Пушкин попросил их осмотреть. Лыжи были рукодельные, в охотничьем магазине таких не найти. Бывалые охотники сами себе выстругивают из мореной сосны. Лыжи легкие, короткие и удобные. И не жалко было выбросить… Не долго радовался Прокопий удачной находке. Ему настрого приказали отнести лыжи в участок, и чтобы господин Трашантый составил протокол: где и как были найдены. Дворник опечалился: и с лыжами расставаться не хотелось, и участок посещать боязно. Где ему припомнят сугробы. Печаль свою он выместил на скобе, прибивая гвоздями так, что было слышно на улице. Под дробь молотка Пушкин отправился спасать тетушку из омута воспоминаний мадам Медгурст. 8 Михаил Аркадьевич пережил тяжелую нравственную травму: проиграл тридцать рублей. Травма была столь сильна, что начальник сыска совсем было собрался громить рулетку вместо игорного дома. Но вовремя одумался и направился к приставу 1-го участка Арбатской части выяснить, по чьему велению происходит подобное безобразие. Не его проигрыш, разумеется, а верчение рулетки. Пристав Нефедьев был мил и почтителен с Эфенбахом, еще не забыв, что его подчиненный Пушкин осведомлен о шифрованном письме Терновской с красными и черными цифрами. На всякий случай Нефедьев отобрал у почтальона оба заграничных письма и, как тот ни причитал, как ни взывал к закону, спрятал в своем сейфе. Пристав сам себе был закон в Арбатской части. Но вопрос господина Эфенбаха немного смутил. Нефедьев знал, конечно, что за лица открыли рулетку, но не имел права называть их. Он лишь намеками обрисовал, как высоко они стоят. Так высоко, что лучше туда не заглядывать. Лично приказал городовым препятствия гостям рулетки не чинить, а звать извозчика. Те уже пронюхали выгодное местечко и стояли в три, а то и в четыре пролетки. Михаил Аркадьевич поблагодарил Нефедьева в свойственной ему народно-поучительной манере и несолоно хлебавши вернулся в сыск. Первое, что он увидел, хорошее – улыбку баронессы. Фон Шталь распахнула объятия, но поцеловать позволила лишь ручку. – Что вы такой мрачный? – спросила она, трогательно надув губки. Эфенбах страдальчески вздохнул. – Нельзя о том без слезного стенания сказать, раздражайшая моя, дева-пава! – отвечал он, незаметно перейдя на былинный сказ. – О, как мило… А хотите, угадаю причину вашей меланхолии? – И Агата хитро подмигнула. – Нет, не мыслимо сие человеческой извилине. Как куница не ловчи, а петух клюнет, так почешешься… Прикусив пальчик, Агата изобразила задумчивость. – А, знаю-знаю… Проиграли на рулетке… Столь невероятная, магическая, нечеловеческая, волшебная проницательность сразила Эфенбаха. – Как вы это самое, ага? – проговорил он. Секрет фокуса был столь прост, что Михаил Аркадьевич, скажи ему, мог и обидеться. Агата выкрутилась тем, что сердце ее «чует и подсказывает». Даже сама не знает, как это происходит. – Сердце еще кое-что любопытное подсказало… Эфенбах уже ждал, что сейчас ему раскроют секрет, как выиграть на рулетке. – В неутерпении неуемном прибываю! – сообщил он. – В Глинищевском переулке, как раз невдалеке полицейского дома Тверской части, имеется квартира на втором этаже. В квартире этой идет игра. Игра, разумеется, нечистая. Только богатые гости Москвы, купцы особенно, об этом не догадываются. Отводят их туда милые барышни. А уж мастера карт потом раздевают дотла. Конечно, дают вначале немного выиграть, чтобы раззадорить… Барышни-воровки, что гостей приводят, получают процент с того, что гость проиграет. Очень выгодное дельце… Место это сыскной полиции было известно. Эфенбах сам туда заглядывал и даже немного выиграл. Все изменилось. – Вот, значит, куда теперь кулебяку заворачивают! – с угрозой проговорил он. – А вам, раздражайшая баронесса, откуда о подобном кощунстве известно? – Сердце подсказало, – ответила она с такой улыбкой, что не поверить было невозможно. – Кстати, а где Пушкин? Михаил Аркадьевич обратился к Лелюхину. Разговор шел в приемном отделении: – Где этот лентяй просыпетывает? – Пушкин вчера в дом на Большой Молчановке отправился, – ответил Василий Яковлевич. – Там ночь дежурил. Полагаю, до сих пор на месте дело расследует… Эфенбах только руками развел. – Вот оно, значит, как – старательность пробудила юношу от вечного сна! Агата взялась за муфту и варежки. – Ну, так и быть… Привезу вам вашего Пушкина. Чтобы не слишком усердствовал. А вы, Михаил Аркадьевич, не забудьте, что мне сердце нашептало… С этим Агата исчезла, как видение. Оставив чиновникам ароматный след духов. 