Санкт-Петербург. Октябрь 1893 г. – Вы чего это, барин! Э… Мне платить не будете? – грозно зарычал лихач Мирон. До него дошло, что зря он сам зашел в сыскное управление города. Однако капитана сыска Семена Гавриловича Железнова это ничуть не впечатлило. Он, как уже сказано, был воробей стреляный. – Мирон Егорьевич Ткачевский, значит, вы не поняли! Вы находитесь в здании Петербургского сыска, я капитан Семен Гаврилович Железнов. Очень хочу поговорить с вами об Анфисе Савицкой и о ваших отношениях с ней! Глаза лихача налились кровью. – Вы обманом меня сюда затащили, мои заработанные деньги не отдаете! Так дело не пойдет, барин! Да я тебя! – попытался замахнуться Ткачевский. – Предупреждаю в последний раз, Мирон, – если не прекратишь буянить, я тебя сейчас в арестантскую доставлю! – пригрозил револьвером Железнов. Мирон скривился, сплюнул на паркетный пол, молча уставился на служителя закона. – А по-хорошему привести меня не могли? – злобно спросил он. – Значит, не могли, – покачал головой капитан. – Чаво надобно? – У вас, Мирон Егорьевич, память отшибло? Я про вашу подругу Анфису Савицкую уже пару раз сказал. – Эт чё, Фиска пожаловалась? Я ее не бил, наоборот, она сама с какими-то бабами меня чугунной сковородой приложила – вот, даже шишка на лбу, – продемонстрировал увечье лихач. – А почему вы женщину преследуете? К ней домой явились, приставали, – прищурился Семен Гаврилович. – У нас и свидетели имеются. – Я ее преследую? Да не, барин, вы не правы. Не было такого! – отрицательно закачал головой Ткачевский. – Она сама за мной бегала! Влюбилась в меня, окаянная, так бывает! Проходу не давала! – Так она же мужняя жена, зачем ей за вами бегать? – со своего места спросила Глафира. Мирон повернулась в ее сторону и еще раз внимательно взглянул на нее: – А, Настенька, или как там тебя? Я тебя вспомнил! Это она! С Фиской меня по голове приголубила! Барин, арестуйте мерзавку! Вот кто мне шишку сделал! – вскочил с места и принялся тыкать пальцем в сторону девушки Мирон. – А ну, садись, с девушкой мы разберемся! Отвечай давай, Мирон, че там с Фиской твоей? Влюбилась, говоришь, в тебя? – Влюбилась, вот те крест, влюбилась! Как кошка уличная влюбилась! – перекрестился Ткачевский. – А ты и рад? Что влюбилась! – А мне чё, печалиться? Баба ладная, молодая, я ж не дурак! Мы с ней частенько в комнатке у вдовы Милорадовой встречались, – ухмыльнулся в пышные усы мужик. – Мне не жалко, если дело добровольное, то чего ж! – А ее муж тебе не мешал? Говорят, к тебе приходил, хотел морду набить! – испытующе взглянул в его глаза капитан Железнов. – Ой, вы этого мужа – задохлика Остапку видели? Приходил ко мне этот гужеед, только куда ему до меня, я его с лестницы спустил, в морду пару раз дал, шоб не рыпался. Вот и все! – развел руками Ткачевсвкий. – А когда он приходил? В какое время? – снова спросила Глаша. – Приходил когда? Да в начале осени это было, еще тепло было! – А потом ты его видел? – капитан Железнов убрал свой револьвер в ящик. – Не, не видел. Он потом пропал, жинка его везде искала, а он как в воду канул. Получается, что в воду и канул! В Канавку скинули, – заржал, показывая гнилые зубы, Мирон. – А может, ты его убил, в Канавку скинул, шоб к жинке его подкатывать? – лукаво улыбаясь, спросил Семен Гаврилович. – А он мне и не мешал к ней подкатывать! – удивленно округлил глаза Мирон. – Зачем этого задохлика убивать, грех на душу брать! Ему один раз в зубы дал, он и свалился. Да и пьяный вечно, чего руки пачкать! – пожал он плечами. – Теперь жениться на Фиске планируешь али как? – спросил капитан. Мирон снова громко заржал: – Жениться? А зачем? У меня ваще-то дома, в Костроме, своя жинка имеется, зачем мне Фиска нужна? – оскалился он. – У нас не магометанство, две жены мне не надобны! Семен Гаврилович недовольно сдвинул брови. – Послушай меня, Мирон… Егорыч, не