Агате Кристофоровне не хотелось отвечать. – Значит, есть высшая справедливость… Рулетка вернула Амалии приданое. Ровно то, что украла Полина… – И больше она к рулетке не подходила? – Никогда… Поэтому с Настасьи было взято слово: не играть. Кровь никуда не денешь… Твое любопытство насытилось, мой дорогой? Настал момент, ради которого Пушкин так долго утомлял тетушку прошлым. – Раз сегодня открываются семейные тайны, поясните: Прасковью для Настасьи подбирали нарочно? Подобный вопрос Агата Кристофоровна предвидела. Что еще можно ожидать от такого умного племянника. Сама натаскивала его на ребусах. – А ты как полагаешь? – только спросила она. – Они сестры… – Дай мне слово, что ни прямо, ни косвенно не дашь понять Тимашеву, что тебе известно… Чиновнику сыска ничего не оставалось, как дать страшную клятву. Иногда тетушка бывала поразительно наивна. Немного помучив Пушинка отговорками, она рассказала обыкновенную историю. Такие часто случались в богатых семьях. После замужества Амалия никак не могла забеременеть. Прошло долгих девять лет, а детей у них с Тимашевым не было. По взаимному уговору она разрешила мужу вступить в связь с горничной с тем условием, что ребенок будет признан ее, а горничная останется кормилицей. Но случилось так, что забеременели обе: сначала горничная, а сразу за ней Амалия. Девочки родились с разницей в один день. Законная Тимашева росла в материнской любви, а дочка горничной была при ней вроде живой игрушки. Когда девочки подросли, стало заметно, как они похожи. Когда Амалия умерла, Тимашев больше не захотел видеть в доме обеих. Он решил, что Настасья не его дочь. – Я бы ничего не узнала, если бы Амалия незадолго до смерти не прислала мне покаянное письмо, закапанное слезами. – Агата Кристофоровна сама смахнула слезинку. – Амалия знала, что умирает, рассказала правду о дочери и Прасковье, просила не оставить Настасью заботой, если муж оттолкнет… – У подозрений Тимашева были основания? – спросил Пушкин. – В тот год в его имении гостил Лабушев… На правах старого друга… Но я тебе ничего не говорила… Пушкин и так узнал достаточно. Формула сыска раздулась удавом, который проглотил жертву. Он попросил тетушку уговорить Тимашева как можно скорее увезти дочь из Москвы. Агата Кристофоровна обещала сделать все, что в ее скромных силах. Но остановила племянника, собиравшегося сбежать. – Постой, мой милый, у меня к тебе дело… Сейчас было не до милых придумок мадам Львовой. Пушкин так заторопился по срочному делу, что выскочил на лестницу с пальто под мышкой. – И прошу вас, тетя, оставить попытки проникнуть в особняк мадам Медгурст… – Вот об этом я и хотела поговорить… – Говорить не о чем. Сегодня ночью старая дама умерла, – сказал Пушкин и помахал на прощанье. Оставив тетушку в тягостных раздумьях. Как порой бывают легкомысленны любимые племянники… 15 Закончив утренний разнос корреспонденции, Глинкин вернулся в почтово-телеграфную контору. Скоро с почтамта прибудет мешок, надо разбирать письма и посылки по адресам. А в него сложить корреспонденцию, готовую к отправлению. Почтальон стоял за конторской стойкой, когда вошел господин в черном пальто. Глинкин сразу узнал: тот самый полицейский, что не погнушался выразить благодарность. Не то что пристав и прочие… Он еще подумал, что пожалуется на самоуправство Нефедьева: тот не вернул письма Терновской. И никакие уговоры его не пробрали. Господин из полиции помнил, как зовут Глинкина. Что почтальону было особенно приятно. – В чем могу оказать содействие московской полиции? – дружелюбно спросил он. – Утром второго января могла быть отправлена телеграмма, – сказал Пушкин. – Посмотрите по книге регистрации. Такая пустяковая просьба. Глинкин вытащил толстенный гроссбух Ведомства почт и телеграфов, между прочим входившего в Министерство внутренних дел, и перевернул три страницы за прошедшие дни. – Кто отправитель? – Госпожа Терновская… Глинкин подумал, что его разыгрывают. У него память хорошая, он прекрасно помнил, что случилось в тот день. На шутника господин из полиции походил мало. – Невозможно сие, – только сказал почтальон. – Не уверен, что телеграмма отправлена из вашей конторы, но проверьте. Зная заранее, что будет, Глинкин стал водить по строчкам. Их было немного, и на одной из первых палец запнулся. – Что такое… – сказал он. – Нашли Терновскую? Гроссбух повернулся к Пушкину. Рукой телеграфиста были записаны фамилия отправителя, количество слов и полученная оплата. Телеграмма в Тверь. Отправлена в 10:10. – Ничего не понимаю… Как же так… Анна Васильевна не могла… – Бланк телеграммы сохранился? Почтальон был вынужден разочаровать: как только отстучат ключом текст, бланк отправляется в печку. Чтобы не захламлять контору. И так одни бумажки кругом. Пушкин попросил позвать телеграфиста. Из служебной комнаты вышел заспанный юноша в форменной тужурке. – Утром второго января вы дежурили? – спросил Пушкин. – Так точно, – ответил юноша, позевывая. – Около десяти часов кто-то отправил телеграмму в Тверь. Можете описать отправителя? Для начала телеграфист проверил учетную книгу. Действительно, телеграмма была. – Какая-то дама отправила, – сказал он. Не слишком уверенно. – Госпожа Терновская? Юноша почти возмутился. – Да что вы! Анна Васильевна у нас частый гость, в лицо знаем-с… – Тогда зачем вы приняли телеграмму от другого человека за ее подписью? Глинкин готов был съесть юного телеграфиста. Такой позор на контору! Куда катится почта! Однако юноша стыдом не страдал. – Нам положено слова для платы считать. Слово – четыре копейки. Извольте заплатить… И чтобы телеграмма не секретным языком была составлена. А за прочим следить не обязаны… Таковы правила. – Правила надо соблюдать, – сказал Пушкин. – Описать даму можете? Юноша пожал плечами. – Дама как дама, не толстая, не худая… Пришла и ушла… И вспомнить нечего… – На ней был белый платок с яркими бутонами? – Вот еще! Бутонами любоваться… Трудимся, не покладая рук… – Видели ее прежде в конторе? Телеграфист изобразил кипение мысли. – Кажется, видел… Да, точно, это же соседка Анны Васильевны… – наконец прозрел он. – Мадам Медгурст? Или ее экономка Агапа? – Да нет же. Эта… Живо… Жива… Сыну на Кавказ поздравительные депеши шлет… – Живокини, – подсказал Пушкин. – С подлинным верно! – согласился юноша канцелярским выражением. Но тут заявил несогласие Глинкин. – Невозможно! Я перед мадам Терновской всегда к мадам Живокини захожу… Дома она была утром… – Ну, значит, не она, – зевнул телеграфист и пошел прочь.