Я знаю этот голос. Мужчина рядом со мной выглядит точно так же, как я его помню. Немного старше Олина. Длинные мускулистые руки. Суровый подбородок. Золотистые волосы и борода резко контрастируют с его глазами, темными, как угольные искорки. Я все еще вижу, как его руки вонзают нож в плечо кэгара. Все еще вспоминаю, как мой кулак прижимается к носу и рту Олина. – Что ты делаешь? – вполголоса спрашивает Каллен с грубым северным акцентом. Мое сердце бешено колотится, выходя из-под контроля. Похититель. Мясник. Сколько невинных людей в той повозке пало от его рук? Видит ли он их лица, когда закрывает глаза, или чувствует, как жизнь покидает их тела, как это происходит со мной? Он никак не может узнать меня сейчас, ведь я замаскирована. И все же: а вдруг? – Теперь ты тоже немой, да? Обвинение возвращает меня в настоящее. Я быстро оцениваю его позу и тон, пытаясь оценить, друзья ли мы с ним. Он зол, но говорит спокойно, а не устраивает сцену, так что я думаю, возможно, мы все-таки друзья. Не желаю рассуждать о том, что это говорит о парне, которого я изображаю. – На что это похоже, что я делаю? – отвечаю я тихим голосом, как можно лучше подстраиваясь под тон и акцент моего «друга». – Надо бы проверить одного из оборотней. Он вел себя как-то странно. – Что значит «странно»? Я не комментирую то, как кровь отливает от его лица, только уклончиво пожимаю плечами. – Это не твоя работа, – настаивает он. – Пусть кто-нибудь другой разберется с этим и вернется в башню, прежде чем кто-нибудь заметит. Я пристально смотрю на него. – Это моя работа – следить, и это то, что я делаю. Если ты боишься, тебе не обязательно идти. Румянец возвращается на его щеки. – Идиот, ты не можешь идти один. Командир оторвет тебе голову. Так много беспокойства. Где это было, когда я была в лесу, спасая его жизнь? Он хватает ключ с доски. Тогда мы действительно должны быть друзьями, если он готов сопровождать меня, чтобы уберечь от неприятностей. – Спасибо, – бормочу я, и он закатывает глаза так, что обещает, что Олин заплатит за этот акт верности позже. Я поворачиваюсь, чтобы последовать за ним из комнаты и замираю. – Ты передумала, не так ли? – сухо спрашивает Каллен. Я не отвечаю. Даже не двигаюсь. Во время моего первого визита в эту комнату я услышала звук попадания дротиков в цель и не придала этому особого значения. Теперь я вижу то, чего не могла видеть, будучи мышью: мишень, установленную на противоположной стене. Это картина с изображением женщины. Женщина с оливковой кожей, каштановыми волнами, ниспадающими по спине, нос Элоса, мои скулы и такая же узкая форма лица, как у меня. Почти такое же лицо, как у меня, только на несколько лет старше. И глаза, которые я никогда не забуду, потому что они были последней частью ее, которую я видела перед тем, как она убежала. Это моя мать. Этого не может быть. Но это так. Ее сходство со мной и Элосом настолько поразительно, что это неопровержимо. Что, черт возьми, она здесь делает? – Предательская сука, – говорит Каллен, проследив за моим взглядом. Я хочу спросить, кто она для этих людей, почему ее помятая картина висит на стене и ее используют не более как мишень для стрельбы. Я хочу спросить этого человека, знал ли он ее. Но я сдерживаю множество вопросов, вертящихся у меня на языке; я понятия не имею, как давно он и Олин знают друг друга, о чем они говорили или что известно всем здесь. Неправильный вопрос может выдать меня. Я пытаюсь изобразить на лице маску презрения и бормочу несколько слов, которые, надеюсь, сойдут за согласие. Мое горло сжимается от них. Затем на поверхность всплывает мысль, такая внезапная и острая, что в этот момент она затмевает все остальные: мне необходимо вытащить Элоса, прежде чем кто-нибудь заметит сходство. Какова бы ни была причина, по которой она здесь, она явно оскорблена. Никакая связь с ней не могла быть хорошей. Не говоря ни слова, я протискиваюсь мимо друга Олина и направляюсь к выходу из комнаты. Я чувствую, что горю и тону одновременно. Огонь опаляет мою кожу, сжигает мои вены, корчащееся месиво смятения, горя, ярости и страха, настолько подавляющее, что трудно ходить, дышать. Каллен догоняет меня и первым добирается до ящика с ключами, который быстро отпирает. Ряды ключей расположены так, чтобы соответствовать клеткам снаружи, так что легко найти тот, который мне нужен. Я поспешно выхватываю его, чтобы он не