– Ольга, – он первым делом поцеловал ей руку и протянул букет крупных белых хризантем, – ты, как всегда, великолепна. – А ты, как всегда, с цветами, – улыбнулась она ему в ответ. – Их по-прежнему девять, девять опоздавших хризантем, – подтвердил он. – Ты летел с ними? – усмехнулась она. – И стюардесса весь полет следила, чтобы они не завяли. Что только не делают деньги, – опять усмехнулся он, но уже как-то грустно. – Жаль, что они не могут исправить прошлых ошибок. Ольга смутилась, опустила глаза и почувствовала, что ей сейчас опять двадцать. – Спасибо, Платон, что так быстро прилетел. Мне Павел сказал, что у тебя дела и ты не можешь быть на свадьбе Златы, но ты мне сейчас очень нужен. Они вышли из здания аэропорта, и сочинское солнце, как горячий душ, обдало их своими безжалостными полуденными лучами. – Не хочется тебя разочаровывать, – сказал Платон, – но меня никто на свадьбу не приглашал. Ох уж этот Пашка, дурак, до сих пор тебя ко мне ревнует. Ну и что случилось? – Нужна помощь твоей крестнице, – сказала Ольга, поглаживая руль своей машины, и на этих словах голос сорвался. – Я боюсь, что Павел сегодня подарит этот проклятый камень Злате и этим очень обидит Киру, а она еще больше будет чувствовать себя ущемленной. Ты же знаешь, твоя крестница и так очень закрытый и обиженный на мир ребенок. Этот камень заставил родных людей ненавидеть друг друга в семье Павла, не хочу, чтобы так было и в моей. – А что, и Лев, и Нора тоже здесь? – усмехнулся Платон. – В полном составе, – вздохнула Ольга. – Две недели назад прилетела даже Айгуль. Нора же уже месяц живет у нас как на курорте. – Она все с тем же самовлюбленным мальчиком Коленькой? – интересовался Платон ради приличия, что-то тщательно обдумывая в это время. – Мальчик вырос, ему уже почти тридцать, хотя ее сын Глеб, которому уже двадцать четыре, смотрится рядом со своим отчимом почти ровесником. Он, кстати, тоже приехал два дня назад, – отвечала Ольга, ловко передвигаясь по узким улочкам Сочи. – Да, у тебя дома настоящий серпентарий, – пожалел ее Платон. – Ты же знаешь, я терпеливая, – сказал Ольга так, словно имела в виду что-то другое. – Ну, это даже не обсуждается, – Платон решил не замечать ее серьезного тона и перешел на шутливый. – Ты ведь живешь с Пашкой, а это может выдержать только человек огромного терпения. Я это знаю как никто, потому что сам его терплю с детства. – Мне кажется, пришло время, – не поддержала его шутливый тон Ольга. – Как ты тогда сказал, время правильных решений. Я думаю, что готова к ним. – Ну ты же понимаешь, – немного помолчав, произнес Платон, – что это будет чревато для твоей семьи, и ты можешь просто не выйти из этого боя без потерь. – Наверное, я могу об этом пожалеть, – сказала Ольга, – но я должна это сделать для Киры. Пойми, хоть я сопротивляюсь и убеждаю себя, что так лучше, но я чувствую перманентную вину перед своей старшей дочерью. Возможно, и этот проклятый камень я воспринимаю так жестко именно поэтому. – Ну, насчет камня можешь не переживать, я нашел одну вещь, которая перебьет любой камень. Платону хотелось поддержать эту по-прежнему красивую женщину. Сейчас он был готов на все, лишь бы она перестала кусать до крови свои пухлые губы. Для него она оставалась тем самым белым лебедем, которого он увидел в Большом без малого тридцать лет назад. – Я сегодня познакомлю вас со своей невестой, – сбивчиво говорил Пашка приятелям. Они дружили с детства. Три красивых мальчишки из интеллигентных и богатых московских семей понимали друг друга с полуслова. – Ну зачем мы вам, – противился Платон и подмигивал своему другу Родьке, предлагая смыться. – Своди свою пассию в Большой, произведи впечатление, а мы вас в кафе на Кузнецком подождем, там и познакомимся. – Это сюрприз, – таинственно говорил Пашка и насильно тянул друзей за собой, – вы должны пойти. При всем своем воспитании и мамином насильственном посвящении в московские театры Платон не любил Большой. Не только за неинтересный ему балет и оперу, которую он просто не понимал и не принимал, но и за помпезность зала и кресел. Пашка же достал билеты вообще в ложу бенуара на первые места. – Ты хотел, чтобы мы поближе рассмотрели ноги балетных девиц или произвести впечатление на свою пассию? – продолжал шутить Платон, но уже шепотом, потому как началось представление. – Жаль, что она не пришла, я