Она указала на барышню в первом ряду. – Вот моя маменька… Мне так ее не хватает… Я знаю эту фотографию… Точно такая хранится у нас в доме. Только вот у этой барышни… – Настасья указала на проклятую и забытую сестру, – …лицо содрано. А кто она? – Хотел узнать у вас, – сказал Пушкин, убирая картонку. – Судя по платью, собрались на увеселения? Настасья улыбнулась. – Надо развеять горечь утрат… Буду счастлива, если составите мне компанию… Может быть, съездим на рулетку… И кто знает, вдруг удача улыбнется мне. Говорят, что новичкам везет… – Собираетесь на рулетку? – Еще не решила. – Тимашева кокетливо тронула прическу. – А что рекомендуете вы? – Рекомендую остаться и никому не открывать. Особенно дамам, которые ошиблись номером… Давать подобный совет барышне, которая надела вечернее платье в блестках, так же бесполезно, как дуть против ветра. Мадемуазель Тимашева хотела развлечений и намеревалась получить их. Ничто не могло остановить своевольный характер. Никому не подчиняется, никому не дает отчета. Сама себе хозяйка… – Остаться в номере? – возмущенно спросила она. – Что за глупость? Чего мне бояться? Мы в Москве, а не в диком лесу. Порой в диком лесу бывает безопасней, чем на темной московской улице. Пушкин знал это не понаслышке. Но разве объяснишь такое богатой наследнице. – Будьте благоразумны и не будьте беспечны, – сказал он, поклонился и вышел. Кажется, мадемуазель Тимашева недовольно топнула ножкой. Пушкин вернулся в номер, где Ермолов проводил описание. – Засаду тут оставить? – спросил пристав. – Люди у меня имеются. – Здесь засада бесполезна. – Пушкин поглядывал на тело. – Мадам не вернется. – Полагаете? – Ермолов не скрывал сомнений. – Она получила все, что хотела, и теперь может исчезнуть… – Зачем понадобилось душить какую-то горничную? – Все ответы, Сергей Николаевич, мы получим в ближайшие часы… Можно позавидовать такой уверенности. На этот счет у Ермолова было другое мнение. – Если скоро убийц сыщете, почет вам и уважение, – только сказал он. – Без вашей помощи это будет невозможно. Такое обстоятельство было приятно. Пристав ободрился. – Чем можем, поможем… Только протокол закончу. – Протокол подождет, – сказал Пушкин и стал давать подробные инструкции. Ермолов слушал и про себя удивлялся: откуда такие предположения? Не предположения, а будто чиновник сыска точно знает, что случится. Знает будущее. – А если она не поедет? – в сомнении спросил он. – Вероятность меньше одного процента, – последовал ответ. – Для этого возьмите самых толковых из ваших людей. Рад бы пристав взять толковых чиновников участка, да только где их взять? Опять все самому придется делать. Он понял, что вечер предстоит долгий. 22 Месье Клавель раскланивался с игроками. Знакомым – подчеркнуто вежливо, новым лицам выражая свое почтение. Присутствие господина комиссара криминальной полиции, как он называл про себя Эфенбаха, казалось надежной гарантией от любых потрясений. Ничего не может случиться дурного, если такой человек на страже. Перед началом они еще раз условились, когда и какой тревожный сигнал будет подан. Сегодня игроков прибавилось. Слух о рулетке летел по Москве. За столом было тесно. Месье Клавель объявил начало игры, напомнил, что ставки не ограничены, и провозгласил: «Faites le jeurs, messieeurs! Faites le jeurs, messieurs!» Игроки послушно делали ставки. Шарик полетел над цилиндром. Заметив Фуделя, Лабушев предпочел держаться подальше. В кармане у него лежало пять рублей, какие смог выручить за пару стульев. У его дальнего родственника осталась сотня из подаренных мадам Живокини. Фудель решил, что будет ставить только по маленькой и только по системе. Но начать