– Это похоже на Фина. – Он всегда был добр ко мне, – продолжаю я, пока у меня еще хватает смелости. Подтекст, стоящий за этими словами, достаточно ясен. «В отличие от тебя». Уэслин долго смотрит мне в глаза, прежде чем ответить. – Он много думает о тебе и твоем брате. Так было всегда. Это потрясение для системы – услышать, как он признает то, чего я не ожидала услышать от принца. Я не совсем понимаю, учитывая недавнее исключение моего брата. Сказал ли Финли своему брату причину запрета? Я вглядываюсь в лицо Уэслина в поисках подсказки, но ничего не вижу. – А ты нет. Река забери меня, это были не те слова, которые я хотела сказать. Но сейчас не могу забрать их обратно. Нервы гудят, я наблюдаю, как краткий свет исчезает с его лица, жесткие изгибы восстанавливают свою власть. Уэслин опускает взгляд на свою книгу. – Это сложно. – Как? – пытаюсь надавить на него своими словами. Это сложно – то же самое оправдание, которое он использовал, чтобы держать нас в политическом неведении. Но на этот раз мое подталкивание не сработало. Уэслин окутывает себя молчанием. Он невозмутимый и неподвижный, как камень. – Ты его не знаешь, – сказал Финли, и он был прав. Но я была права, когда сказала, что все в нем сложнее. Несколько робких шагов к разрушенной стене, и она уже восстанавливается. Я задумалась, что бы еще сказать, не желая оставлять это сейчас, когда мы начали и когда впереди еще так много пути. – Я много думаю о Финли, – согласилась я, поскольку он кажется более безопасной темой, – но у меня такое чувство, что ему все равно, что люди думают так или иначе. Это сработало. Уэслин кивнул, возвращаясь к разговору. – Он всегда знал, как игнорировать голоса вокруг него. Возможно, это ошибка. Или талант. – Его дыхание вырывается с удивленным звуком, когда его пальцы играют с палочками, предназначенными для разведения огня. – Это немного сводит Вайолет с ума, но я думаю, что мой отец жалеет его. Подготовка к жизни на дипломатических должностях, участие в церемониях, возможно, женитьба ради политической выгоды. Я кусаю внутреннюю сторону своей щеки. – Моя сестра была рождена, чтобы править. Это совершенно не волнует Фина, – он говорит это с оттенком юмора, который, я думаю, намекает на его собственные чувства по этому поводу. Затем он роняет палочки. Возможно, сожалея о его открытости или вспоминая о будущем своего брата, теперь все выглядит по-другому. Легкий смех Финли звенит у меня в ушах. То, как его отвлекающий, всегда движущийся и ищущий взгляд сверкает, как топаз на солнце. В те времена, когда он прятался с лошадьми или следил за садовниками, конюхами и псарнями, работающими на территории, решив быть вне дома и вне поля зрения суда. – Он сказал мне, что хочет поступить в университет. Подбородок Уэслина вздергивается вверх, как будто он удивлен, что его брат доверил мне этот клочок информации. – Он поступит. И что-то в том, как он это говорит, в том, как он каждый вечер сидит за книгами, заставляет меня спросить: – А ты? Он опускает глаза и смотрит вдаль, туда, где дрожащие листья ловят солнечный свет. – Я поступил. Похоже, мы вернулись на личную территорию, такую, которая закрывает его. Но поскольку он только что расспрашивал меня, я чувствую, что это справедливо. – Вот почему ты так много читаешь. Он пожимает плечами и отворачивается. Совсем немного, но все же я улавливаю это, и теперь я единственная, кто осталась удивленной. Он редко ведет себя неловко в моем присутствии. – Почему ты этого не сделал? Уэслин не отвечает сразу, просто продолжает смотреть вдаль. Уверенная, что я снова все испортила, я жду несколько мгновений, прежде чем искать объект его пристального внимания. – В свете растущей напряженности с Эрадайном мой отец провел последние три года, укрепляя нашу армию, – его голос стал тише и мягче. – Активизация усилий по набору персонала, увеличение налоговых и казначейских средств, выделяемых на вооружение, поставки продовольствия, обучение. Ты знаешь, что три королевства Алемары никогда не воевали внутри страны с момента их основания. Но для меня война теперь кажется неизбежной. К сожалению, я склонна согласиться. Это похоже на цветок, распускающийся наоборот, то, как миры складываются сами по себе. Лепестки загибаются внутрь и вниз. – Один из нас должен был служить, – продолжает он, – и это не Вайолет. Не наследница короны. Я ничего не говорю, когда наши взгляды снова встречаются, но я не пытаюсь скрыть свое удивление. Его рот кривится в полуулыбке. – Я дал своему отцу множество причин, по которым я должен сопровождать вас. Представил случай, который он не смог бы проигнорировать, и я подумал, что в любом случае это может быть полезно – в замке можно многому научиться. Но я бы все равно пошел, – улыбка исчезает. – Я бы сделал все для Фина. Я смотрю на него еще долго после того, как он снова отворачивается. По тому, как Финли восхищается им, и по тем временам, когда я наблюдала, как Уэслин смягчается по отношению к своему брату, я полагаю, что они были близки. Однако я никогда этого не понимала. Они слишком разные: светлый и темный, эффектный и торжественный, игривый и сдержанный. Фин – блуждающая душа, вращающаяся стрелка компаса, в то время