Локоток Агаты легонько подтолкнул Тимашеву. – Прасковья пропала, – сказала та. – Когда? – Вечером ушла… – Вчера вечером? – Нет, еще позавчера… Агата чуть не подпрыгнула на стуле. Сама виновата: не уточнила, когда именно компаньонка убежала… – Мадемуазель Тимашева, вы хотите сказать, что ваша гувернантка Прасковья… – Она не гувернантка, – будто защищая подругу, вставила Настасья. – Ваша гувернантка, – повторил Пушкин. Он был строго официален. И тем страшен, – …ушла две ночи назад, а вы только сейчас сообщаете? – Простите меня… – Почему столько ждали? Почему не сказали мне вчера утром? – Я… Я… не знала, что мне делать… – Вчера я был у вас, почему промолчали? – Думала, может, Прасковья еще вернется… – Царапина на лице не от падения на лед. Поссорились с Прасковьей, она подняла на вас руку. – Пушкин не спрашивал, а утверждал. Таким Агата его еще не видела. Кажется, Тимашевой удалось то, что не получилось у нее: рассердить Пушкина по-настоящему. Оказывается, он умеет злиться и переживать. У него есть чувства! – Вы совершили непростительную глупость, – продолжал чиновник сыска тихим голосом. Отчего становилось еще страшнее. Настасья не выдержала и закрыла лицо ладошками. Весь крепкий характер рассыпался, будто его и не было. Осталась только плачущая бедная девочка. Такая жестокость возмутительна. Агата обняла ее и всем видом показала: они пришли не за нотациями, а за помощью… – Прошу рассказать подробно, что происходило перед тем, как Прасковья ушла. Потребовался платочек Агаты, чтобы Тимашева отерла слезы и остудила лицо. Ничего нового Агата не услышала. Настасья подробно рассказывала, как Прасковья весь вечер нервничала и не находила себе места, а потом вдруг сообщила, что должна уйти. На этом рассказ исчерпался. – Третьего января я был у вас в гостинице под вечер. Вы вышли одна, без Прасковьи, – сказал Пушкин. – Как помните, у нас случился не слишком приятный разговор… – Да, помню… И уже принесла свои извинения… – Ваши извинения приняты… Прасковья ушла до меня? Невольно Агата подумала, что, будь преступником, созналась бы во всем, что делала и не делала. Лишь бы не слышать это стальной голос. – После, – чуть слышно проговорила Настасья, опустив голову. – До вашего прихода у нас разговор шел на повышенных тонах… А когда я вернулась, Прасковья будто с цепи сорвалась… Ударила меня… И убежала… Я не знала, что она исчезнет… Логичное объяснение тому, что произошло на лестнице «Лоскутной», когда с Пушкиным разговаривали, как с лакеем: Тимашева вырвалась из одного скандала и устроила другой. Формула сыска ясно указывала, что случилось после побега Прасковьи. И блокнот не надо доставать. – Мадемуазель Тимашева, вспомните, что именно Прасковья хотела сделать в тот вечер. – Она хотела достать денег. – Зачем? У вас теперь наследство. – Я не сказала ей про наследство, – ответила Настасья, бесстрашно взглянув на Пушкина. Агата оценила эту храбрость. – В чем причина? – Какое ее дело? Это мои деньги. Наследство прислуги не касается! Характер возвращался. Запуганная крошка становилась богатой и дерзкой наследницей. Но превращение не случилось до конца. Настасья притихла. – Простите. Это я во всем виновата, – сказала она. – Где теперь искать Прасковью… Опыт полиции на этот счет имел не лучший прогноз. Лучший был в том, что тело Прасковьи всплывет по весне из пруда или найдется под растаявшим снегом. Худший означал безнадежное. Надежда была в ином: смерть компаньонки не ложилась в формулу сыска. Говорить об этом Пушкин не имел права. – У Прасковьи могут быть в Москве родственники или знакомые? Тимашева покачала головой. – Любовник или жених? Иногда мужчины бывают чрезвычайно глупы. Агате было очевидно: ну какой жених, когда за границей жили больше трех лет. – Нет-нет… Мы же приехали перед Рождеством… Да я бы знала, такое нельзя скрыть между подругами… – Все время были вместе? – спросил Пушкин, не замечая недовольного лица Агаты. – Почти… – Прасковья отлучалась? – Иногда… Отпрашивалась прогуляться… Пушкин вспомнил уезжавшую пролетку и спину Прасковьи в ней. – Ваша компаньонка собиралась в тот вечер на рулетку? – Нет, не думаю… Все деньги были у меня… – Прасковья предложила делать ставки вместо вас? – Что вы… Это я придумала… – Испробовали первый раз за границей? Настасья кивнула. – Почему Прасковья испугалась, когда у вас украли ридикюль? Это уж совсем через край. Агату возмутила наглость: ну откуда Пушкин знает, что там было? Как будто видел… Хотя, если вспомнить, Прасковья действительно была слишком взволнована… – Пропажа… Всегда неприятно, – робко ответила Настасья. – В ридикюле Прасковья хранила нечто важное? Как ни старалась, Агата не могла понять, куда он клонит. Какая разница, что у барышни в ридикюле? Глупое мужское любопытство… – Там был ключ от номера… Несчастную пора было спасать. Тимашева еле держалась. Вот так и надейся на полицию: пришли за помощью, а получили головомойку. Можно было и не ходить… Агата взяла дело в свои руки. – Дорогая, вспомните, кажется, я в тот день видела, как из вашего номера выходила какая-то дама… – сказала она. – Мадемуазель Бланш, – строжайшим тоном произнес Пушкин. – В сыскной полиции вопросы задает сыскная полиция… Агата хотела ответить так, чтобы поставить наглеца на место, но вспомнила, что еще не имеет право. Ну день или два – точно не имеет. Нельзя же ставить на место наглеца, который вчера вечером спас ей жизнь. – Простите, господин Пушкин, что осмелилась… – Отвечайте, мадемуазель Тимашева. Раз уж спросили… Оставалось только удивляться ловкости сыскной полиции. Агата не удивилась. Она знала, с кем имеет дело… – Дама… – Настасья не могла вспомнить. – Ах, это… Я была в спальне… Или в гостиной… Точно, в гостиной… Прасковья открыла и недолго разговаривала… Сказала, что дама ошиблась номером… Понятия не имею, кто это… Так что мне теперь делать, господин Пушкин? Вы объявите по Москве всеобщий розыск? Наивность барышни была очевидна. Кто будет поднимать полицию на ноги ради пропавшей прислуги? Приставы и пальцем не пошевелят… Агата в этом не сомневалась. – Для начала вам, мадемуазель Тимашева, следует вернуться в гостиницу и не выходить из номера, – ответил Пушкин и обратился к Агате: – А вас, мадемуазель Бланш, прошу сделать все возможное, чтобы оберегать Настасью Андреевну. Далее… Что будет далее, Агата не узнала. В приемное отделение влетел Эфенбах и так замахал Пушкину, увлекая за собой, что отказать ему было нельзя.