думаю, у тебя был шанс ее покорить. Надеюсь, девица стоила тех усилий, которые ты потратил на поиск этих билетов. Представление шло полным ходом, но оно не занимало внимание Платона, и он продолжал вяло острить, мечтая утащить друга Родьку из царства пафоса и не замечая, что друзья не отрываясь и даже с каким-то ненормальным восторгом смотрят на сцену. – Вот она, – не слушая бредни друга, показал Пашка. – Вот, смотрите, это моя Ольга. Платон взглянул на нее и пропал. Лишь одна мысль стучала у него в голове до конца спектакля: «Жаль, что эта красавица в белой пачке – девушка друга. Хотя, возможно, не такие уж мы и друзья». После он очень удивился, узнав, что в голове Родьки были точно такие же мысли. – Ты знаешь, – сказала Ольга и вернула его из воспоминаний в салон своего шикарного авто, которым ловко управляла, – я в последнее время не могу спать. Просыпаюсь под утро, часов в пять, и лежу смотрю в потолок. Все свою жизнь вспоминаю, и знаешь, это самая большая моя ошибка и самая большая моя заноза в сердце. Молодость, она бесшабашна, и ты себе все прощаешь и оправдываешь любой свой поступок, но когда тебе уже почти пятьдесят, то все воспринимается по-другому, по-настоящему, и ты поражаешься сам себе, как ты умудрился все беспросветно запутать. Так что я готова, это осмысленное решение, Платон. Конечно, катализатором стало вручение этого вечного яблока раздора в семье Гусей, но и без него я все больше склонялась к такому решению. – Я с тобой, Ольга, ты же помнишь, я за правильные решения, но знай, они перевернут твою жизнь, обратно уже будет ничего не вернуть. И, возможно, твой счастливый мир рухнет под тяжестью событий, которым ты сейчас разрешишь произойти. – Знаю, Платон, знаю, но Павел не оставляет мне другого варианта, – грустно согласилась с ним Ольга. – Понимаешь, получается, сейчас ценой Кириной уверенности в себе, ее самооценки я покупаю себе спокойствие. Я так больше не хочу. * * * Николай уже забыл свое настоящее имя, для всех с легкой руки его дражайшей супруги он был Ники. Словно он не человек, а дворцовый шут, мальчик на побегушках. Когда десять лет назад судьба свела его с Норой, он подумал, что это манна небесная, дар богов. Сейчас же он понимал, что это, конечно, дар, но не небесный, это был дар дьявола, за который Николай будет платить всю свою жизнь. Но он переиграет рогатого из преисподней, он сможет. Когда тебе двадцать и из перспектив на будущее лишь должность продавца в магазине брендовой одежды, и то из-за смазливой внешности, то тридцатилетнюю женщину, которая кидает к твоим ногам дорогие машины, возможность путешествовать и другие мелочи обеспеченной жизни, ты воспринимаешь нормально, а любовь и другие формальности кажутся тебе смешными. Ты просто презираешь этих неудачников, что стоят в обнимку со своими сверстницами и ждут автобус, целуясь на остановке. Но когда тебе тридцать и ты уже пресытился всеми благами богатой жизни, когда твоя спутница уже компрометирует тебя своей увядающей внешностью, пусть и прекрасно загримированной, но все же четко показывающей, что спутнице сорок два, то все выглядит по-другому. Да и это мелочи для мужчины, который сделал выбор и уже десять лет придерживается своих личных правил. Самое же страшное, что может произойти в этот момент, это пошлая стрела купидона, которая проткнет черствое сердце, где раньше, кроме дорогих машин и люксовой одежды, ничего не было. Вот такая настоящая катастрофа и случилась с Николаем, так банально и так подло. В любовь он не верил с детских лет, когда отец лупил мать, а после просто убил ее в пьяном гневе. С десяти лет живя с бабушкой, маленький мальчик наслушался страшных историй о несчастных судьбах женщин, которых бабуля непременно знала лично и страшно жалела. В школе у него любви не случилось тоже, этому способствовала нищенская пенсия бабули и ее невозможность одевать внука по возрасту. Оттого вся одежда у бедного мальчика была то большая, с чужого плеча, то малая, донашиваемая до дыр. Лишь только устроившись продавцом в магазин и начав зарабатывать, Николай привел свой внешний вид если не к идеалу, то к более-менее приличному виду. Но и тогда он влюбиться не успел, потому как на горизонте появилась Нора со своими деньгами и щедрыми предложениями – и маленький мальчик вылил все свои нерастраченные чувства на материальные ценности. Он