не помогли ни ванна, ни одеяла, ни грелка, ни очень горячий чай. Несколько часов бедняжка беспокойно металась, а тех, кто стоял у ее постели с тревогой и нежностью на лице, одолевали мрачные предчувствия. В середине самого тяжелого приступа боли явился Чарли – он принес сообщение от мамы – и увидел Фиби, которая понуро спускалась с лестницы с горчичным пластырем в руке: пластырь не принес облегчения. – Что тут у вас такое приключилось? Почему ты мрачная, как покойник? – поинтересовался он и хотел было жизнерадостно присвистнуть, но она остановила его движением руки: – Мисс Роза у нас расхворалась. – Ах ты черт! – Не богохульствуйте, мистер Чарли, она правда очень больна, а виноват во всем мистер Мак. – И Фиби в нескольких словах поведала грустную историю, не скрывая своего возмущения, ибо сейчас вся мальчишеская раса казалась ей врагами. – Ну, об этом не переживай, он у меня схлопочет, – посулил Чарли, недвусмысленно сжимая кулак. – А что, Роза опасно больна? – спросил он взволнованно, так как заметил, что сверху через зал просеменила бабушка Биби, энергично встряхивая какую-то бутылку. – Да уж еще как. Доктор особо не распространяется, но уже не говорит, что это простуда. Говорит, плеврит нынче, а завтра, боюсь, будет пнюмония! – поведала Фиби, бросив удрученный взгляд на пластырь. Чарли невольно хихикнул над тем, как она произнесла слово «пневмония», чем страшно возмутил Фиби. – Да как вам не стыдно, она у нас так мучается! Вон, послушайте, а там глянем, будет ли охота смеяться! – объявила Фиби, трагически поведя рукой; ее черные глаза так и горели. Чарли вслушался, до него долетели негромкие стоны – и лицо его стало столь же угрюмым, как и у Фиби. – Ах, дядя, пожалуйста, уймите эту боль, дайте мне отдохнуть немного! Не говорите мальчикам, что я такая слабовольная. Я стараюсь терпеть, но мне так больно, вот я и плачу.