9 Мадам Львова была сама любезность. Выразила экономке свое почтение, похвалила дом и спросила разрешения заглянуть еще как-нибудь к мадам Медгурст. Трудно представить, что эта милейшая дама с полчаса назад чуть не побила городового. Она сошла с крыльца и ничуть не удивилась племяннику, который оказался около особняка. – Следишь, мой милый, – сказала тетушка, нежно, но крепко ухватив Пушкина за руку. – Боишься, что найду убийцу раньше тебя… – Вы не можете найти убийцу, – ответил он, чувствуя, что попал в силки. – Не волнуйся, мозгов у меня хватит… Побольше, чем у некоторых, не будем указывать пальцем… – Частному лицу запрещено заниматься сыском по уголовным и прочим преступлениям. – Да что ты говоришь? – воскликнула она. – Какие строгости! Торжество закона! Верховенство справедливости! Фу-ты ну-ты! Переделать тетушку было невозможно. А тем более – переубедить. Пушкин оставил бесполезное занятие. Ему надо было торопиться в участок, но как отделаться от любимой родственницы, не став ее врагом? – Что узнали нового от мадам Медгурст? – невинным тоном спросил он. Ему погрозили пальчиком в перчатке. – Хитрить вздумал, мой милый? Ты же был у нее… – Старая дама доложила? – Сама догадалась. – Тетя подтолкнула его вперед. – Чего встал столбом, пройдемся по Арбатской… Люблю эту часть Москвы… И Пушкина поволокли под руку. Как раз в направлении участка. – Все-таки что вам рассказала Медгурст? – Да какое тебе дело! – раздраженно ответила она и тут же сменила тон. – Почтенная дама только приняла снотворное и заснула. Агапа, ее экономка, показала, как та дремлет в кресле… Ужасная судьба: укутана, как младенец, в медведя, прикована к каталке, весь день у окна… – Агапа вас не разочаровала? Тетушка как будто о чем-то думала. Племянник сбивал ее мысли. – Да, она мила, – последовал раздраженный ответ. – Угостила на кухне чаем… Дрянным, но что поделать… – Как она вам показалась? – Как и тебе. Ты же видел: простодушное необразованное создание… Болтлива… И наивна. Что для таких лет губительно. Мадемуазель в ее положении в ближайшем будущем ничего хорошего не ждет. – Это вас печалит? – спросил Пушкин, сделав ударение на первом слове. Ответила тетушка не сразу. – Нет… Не знаю… Не пойму пока… Отрывистая речь означала, что мадам Львова старательно скрывает растерянность. Надо было использовать временную слабость любимого противника. – Что, тетя, не решается задачка? Она пропустила укол. – Думали, мадам Медгурст опишет вам убийцу и назовет по имени? Тетушка не реагировала. Пушкин не мог остановиться: – В самом деле: окна особняка глядят в окна дома Терновской. Старая дама должна была видеть, что происходит в гостиной. Но такая досада: на стеклах морозные узоры, шторы Терновской оставляют узкую щель, а зрение пожилой дамы не может соперничать с подзорной трубой… Не понять, кто убийца. Агапа, со слов мадам, описала какого-то мужчину и барышню, что приходили в ночи… Как их найти? Кто из них убийца? Наверное, тот, кто приходил последним… Кажется, тетушка была разгромлена. Во всяком случае, шла она молча. – Мой милый, ты умен не по годам, – наконец вступила она. – Да только на всякого мудреца довольно простоты. Жаль, что не говорила с самой Медгурст, но, кажется, Агапа выдумывать не умеет… Тебе ничего не показалось странным в ночных гостях Анны Васильевны? – Вот вы и скажите, – ответил Пушкин.