по-настоящему, до безумия любил красивую одежду и дорогие автомобили, вкусную еду и элитные напитки, за что неустанно по ночам благодарил свою немолодую жену. Но все изменилось. Небо и земля поменялись местами для мальчика Ники, как называла его Нора. Нет, у него и раньше были увлечения, он не был, что называется, верным супругом, но такое случилось впервые. Николай дышать не мог без нее, а одна мысль о том, что она может принадлежать кому-то другому, отзывалась в теле ломкой, как у наркомана, страдающего без дозы. Вот уж не думал мальчик Ники, что в тридцать лет с ним случится такое. И ведь не назовешь это наказанием, потому что счастье обнимать ее до тряски в руках было неимоверно прекрасно. Развестись – это, конечно, можно, но как ему, уже привыкшему к роскоши и богатству, жить дальше? Да и будет ли она его любить по-прежнему, если Николай вновь встанет за прилавок? А больше ведь он ничего не умеет. План, как не уйти пустым, рождался долго и муторно. Николай не был большим стратегом и горячей головой, чтоб на-гора выдумывать идеальное преступление, но помог случай. Хотя случай ли? Скорее всего, это Господь Бог помогает Николаю, а значит, он все делает правильно. Сегодня решится все, и возможно, скоро он скажет ненавистной Норе, что они разводятся. До ужина оставалось еще много времени, а от напряжения и волнения дрожали колени. Чтобы чем-то себя занять, Николай решил прогуляться вдоль моря. Пляж с этой стороны города был не туристическим и оттого по-настоящему прекрасным. Он располагал к тому, чтобы подумать о жизни, всматриваясь в пену морских брызг. Именно это сейчас и нужно мальчику Ники для того, чтобы решиться вечером на поступок и вновь стать Николаем. Июль 1765 года, Петербург – Не переживай, тебе понравится, – шептала Заира, когда они вошли в большую и, по меркам России, богатую избу. У старухи, которой, казалось, лет сто, было прорезанное мелкими морщинами лицо, не выражавшее абсолютно ничего, только черные как смоль глаза цепко оглядели вошедших. – Сядьте, – проскрипела на незнакомом ему русском языке ведьма и вышла из избы. «Почему я здесь? – подумал Казанова. – Потому что Заира до безумия верит в гадания и всякого рода приметы? Нет, – не стал он врать себе, – я здесь, потому что гадкое чувство, что ты худший в семье, грызет с детства и не дает спокойно жить». Все маршруты долгих скитаний Казановы повторяли места гастролей его матери. Он словно искал в этих местах свою вечно отсутствующую родительницу, чтобы вновь попросить ее любви. Да, его маман была звезда, которую с восторгом ждали Лондон, Париж, Петербург, Вена. В Венеции частенько поверх, через улицу, строились мостики от одного балкона до другого, это означало, что эти семьи породнились. По всей Венеции сотни таких балконов, они говорят о большой семье в этих приличных домах. Его же мама лишила своего отца счастья иметь такой мостик. Влюбившись по уши в актера и понимая, что отец не даст своего благословения, сбежала с ним, тайно обвенчавшись. Надо сказать, это первый поступок его звездной мамочки, когда она перешагнула через человека. Вычеркнув своего отца раз и навсегда из жизни, она ни разу не навестила старика, который вскоре умер от горя и одиночества. Второй человек, через которого перешагнула мать, был Джакомо. Быстро родив его в молодом возрасте, она получила первые навыки актрисы и открыла в себе огромный талант. Сбросив маленького сынишку на бабушку, матушка отправилась покорять Европу. Красивая двадцатилетняя актриса покорила самых влиятельных мужчин и спокойно перешагнула через отца. В Лондоне двадцатилетняя девушка стала любовницей принца Уэльского – будущего короля Англии Георга Третьего. Младший брат Казановы Франческо родился именно от этой связи, и вот его мать стала любить всей душой, преданно и беззаветно, тем самым угнетая Джакомо еще больше. Все свое детство он страдал от этой разницы. Франческо был красивее, умнее, талантливее, и мать не уставала восхищаться своим младшим отпрыском. Выучившись живописи, на что маменька потратила множество своих накоплений, Франческо стал придворным живописцем австрийского императора в Вене. Он писал на заказ батальные картины. Для Джакомо это была малохудожественная мазня, но брат оказался как будто помазанный Богом – его картины ценились и пользовались большой популярностью. Европа знала Франческо