не решался. Осторожничал. Игра шла своим чередом. На двенадцатом круге в зал вошла дама в светлом платье с простой, но красивой прической. Плечи ее прикрывала яркая шаль. На вид ей было лет тридцать, то есть далеко за чертой «последней надежды» выйти замуж. Она держалась независимо и просто, без смущения протиснулась к столу и внимательно изучила меловую доску с записями выпавших номеров. Лабушев сразу приметил незнакомку. Было в ней что-то такое, что привлекало внимание. Как будто он где-то ее видел. Только не может вспомнить, где именно… Он стал следить, как дама будет играть. Пропустив три кона, она поставила на zero. Лабушев инстинктивно полез в карман, чтобы повторить за ней ставку, но удержался. Деньги были окончательно и бесповоротно последними. Крупье запустил шарик. Сделав несколько оборотов, шарик упал в лунку zero. Месье Клавель собрал проигранные ставки, отсчитал 3500 рублей победившей даме и поискал глазами месье комиссара. Эфенбах ответил кивком, он следит, он наготове. Лабушев костерил себя последними словами. Если бы послушался, вместо пятерки имел бы уже 185 рублей! Громадная сумма… Он дал слово: как только незнакомка сделает ставку, выждет несколько кругов шарика и поставит туда же. До того, как крупье объявит: «Rien ne va plus!» Чтобы Фудель не успел опередить. Дама следила за игрой с таким равнодушием, как будто не рулетка решает судьбу игроков, а мельница перемалывает муку. Она пропустила четыре кона, как вдруг поставила на transversale simple[49]. Петр Ильич сжал в кулаке пятерку и приготовился. Как только крупье запустил шарик, он досчитал до трех и швырнул смытый комок на ту же ставку. Только отдернул руку, как с другой стороны стола Фудель метнул туда же. Шарик упал на: «24, черное, нечет, больше половины». Месье Клавель, держа улыбку, отсчитал даме выигрыш: 17 500 рублей. И подал все знаки, о каких договорился с месье комиссаром. Эфенбах ответил ему взглядом: «Спокойствие! Следим!» Он передвинулся к столу так, чтобы быть поближе к счастливой руке. Держа 25 рублей, Лабушев жалел только об одном: надо было заложить шубу. У негодяя Фуделя сто рублей обратились в пятьсот. Вот где настоящая ловкость. Теперь Петр Ильич ждал, когда незнакомка продолжит играть. Он посматривал на ровную стопку купюр под ее руками, и сердце у него завистливо билось. Игра продолжалась. Теперь месье Клавель, запуская шарик, молился, чтобы Игра, его хозяйка и повелительница, была милостива и не позволила совершиться ужасному. Игра молчала, и это было хуже всего. Крупье не мог предугадать, что будет происходить за столом. Прошло еще четыре кона. Кто-то выигрывал, но больше ставок забирал банк. Месье Клавель объявил игру и с трепетом сердца запустил шарик. Дама поставила весь выигрыш на carré. Туда же метнули еще два игрока. К глубокому разочарованию, крупье заметил, что месье комиссар больше не следит за дамой, а сам поставил десятку на ее ставку. Игра унесла и его. Какая непростительная оплошность… Совершив положенные инерцией круги, шарик упал на: «25, красное, нечет, больше половины». Месье Клавель остался один на один с проигрышем. Держа улыбку, он вынул из банка и отсчитал даме 140 000 руб-лей. И так хотел, чтобы она ушла с этим, пока еще не разорительным выигрышем, что чуть не сказал вслух. Прочие мелкие ставки в расчет не брал. Зато Лабушев заработал 925 рублей! Сможет теперь выкупить и запонки, и заколку! Но как же везет Фуделю: поднять со стола 2500… Негодяй и прохвост. Михаил Аркадьевич приказывал себе забрать пятьдесят рублей и заняться делом. Проигрыш вернул с лихвой. Надо было мягко, без скандала отвести даму в сторону и задать вопросы. Вежливые, но