– Сегодня к вам прибудет свидетель, который должен провести опознание, – только сказал Пушкин. И как по заказу – отворилась дверь, вошел моложавый господин. Приказчику было немного не по себе. Он снял шляпу и огляделся. – Прошу простить, господа, это 1-й участок Арбатской части? Я правильно пришел? Тут Блум заметил Пушкина и направился к нему с явным облегчением. – А, вот и вы… Ничего, что забежал пораньше перед открытием магазина? Пушкин уверил, что для нынешнего дела это к лучшему. Он попросил подождать в приемной части, пошел в медицинскую распорядиться, чтобы приготовили тело. От доктора требовалось совсем немного: переложить в мертвецкой тело с полки на стол и прикрыть простыней. Преображенский обещал исполнить, хотя с утра пораньше перекладывать трупы не любил. Нервное беспокойство Блум тщательно скрывал. Он вежливо улыбнулся Пушкину. – Надо опознать задержанную? Или по полицейской фотографии? – спросил он, показывая, что читает «Приключения»[47] в «Ведомостях Московской городской полиции» и криминальные романчики. Что, в общем, одно и то же. – Надо, – ответил Пушкин, чтобы не пугать заранее. Вернулся доктор и сообщил, что для опознания все приготовлено. Пристав не мог упустить такой случай, лично повел Пушкина с Блумом через двор участка и вежливо распахнул дверь мертвецкой. Только тут приказчик понял, какое опознание ему предстоит. Отступать было некуда. Продавец оружия мужественно вошел. И вел себя в целом достойно. Не зажмурился, а внимательно осмотрел лицо, не упал в обморок, а только покачнулся. Открывать нашатырь Преображенскому не пришлось. Выйдя на мороз, Блум глубоко и часто стал дышать, будто очищая легкие от мерзкого запаха. Нефедьев с интересом наблюдал за Пушкиным. Чиновник сыска был мрачен. – Вы уверены, господин Блум? – спросил он. Приказчик утвердительно кивнул. – Это она… Одно лицо… – Вы же говорили, что высокая и полная… – Что вы, господин полицейский. Как раз сообщил иное: мадам была среднего роста… Это она… – Блум надел шляпу, которой обмахивался. – Кстати, вспомнил одну деталь про эту даму… – Извольте, – сказал Пушкин. – Купив пистоль, мадам вышла на Кузнецкий, там ее ждала молодая барышня… – Что за барышня? – Не могу знать… По виду прислуга или гувернантка, одета скромно… – Сможете ее описать? Блум замахал рукой. – О нет! Через дверное стекло увидел, что даму взяла под руку барышня. Лица ее толком не видел… Пальто скромное, как у прислуги… Дочь так не стали бы одевать… Господа, я могу быть чем-то еще полезен? Мне магазин открывать пора… Приказчик был отпущен с благодарностью. Особенно благодарил Нефедьев. Он был искренне рад, что Пушкин нашел такого важного, если не сказать – бесценного свидетеля. – Прекрасно, Алексей Сергеевич, – сказал он. – Большое дело сделали… Теперь у нас есть надежный свидетель. Но какова Живокини? Кто бы мог подумать? Вот так живешь и не знаешь, что почтенная дама покупает револьвер, сначала убивает сестру, а потом пускает себе пулю в лоб. Этакая игра крови… – У этой игры слишком высоки ставки, – ответил Пушкин. Пристав был благодушен: упрямец лично убедился, что не надо выдумывать убийство там, где самоубийство. А заодно и раскрытое убийство Терновской. Как чудесно начинается день. – Рад, что согласились. Значит, оформляем на Живокини самоубийство и смерть ее сестры, – сказал пристав. – Я не соглашался, – ответил Пушкин, застегивая пальто, украшенное прорезом. Нефедьев не мог понять, чего он добивается. – Вам же свидетель показал… – Свидетель сказал: одно лицо… – Пусть так… Чем еще недовольны? – У Живокини не было ни горничной, ни гувернантки, ни дочери… – Ну мало ли! Знакомая барышня… Какая разница! – Насколько мала эта разница, будет известно после окончания розыска, – сказал Пушкин. Он оставил пристава в глубоком недоумении: ради чего этот господин так упирается, отрицая очевидное? Или у бессмертных так принято? 3 Агата Кристофоровна обнаружила, что мужчина в доме – не всегда счастье. Овдовев лет десять назад, точно уже не помнила, она обнаружила, что уютный мирок ее квартиры разрушен. Мало того что чемоданы Тимашева загромождали гостиную, а следы извозчика не стерлись с паркета, чужой мужчина принес с собой оглушительный храп, скрип кровати, ужасно раздражавший, и разбросанную одежду. Но хуже того, мужчина принес с собой запахи. Столь крепкие, а ночью еще и громкие, что тетушка не знала, куда деваться. К тому же она заметила, какие взгляды Тимашев бросал на Агату. Ее помощница тоже хороша: повела себя глупее не придумаешь, строила обиженное лицо, не смотрела и упрямо делала вид, что