увидел, как дрожит моя рука. Затем мы выходим за двери на послеполуденный солнечный свет, ослепляющий, клеймящий и обжигающий. Моя мать. Моя мать. Никак не могу в этом разобраться. Я не была готова к встрече с ее призраком. Не была… – Что именно мы ищем? – грубо спрашивает он. Теперь я понимаю, что гнев – это его маска страха. – Он расхаживал по своей камере, – отвечаю я, придумывая ответ, когда он срывается с моих губ. Лесной странник, которого привели внутрь во время моего предыдущего визита, все еще отсутствует в своей клетке, когда мы проходим мимо нее. – Он выглядел взволнованным. Как будто чего-то ждал. В поле зрения появляется Элос, изолированный в конце ряда, за исключением Энди, находящейся в двух клетках от него. Он не расхаживает взад-вперед. Только неподвижно сидит в углу. Мой спутник замедляет шаг. – По-моему, он выглядит нормально, – говорит он, что абсурдно, потому что мой брат совсем не выглядит нормально. – Давай просто убедимся, – настаиваю я, и, к моему облегчению, он следует за мной, хотя и неохотно. Элос поднимает голову, когда мы подходим к его двери. Выражение его лица вызывающее, затравленное, но он не делает ни малейшего движения, чтобы встать. Он тоже узнает мужчину рядом со мной. Каллен критически оценивает его. – Ну, я не… Остальная часть его предложения обрывается, когда он падает на землю. Мои костяшки пальцев, которые и без того болели, теперь болят так сильно, что мне приходится стискивать зубы. Они, конечно, будут в синяках, но уверяю, что это того стоило. Элос вскакивает на ноги, слегка покачиваясь на месте, когда я открываю запертые ворота, а затем огороженные. – Кто ты? – спрашивает он. – Рора, – говорю я тихо, чтобы Энди не подслушала. У меня нет желания оставлять след. – Это Рора. Мой брат удивленно моргает. – Что? Как ты?.. – У нас нет времени, – тороплюсь я. – Пойдем. Я позаботилась об охранниках на сторожевой башне, так что путь должен быть достаточно ясен. Уэслин – это… Ужасный, ревущий гудок разрывает воздух, такой громкий, что я невольно закрываю уши. На сторожевой башне какое-то движение. Я поворачиваюсь к Элосу, чье паническое выражение лица отражает мое собственное. – Они нашли охранников, – говорю я. – Мы должны идти сейчас. – Ты не можешь. Я разворачиваюсь так быстро, что при этом чуть не опрокидываю Элоса. Голос принадлежал Энди. – Что? Она скорбно наблюдает за мной с того места, где сидит в изодранной тунике с длинными рукавами и брюках, с серебристыми глазами, ее волосы с прядями завиты в локоны. Ее ноги плотно скрещены под ее соблазнительным телом. Что она думает о том, что солдат помогает пленному сбежать, или догадывается ли она об истине, я понятия не имею. – Он не может уйти. Сейчас они все в состоянии повышенной готовности, и я слышала, как один из них сказал, что король очень хочет его видеть. Этот конкретный оборотень. – Она поднимает брови, а значит, говорит правду. – Как только они обнаружат, что его клетка пуста, они спустят своих собак и обыщут холмы и леса через дорогу. Ты и мили не пройдешь. – Ты действительно думаешь, что они смогут найти нас на всей этой земле? – Не они. Собаки. Нет. Нет, нет, нет. Я зашла так далеко не для того, чтобы потерпеть неудачу. Должен быть какой-то способ. Должно быть. Сосредоточься! Может быть, в моей маскировке я смогу отвлечь их, пока Элос сбежит. Может быть, я смогу… Может быть… Маскировка. Отвлечение. Изменение. – Элос, – говорю я настойчиво. – Ты должен поменяться со мной местами. – Что? – Поменяйся со мной! – Повторяю я. – Сделай это! Я останусь здесь и притворюсь тобой, чтобы им не пришло в голову обыскивать лес. У тебя будет время вырваться вперед: хватай Уэслина и беги к реке. Я могу переключиться на мышь, когда все вернется в норму, и выползти из клетки, а затем полететь, чтобы догнать. Я могу сбежать, но ты не можешь. Быстрее, Элос! Он видит в этом логику, или, может быть, усталость ослабила его способность спорить, потому что он уже превращается в заимствованную форму Олина. Как только у него появляются правильные черты лица, я принимаю лицо, которое знаю лучше всего в мире, и мы немедленно меняемся одеждой. Он двигается довольно осторожно, но сейчас нет времени спрашивать об этом. – Когда ты будешь достаточно далеко, спрячь одежду и беги, спасая свою жизнь, – наставляю я, выталкивая его из клетки. – Неси обувь, если сможешь. Я не знаю, что они сделали с тобой.