строгие. Вон, крупье сигналит бровями и за ухо себя дергает. Наверняка – она… Но сколько бы Эфенбах ни старался, думал только про следующую ставку. Не прозевать. Успеть и взять выигрыш. Месье Клавель знал, сколько денег в банке. При обычной игре – запас с пятикратной гарантией. Но что будет, если дама не остановится? Случится настоящая катастрофа. Он ждал, когда же она поставит. Прошло еще четыре игры. Как вдруг дама сдвинула всю кучу ассигнаций на черный ромб, нарисованный на столе. Поставила на черное 140 000 тысяч. Какие-то людишки старательно повторили ее ставку. Месье Клавелю было уже все равно. Не чувствуя пальцев, он кинул шарик против движения цилиндра. Хотел зажмуриться, но честь крупье не позволила трусость. Шарик упал на цифру «13». А вместе с ним рухнула последняя надежда месье Клавеля. Нечет. Больше половины. Черное… Дальнейшее крупье помнил, как в тумане. Он отсчитал из банка новые 140 000, доведя проигрыш до 280 000 рублей. И объявил, что рулетка на сегодня закрыта. Вокруг стола кричали игроки. Дама скинула шаль с плеч, смахнула в нее выигрыш и исчезла за спинами. Месье комиссар схватил мелкие купюры своего выигрыша. Почтенный господин целовал тонкую пачку денег, он выиграл чуть меньше двух тысяч. Молодой человек распихивал по карманам пять тысяч. Проигравшие требовали продолжения игры. Месье Клавелю было все равно. Игра кончилась. И жизнь его кончилась. За неделю рулетка проиграла более шестисот тысяч… Остается только пустить пулю в лоб… Эфенбах так был занят тем, что прятал деньги в порт-моне, что не заметил, куда делась победительница. В криках и метаниях игроков по залу потерял ее из виду. Как сквозь землю провалилась. Только тут Михаил Аркадьевич осознал, что по глупости и жадности упустил злодейку. Где ее искать? Кто такая? И ведь унесла с собой секрет выигрыша. Что особенно печально… Отталкивая игроков, он сбежал вниз. На Спиридоновской было темно. Мерзли извозчики, вдали прогуливался городовой. Только дамы с шалью не было. Эфенбах пришел в отчаяние. – Пушкин! – закричал он так, что заснувшие лошаденки повели ушами. – Пушкин! Где ты взялся, теоретик расхреновый! Михаил Аркадьевич грозил кулаком в ночь. Ночь была морозной и равнодушной. 23 В темной гостиной было тесно и холодно, как на улице. Из окна, забитого досками, пробирался холод. – Господа, вы все видели, – сказал Пушкин, обратившись к чернеющим силуэтам. Нефедьев переглянулся с Трашантым. Помощник тоже ничего не понял. Да и чего понимать? Чиновник сыска явился под вечер в участок, потребовал собрать вокруг дома не менее четырех городовых, причем скрытно. Мало того: предстояло засесть в засаду в доме мадам Терновской. Зайти просто с Большой Молчановки было нельзя, извольте пробираться по снегу через сад. Ради того, чтобы Пушкин согласился признать дело Живокини самоубийством, а ее – убийцей сестры, пристав на все был готов. Чтобы отвязался. И вот уже третий час вместе с Трашантым мерз в гостиной. Согревало, что вместе с ними мерзли еще два чиновника из сыска. Тоже не понимающие, зачем такие мучения. И ведь ничего не происходило. Пушкин приказал близко к окнам не подходить, а следить во все глаза за особняком на другой стороне. Зачем следить, было не ясно. Нефедьеву донесли, что мадам Медгурст скончалась. В доме окна темные, никакого движения. А сейчас что случилось? Ну остановилась пролетка около особняка, ну сошла женская фигура с узелком. Наверняка экономка вернулась, готовит хозяйку в последний путь. Нефедьев решительно ничего не понял. О чем заявил вслух. – Факты будут очевидны, – сказал Пушкин. – Я иду, вы ждете сигнала. – Какого сигнала нам ждать? – раздраженно спросил пристав.