надобны ему! Если я еще раз тебя рядом с Анфисой Савицкой увижу или если еще раз она мне скажет, что ты к ней приходил или встречи ее добивался… я тебя закопаю… в этом городе тебе покоя не будет. Я обещаю! – угрожающе прошептал ему на ухо капитан. – Ты понял меня?! Ткачевский кивнул, недовольно поджав губы. – А что вы про подругу Анфисы, об Арине Калашниковой, думаете? – задала вопрос Глаша. – Вы про ведьму эту? Фу… ненавижу! – снова сплюнул на пол лихач. – Ведьму? Почему это? – удивилась Глаша. – Она настоящая ведьма, и бабка у нее карельская ведьма была, мне сама Фиска рассказывала. Она и сама ее боится, – понизив голос, принялся рассказывать Ткачевский. – И меня Арина ненавидит! – Скажете тоже, ведьма, – ухмыльнулся капитан. – Что она, по небу летает или крыс заколдовывает? – Насчет крыс не знаю, но Фиска говорила, что у них дома, в Олонецкой губернии, к Аринке обращались за порчами, приворотами, она че-то делала. И своего мужа приворожила, как пить дать. Вы ее видели – ни рожи, ни кожи, а муж богатый, чё в ней нашел! Значит, точно ведьма! – рассказывал Мирон. – Ты мне своими сказочками зубы не заговаривай! Скажешь тоже, ведьма! Приличная дама – жена инженера! Ты просто завидуешь им, простому извозчику не добиться таких денег! – А что с этих денег, если с такой кикиморой жить! – сплюнул Мирон. – Лучше тут, в Канаве, утопиться! А мужик ее, кстати, Вениамин, уже тоже стал тяготиться обществом Аринки. Мне Фиска болтала, что он стал часто из дома пропадать, по командировкам ездить – только чтоб дома не быть. Аринка бесилась по этому поводу, вот чисто ведьма и есть! Такая и прибить может сгоряча. Семен Гаврилович снял фирменную фуражку и почесал голову. – Мирон, ты про Анфису все понял? Чтоб я тебя рядом с ней не видел! А то урою! – Да понял я, понял. Она и сама мне надоела, особенно после вчерашнего, когда по голове меня стукнули, ироды! – зашипел он на Глафиру. – Ладно, Мирон, вали давай отсюда, пока я тебя в арестантскую не посадил! – рыкнул на него Железнов. – А мой целковый? – Вали давай, пока цел! – Семен Гаврилович грозно цыкнул на него. Петроград. Ноябрь 1923 г. Первый, кого увидела Люба, открыв глаза, был бледный и взволнованный Саша Ильин, который спал, сидя на стуле, рядом с ее больничной кроватью. При виде такого милого и беззащитного спящего сотрудника правопорядка у девушки стало так тепло на душе, что даже все зеленые русалки унеслись прочь из ее уже спокойной головы. Люба счастливо улыбнулась, погладила по руке спящего милиционера и снова заснула. Следующее пробуждение было не столь радостным. Ильина, ни спящего, ни бодрствующего, рядом уже не было, потому и настроение Любы сразу испортилось. Зато на стуле находилась и ободряюще гладила девушку по руке Зоя Филимоновна, которая, увидев очнувшуюся внучку, издала такой радостный и оглушающий крик, что Люба чуть было снова не потеряла сознание. Бабушка подпрыгнула на стуле и побежала за доктором, попросив внучку не терять сознание хотя бы полчаса, пока ее врач не осмотрит. Люба снова улыбнулась и пообещала постараться бодрствовать. Зоя Филимоновна привела с собой не только пожилого врача, но и радостного младшего сержанта Ильина, который не мог сдержать счастливого взгляда на очнувшуюся Любовь Крылову. – Любовь Николаевна, доброе утро! Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит? – спросил врач. Люба удивленно покачала головой: – Нет, ничего не болит. – Голова действительно не болела, а разве это не чудо? Доктор проверил ее пульс: – Замечательно, Любовь Николаевна, а то ваши посетители тут дневали и ночевали, ни на минуту вас не оставляли! – улыбнулся доктор. – Дневали? Ночевали? Как это? – удивилась девушка. – А так, вы три дня без сознания провели, еле вас из ваших грез вытащили, вы там все с русалками воевали! Вы не помните, Любовь Николаевна? – ответил врач.