– Мир тебе шлет почет и уважение, – сказала она, что означало привет от воровского мира. Поверить невозможно. Агата не забыла, что бывший ее компаньон Куня, важный вор, имеющий вес на Сухаревке, запретил ей появляться в Москве. А она ослушалась. Хорошо, что люди, приславшие Катю, об этом не догадываются. – Благодарствуем, – как полагается, ответила Агата. – Что за дело? Катя ловко вцепилась ей в руку, повисла и стала нашептывать, обдавая кислым дыханием. Предложение Агата выслушала молча, остановилась и стряхнула воровку. – Какова моя доля? – Четверть, – ответила Катя с дружеской улыбкой. – Четверть? Мне? – Ой, прости, баронесса. Опять сглупила. Треть твоя, треть… Только в дело войди. – Треть, говоришь, – проговорила Агата, будто раздумывая. – Не сомневайся, навар будет отменный, там люди опытные, – заторопилась с уговором Катя. – Так по рукам? Ей протянули ладошку. Агата не вынула руку из муфты. – Вот тебе мой сказ, Катя: чтоб больше тебя не видела. Заруби на своем носике. В другой раз так легко не отделаешься… Не оглядываясь, Агата пошла к роскошному входу Верхних рядов. Покупки и витрины ее не волновали. В огромном магазине, раскинувшемся на Красной площади, куда как проще потеряться. Она не сомневалась, что обозленная Катя, у которой ничего не вышло, будет следить. Агата знала, что теперь окончательно сожгла мосты. К прошлому возврата нет. В Москве – без сомнений. 7 Извозчик проехал мимо. Барышня задерживалась. Большую Молчановку уже можно было пройти из конца в конец, а не только перебраться через сугробы. Пушкин уже собрался проверить: не повернула ли назад? Но тут Прасковья вошла в ворота неуверенным шагом. – Вы? – проговорила она, увидев на ступеньках чиновника сыска. – Что вы тут делаете? – спросил он, стараясь не пугать зря. – Меня послали… Мадемуазель Тимашева прислала с поручением к мадам Терновской. Как я рада вас видеть, господин Пушкин… И Пушкину было холодно, и он был холоден. И не счел нужным согревать робкое создание ласковым словом. Помнил взгляды, которые компаньонка бросала из-за плеча Настасьи. Взгляды непростые… Если, конечно, он что-то понимает в женских взглядах. – Каково поручение? Прасковья замялась, улыбкой скрывая смущение. – Частного порядка… Простите… – Вам придется ответить… – Мадемуазель Тимашева не оставила мне поручений на этот счет… Уламывать барышню на морозе – то еще развлечение. Уговоры пора кончать. – Мнение мадемуазель Тимашевой меня не интересует, – сказал Пушкин. – Извольте отвечать, или отведу вас в участок. А там уже поговорим особо. Кажется, палку малость перегнул. Сделав движение, будто хотела сбежать, Прасковья вовремя одумалась и сникла окончательно. – Меня прислали занять денег, – чуть слышно сказала она. Пушкину стало немного совестно, что так грубо обошелся с бесправным существом. Совсем чуть-чуть. Какая у Прасковьи жизнь? Печальная… Хозяйка ею вертит, как хочет, живет она в услужении на птичьих правах, да еще полиция угрожает. Чего доброго разрыдается. – Сколько проиграли вчера на рулетке? – куда мягче спросил он. Прасковья уже подтирала носик. – Триста рублей… Это так ужасно… Сумма, конечно, большая, но не разорительная. Пушкин прикинул: хватит ли его скромных запасов, чтобы выручить барышень. Обещал ведь помогать, когда придет настоящая нужда. – Почему вас послали к Терновской, а не ко мне? По глазам Прасковьи были видно, что честная девушка не может сказать правду. А врать не приучена. Она пролепетала какую-то чепуху… Пушкину стало жаль ее. – Не хотите у меня брать, одолжите у мадам Львовой… – Мы не сможем, – проговорила Прасковья и прикрыла глаза рукой. Не столько логика, сколько знание тетушки подсказало ответ. Вчера вечером барышни были неосторожны на рулетке, мадам Львова их поймала, произошла ссора. Теперь мадемуазель Тимашевой надо идти на поклон к ненавистной тетке Терновской. Вернее, послать к ней служанку. – Почему не обратились к мадам Живокини? – Мы еще не были у нее с визитом… Положение для Настасьи складывалось безнадежное. Источники денег полностью перекрыты. Бедняжке, чего доброго, нечем заплатить за гостиницу. А еще надо добраться до Твери. – Вы позволите мне пройти? Компаньонка ни о чем не догадывалась. Наивное дитя… – Мадам Терновская не сможет вас принять. Она умерла, – сказал Пушкин. Без лишних деталей. Известие ударило, как обухом топора. – Умерла? – пробормотала Прасковья. – Но это… Невозможно… Пушкин вышел к воротам, чтобы проверить, закончила тетушка в особняке или же крепко увязла в воспоминаниях мадам Медгурст. – Прошу передать мадемуазель Тимашевой мои соболезнования… – Да… Да… Конечно… Благодарю вас… – отвечала Прасковья механически. Ей следовало немного взбодриться. – Спасайтесь, – кратко сказал Пушкин, глядя в ворота. – Что… Что случилось… – Сюда идет мадам Львова. Вижу, у нее беспощадное настроение… Прасковья вжалась в стену. – Куда… Куда мне деваться? – Одна дорога: через сад. Попадете в Кречетников переулок, там она вас не достанет. Торопитесь. – И Пушкин указал направление. Подхватив юбку, Прасковья ринулась в снег. И утонула по колено. Страх ее был так велик, что она убегала, забыв о приличиях: высоко поднятый подол волочился по снегу. Чтобы добраться до спасительного переулка, ей потребовалось минуты три, не меньше. Выбравшись, Прасковья побежала прочь изо всех оставшихся сил. Пушкин убедился, что ночной гость хорошо знал, как трудно двигаться по глубокому снегу. Он старательно не думал, что обрек девушку на то, чтобы возвращаться в гостиницу в сапожках, полных снега. И утешал себя доводом, что в сыске, как и в науке, трудно обойтись без жертв. В любом смысле. Во двор не слишком твердой походкой вошел Прокопий. Одной рукой он содрал шапку, приветствуя полицию, другой же придерживал множество предметов. Под мышкой у него торчали лопата и большая скоба с навесным замком, наверняка для кухонной двери. Еще он тащил вещи необычные, не входящие в арсенал повелителя сугробов. – Откуда у тебя это? – спросил Пушкин. Прокопий гордо потряс парой коротких и широких охотничьих лыж. – Так ведь нашел, ваш бродь… Улицу мел, а они из сугробу торчать… – Из какого сугроба? Дворник легкомысленно махнул вдаль. – Тамочки нашлись… – У дома Живокини? – Нет, подалече, за вторым домом… Вещь пользительная для зимнего снега… Особо ежели на охоту выйти…