как Уэслин – неподвижная и непреклонная точка, ориентированная на север. Но фрагменты, которые сейчас передо мной, намекают на другую картину, которая не соответствует высокомерному, титулованному человеку, которым я всегда его считала. – Зачем ты мне все это рассказываешь? Он слегка хмурит брови. – Я не знаю. – И вот оно снова: это странное изгибание рта, почти как искренняя улыбка. Снова. – Ты не ответила на мой вопрос. Я моргаю пару раз, прежде чем проследить за крошечной дырой в моих штанах. Черная краска выцветает, ткань истончается на коленях и бедрах. Какая-то нелепая часть меня чувствует, что я должна ему больше, чем просто ответить в свете его честности. Как утверждение, что я тоже сделаю все для своего брата. Как признание в том, что однажды я оставила его умирать вместо себя. Я тоже не могу заставить себя признаться. – Это не больно, – наконец бормочу я. – Нет. К тому времени, как небо темнеет, Элос возвращается с травами, двумя свежепойманными кроликами и еще одной связкой палок. Он слегка улыбается, когда подходит ко мне, но за этим жестом скрывается тень. Он устал. – Кошачий язык, – говорит он в качестве объяснения, размахивая стеблями маленьких округлых розовых листьев в своей руке, – он не растет к востоку от реки. Нужно разжевать небольшое количество в кашицу и нанести ее на рану. Это поможет справиться с болью. Я беру предложенные травы и благодарю его, когда он уходит и бросает кроликов рядом с Уэслином, который снова читает черную книгу. Принц слегка вздрагивает, когда тела падают на землю рядом с ним. – Позволь мне сделать это, – говорю я, поднимаясь на ноги, когда мой брат начинает разжигать огонь. Он качает головой. – Давай. Ты гулял и охотился, пока мы сидели и ничего не делали. Я хочу это сделать. – Все в порядке, – настаивает он, немного слишком резко, хотя и пытается вести себя, как обычно. – Элос… – Сделай мазь для себя, Рора. Расстроенная, я опускаюсь напротив него и кладу пару листьев в рот, вероятно, жуя с большей силой, чем необходимо. Элос хватает несколько кусочков трута и вытаскивает из своего рюкзака совок, кремень и нож. Я неустанно отслеживаю его усталые движения, останавливаясь только для того, чтобы прижать мягкие листья к срезу. Меня так и подмывает спросить, думал ли он тоже о Финли. Во время долгих, тихих походов я часто размышляла о нашем разговоре в Старом Лесу, о его признании в драке, но не более того. Мой разум прокручивал недавние воспоминания в поисках подсказок: продолжительный взгляд между ними здесь, прикосновение к плечу там, произнесенные шепотом слова и смех, который появляется только тогда, когда другой рядом. Вина Финли, тихая печаль Элоса. Мой ответ – нет. Картина, которую они предлагают вместе, меня не удивляет. Элос и Финли – две стороны одного листа. Всегда. Раздражает моя собственная глупость, моя неспособность увидеть то, что было прямо перед моими глазами. Дело в том, что Финли сказал: «Нет». Но даже несмотря на то, что я наблюдала за своим братом в поисках каких-либо признаков разбитого сердца или внутреннего конфликта, вплоть до пересечения реки, его походка была такой же живой, как и всегда. Это сводит с ума. Я, наверное, могу сосчитать количество вещей, которые мой брат когда-либо скрывал от меня, с одной стороны, но это одна правда, которую он отказывается доверить мне. Нет, если он действительно страдает от какой-либо неуверенности или печали, если у него тоже возникают кошмары, которые не появлялись в течение довольно долгого времени, – он, похоже, полон решимости похоронить их. Элос раскладывает кору и листья, но едва он начал собирать, как Уэслин подходит и садится на корточки перед нами. Несмотря на хрупкий мир, который мы, кажется, заключили, я смотрю на него с опаской. – Покажи мне, – говорит он. – Пожалуйста. Элос смотрит на него, потом на трут, затем снова на него. – Что именно? Как развести огонь? Уэслин кивает. Мой брат изучает его еще мгновение, а после протягивает ему совок. – Мы начнем с раскопок. Уэслин опускается на колени в грязь и копает, пока Элос не велит ему остановиться. Кошачий язык быстро начинает работать. Острые колющие боли отступают до тупой боли, и мой разум начинает затуманиваться, когда остатки наркотика попадают в мой кровоток. Я расстилаю свой шерстяной плащ на холодной каменной полке подо мной, что помогает уменьшить холод, проникающий в мои ноги, даже если это не сильно смягчает сиденье. Каждый из нас занял свое место в пещере: я на низко нависающей каменной полке, Элос и Уэслин на противоположных концах пола. Небольшой костер потрескивает возле бассейна с водой – больше практики для Уэслина. Хотя дневной свет все еще проникает в пещеру, кошачий язык и запах костра убаюкивают меня, и я засыпаю. Когда снаружи что-то трескается, мои уши только хватаются за завитки звука с угасающей решимостью. Я медленно теряю сознание, подбородок опущен, конечности погружаются в тяжесть. Пещера начинает дрожать. Я резко просыпаюсь. Мой взгляд встречается с Уэслином, затем падает на Элоса. – Вон! – говорит мой брат, как раз в тот момент, когда дерево, поддерживающее огонь, рушится. Мы хватаем свои вещи и спешим ко входу, но земля снаружи уже начинает подниматься.