Казанову, женщины его любили, а деньги сами текли к нему рекой. Позже матушка родила еще одного сына, Джованни, и ему она также дала академическое образование, но всю любовь Дзанетта Казанова по-прежнему дарила только своему любимчику Франческо, в котором, как считала мать, текла благородная кровь. Но возможно, все дело в том, что этот ребенок был рожден от любимого мужчины и своим внешним видом постоянно напоминал матушке о Георге. Джакомо Казанова был, в отличие от братьев, никому не нужен. Его отдали в семинарию, чтобы сделать священником. Словом, родившийся в семье звезды и имевший младшего брата, сына короля, более красивого и талантливого, обласканного знаменитой родительницей, Джакомо не знал материнской любви, и это был его собственный ад, который он всегда носил с собой, не зная, как его остановить. «Вот именно поэтому я здесь», – честно ответил Джакомо сам себе. В этот момент столетняя старуха вернулась в комнату. В руках она несла какой-то засохший веник и большой нож со странной изогнутой ручкой черной кости. Она ничего не спрашивала, только вглядываясь в сталь ножа, что-то там рассматривала. Пауза немного затянулась, и когда Казанова уже хотел уходить, старуха заговорила. Казанова не понимал ни слова, поэтому Заира, ставшая уже благочестивой дамой, разговаривающей на двух языках, переводила ему речь старухи. – Я знаю твоих демонов, – переводила она скрипучие слова, которые выплевывала из себя ведьма, – я могу тебе помочь. Сейчас имя брата на высоте, а ты лишь его неизвестная тень. Я сделаю так, что в веках твое имя станет знаменитым и даже нарицательным, даже через сотни лет твое имя будет знать каждый, а вот о твоем брате никто не вспомнит. Произнося это, Заира вглядывалась в лицо Джакомо, чтобы понять, говорит старуха истину или несет полную чушь. – Но для этого мне нужен камень, – сказала старуха и впервые пристально посмотрела на Джакомо. От ее взгляда у него пробежали мурашки по коже. – Сильный камень, тот камень, который держал в руках человек, имеющий небесную защиту и покровительство. Джакомо молчал, ничем не выдавая свое волнение и сухость во рту, что полностью перекрывала голосовые связки. – Да не бойся ты, – на лице старухи мелькнуло подобие улыбки, – я тебе его верну. Заплатишь мне, как и положено, деньгами. Камень нужен для ритуала. Такое сделать я бы и не решилась никогда, если бы у тебя не было этого камня. Даже сейчас я чувствую его бешеную энергию. Камень сейчас висит у тебя на шее, и лучи силы расходятся от него по всему дому. Решайся, – сказала ведьма и, потеряв интерес к Казанове, встала. Шаркая ногами, она ушла к печке. Заира молчала, боясь испортить момент. Было видно, что ей и страшно, и любопытно одновременно. Она верила в потусторонние силы больше, чем чему-либо другому в этом мире. В один момент все обиды, причиненные маменькой и красавцем братом, промелькнули у Джакомо в голове. Картины Франческо, что так ценились, и маменькины слова, когда она, забыв про старшего сына, с упоением хвасталась на приемах своим единственным дитяткой: в нем течет царская кровь, и оттого он талантлив и удачлив. Черная пелена накрыла Казанову, он почувствовал во рту привкус крови, как в детстве, и красная капля потекла из носа. Заира кинулась к нему с платком, он принял его, а ее оттолкнул и, словно решившись на что-то, резко снял с шеи шнурок, к которому был привязан маленький кисет. Джакомо развязал шнурок, и из кисета выкатился камень, большой и прекрасный. Даже в сумраке избы были видны его необычные грани. Камень словно светился изнутри, будто там была заключена маленькая душа. Старуха вернулась от печки с тазом, наполненным водой, словно она не сомневалась в решении Казановы. Решительным движением, совсем не подходящим столетнему человеку, она взяла его руку и над тазом сделала на ладони глубокий надрез тем самым огромным ножом, в который смотрела до этого. Алые капли, словно опережая друг друга, горохом посыпались в чистую воду. Там они растворялись, медленно меняя цвет жидкости. Ведьма что-то бормотала на русском, который для итальянца был варварским языком со множеством рычащих букв. Он и без того казался страшным, а в исполнении старухи так и вовсе наводил ужас. Затем ведьма испачкала в его крови камень и зашептала над ним вновь. Тот словно губка впитал в себя алую жидкость и как в сказке стал вновь прозрачным.