Фудель понял, что торговаться бесполезно. Потянулся к деньгам, но получил по пальчикам. – Ишь какой шустрый. Сначала дело… – К вашим услугам, мадам… За развязный тон наглеца следовало оттаскать за уши. Тетушка отложила удовольствие на другой раз. – Скажи мне, друг мой азартный, твоя маменька дружила с мадам Живокини? – Дружила, – сказал Фудель. – Пока не поссорились. – Матушка твоя поговорить любит… – Ваша правда, мадам, рот у нее порой не закрывается… Как приеду к ним в деревню, так от разговоров хоть в лес убегай. – В разговорах она поминала Полину Васильевну Завадскую? Юноша попал в неловкую ситуацию. Матушка настрого запретила говорить о том, что случайно проболталась. Но деньги так нужны, а обмануть мадам Львову и пытаться не стоит. – Поминала, – сказал он. – Что именно? – Агата Кристофоровна заметила, как занервничал юноша. – Ты не бойся, разговор между нами останется… Иначе денег не дам. Аргумент подействовал. Фудель для уверенности схватился за стул. – Матушка говорила, что с тетей Полиной поступили не по совести, якобы все было совсем не так, как представила тетя Амалия… И даже совсем в обратном порядке… И вообще тетя Полина ни в чем не виновата… – А не говорила ли твоя матушка, что тетя Полина может вернуться? Фудель замахал руками. – Нет, нет, ничего подобно… Поверьте… Это уму непостижимо… Юноша так испугался, будто ему грозило проклятие семьи. Зато честно заработал двадцать рублей. Чтобы просадить за игрой. На что еще тратить деньги в молодости. …Когда Агата Кристофоровна приехала домой, по всем их расчетам Агата должна была вернуться. Но ее не было. Прошел час. За ним другой. Окончательно потеряв терпение, тетушка опять спустилась на Тверской бульвар и взяла извозчика. 21 Услуги мальчика в красном мундирчике не требовались. В нынешней ситуации Пушкин выступал не молодым и холостым мужчиной (хоть и не перестал им быть), а чиновником сыскной полиции при исполнении обязанностей. Чиновнику, как доктору, все позволено. Почти все. Он постучал в 21-й номер. Настасья сразу и широко распахнула дверь. – Алексей Сергеевич, как хорошо, что вы пришли! Сирота и наследница сверкала черным платьем с глубоким декольте. На щеках горел румянец, будто с мороза, возбуждение заметно было в глазах и порывистых движениях. Отступив на середину номера, Настасья сделала оборот на месте. Юбка взлетела куполом, она присела, материя опустилась вокруг нее красивой драпировкой. – Как вам мое платье? Глазки посылали игривые депеши: «Ну как я, хороша?» Он сдержанно поклонился. – Примите мои соболезнования в связи с кончиной вашего батюшки. Такая скука неуместна. Настасье хотелось праздника и веселья. Она встала с ковра и села на диван, расправив складки юбки. – Благодарю, господин Пушкин, это так печально… Присядьте. – Она похлопала рядом с собой. Он не двинулся с места. – Теперь воспользуетесь моей просьбой немедленно уехать? – Теперь наверняка… не воспользуюсь! – ответила Настасья с улыбкой. – У меня в Москве много-много важных дел… Я богатая наследница. С завидным состоянием… И я, и все, что у меня есть, может принадлежать тому, кого полюблю… На всю жизнь… Я сирота. Мне исполнился двадцать один год, опекунов и надсмотрщиков надо мной нет… Делаю, что захочу… Ну присядьте же, Алексей Сергеевич… Пушкин предпочел остаться, где стоял. – Полиция ищет Прасковью, – сказал он. – О, бедная Прасковья. – Тимашева приподняла крылышко юбки. – Из-за нее я не могла носить черное. Чтобы хозяйка и прислуга не были в одном цвете… Я так люблю черное… Любите ли вы черное, как люблю его я? – Простите, совсем забыл: как фамилия Прасковьи? – Рогожина, – ответила барышня, любуясь переливом блесток на черном бархате. Как искрами алмазов. – А отчество? – У нее нет отчества, она прислуга, дочь прислуги… – В заграничном паспорте должно быть вписано отчество, – сказал Пушкин. – Позвольте взглянуть на паспорт? Настасья отбросила платье. – Не знаю, куда Прасковья его засунула… Надо искать… А, вспомнила: она Ивановна… – Кто был ее отец? Тимашева чуть нахмурилась. – Откуда мне знать? Какой-то крестьянин… Давайте о другом… Сворачивать с темы Пушкин не собирался. – Вы с Прасковьей росли вместе… – С самого детства… Сколько себя помню, она всегда была рядом… Маменька наряжала ее, как мою куклу… – Обучалась вместе с вами… Разговор Тимашевой наскучил. Она встала, прошлась по номеру, открыла шкатулку, посмотрела содержимое, будто хотела примерить украшения, и захлопнула. – Да, сидела со мной, чтобы не было скучно… Домашнему учителю все равно, учить одну или двух… – Прасковья выучила языки и прочие элементарные науки? Настасья подошла к нему и взглянула прямо в лицо. След на щеке еле заметен. – Все, что давали мне, получала и Прасковья… Не понимаю, как это может помочь в ее розыске… – Настасья Андреевна, надо быть готовой к тому, что Прасковьи уже нет в живых… Она скривила губы. – Это ужасно… Я привыкла к ней… Глупо называть прислугу подругой, но это так… – Розыску сильно бы помогло, если бы вы вспомнили женщину, которая разговаривала с Прасковьей… Тимашева не поняла, что от нее хотят. – О какой женщине вы говорите? Он напомнил случай, когда некая дама ошиблась номером и общалась с компаньонкой. – Понятия не имею, кто она, – сказала Настасья. – Даже мельком не видела, Прасковья загораживала дверь… – Имя Полины Васильевны Завадской вам ничего не говорит? – Никогда не слышала о такой. – Барышня не отводила глаз. – Хотя… Постойте… Это девичья фамилия моей матушки… Но маменька никогда не упоминала, что у нее есть еще сестра. Оставалось показать снимок пяти барышень, который дожидался в кармане пальто. – Узнаете матушку?