не понимает знаков: «Тимашев!» Это ведь так просто: слог «ти» показываем пальцами «т» с «и»; слог «ма» – движением губ, слог «шев» – указывая на линию игорного стола, делящую смежные рисунки номеров (ставка «шеваль»), и тремя согнутыми пальцами изображаем три запятые после слова[48]. Элементарно для любого, кто разгадывает шарады и ребусы. Агата ничего не поняла. Что сильно раздражало. Конец вечера был ужасен. Тимашев в «Славянском базаре» закатил такой ужин, что официанты грузили его в пролетку. А в квартиру заносил извозчик. И все это Агата Кристофоровна должна была терпеть ради дружбы. Не говоря о том, что ради этой дружбы отдала чистую и убранную спальню покойного мужа. Сама же мучилась и вертелась всю ночь. Выйдя утром в гостиную, она вспомнила, что гостя надо угощать завтраком. В доме ничего, кроме кофе. Кухарка вернется после праздников, не раньше, чем послезавтра. Но кормить Тимашева надо сегодня. Придется идти в лавку. Сдерживая раздражение, Агата Кристофоровна оделась и вышла на бульвар. О лавках она имела смутное представление. Наверное, где-то поблизости. Чтобы не искать самой, помахала извозчику. Усевшись в пролетку, она вдруг подумала: с какой стати исполнять роль кухарки? Поедет завтракать куда захочет. И она назвала извозчику совсем другой адрес. Пролетка въехала на Большую Молчановку со стороны Никитского бульвара. Агата Кристофоровна различила, что к дому, к которому она направляется, подошла женская фигура и исчезла в нем. Ранние гости навестили мадам Медгурст. Что было на руку. Наверняка пожилая дама не приняла снотворное. К ней накопилось несколько вопросов, на которые любимый племянник не желает отвечать. Подъехав к особняку, Агата Кристофоровна оставила извозчика ждать. Чтобы не искать нового. Она подошла к двери и позвонила. Ей пришлось позвонить еще раз, прежде чем экономка изволила приоткрыть дверь. Агапа просунула в щель голову. – Что вам угодно? – спросила она без следа вежливости. Агата Кристофоровна мило улыбнулась прислуге. – Я бы хотела повидать мадам Медгурст… Ее окинули взглядом, не сулившим радушный прием. – Нельзя. Мадам не принимают. – Долго не задержу, всего лишь пять минут. – Невозможно. Вероятно, прислуга желает немного показать важность. Агата Кристофоровна вынула из сумочки железный рубль и протянула экономке. – Будьте так любезны… Мне очень надо повидаться с вашей хозяйкой… Кажется, мзда подействовала обратным образом. Агапа нахмурилась. – Уберите это. И уходите. Сказано же: не принимают. – Хорошо, всего лишь один вопрос… – Да уходите же… – Агапа стала закрывать дверь, но мадам Львова вцепилась в ручку, совсем забыв о приличиях. – Но почему же нельзя… Позвольте… – говорила она, борясь с экономкой. И на какой-то миг одолела. Только на миг. Чуть ослабив, Агапа дернула на себя. Ручка выскользнула. А дверь захлопнулась. Окончательно. Звук щеколды не оставлял надежды. Такого обращения терпеть нельзя. Агата Кристофоровна принялась колотить кулачком, требуя открыть. Ей пригрозили, что вызовут городового. Если не прекратит безобразничать. Отношения с городовыми у мадам Львовой нельзя было назвать безоблачными. Особенно с городовыми на Большой Молчановке. Тем более что фигура в черной шинели уже посматривала в ее сторону. Пока издали. Как ни обидно было, но пришлось отступить. Тетушка только мстительно стукнула ботинком в низ двери. Что для дамы ее лет было откровенным безобразием. Агата Кристофоровна залезла в пролетку и приказала везти ее назад. По московским мостовым она тряслась в мрачнейшем настроении духа, с каким Наполеон покидал захваченный, сожженный, но не покоренный город. Брусчатку, кстати, с тех пор так и не перекладывали. 4 Теория вероятности давала 1 к 35, что Агата после случившегося уедет из Москвы, 1 к 3, что побежит к тетушке, и они заявятся вместе, чтобы охать и ахать над живым и невредимым чиновником сыска. И 1 к 2, что Агата устроит благодарственный подарок. Закон случайности, как обыч-но, внес поправку. Все ставки оказались проигрышными. Пушкин неторопливо снимал и вешал пальто, чтобы оттянуть то, что его ожидало. Появление Агаты вместе с Тимашевой с утра в сыске не сулило ничего доброго. Особенно если вид у обеих виноватый и напуганный. Пушкин старательно поздоровался с Лелюхиным и Актаевым, кивнул Кирьякову и только затем подошел к неизбежному. То есть к своему столу. Около которого сидели слишком смирные дамы, старательно прятавшие глаза. Он сел, уложив руки на столешнице, чтобы иметь хоть какую-то опору. – Сообщайте, – сказал Пушкин. – Без лишних подробностей. Только факты.