Через какое-то время мы поднялись в номер, и я сказал Лине: – Мы сейчас с тобой заходим, и ты сразу идёшь в мини-бассейн под странным названием джакузи и начинаешь его осваивать изнутри. Если честно, у меня не хватило терпения изучить все эти ручечки, кнопочки и рычажки, но в тебя я верю. Бассейн уже набран, и тебе осталось только погрузить себя в него. Пену я запускать не позволил, так как очень люблю на тебя смотреть – мне это доставляет эстетическое удовольствие. Я присоединюсь к тебе несколько позже, мне пока надо приготовить тебе подарок, а ты не будешь мне мешать. Отправив Линку, я сказал команду «фас», и по номеру забегали шустрые люди, сервирующие стол и устанавливающие подсвечники с витыми, вкусно пахнущими свечами, а сам пошёл мыться. В этом номере установлена не только джакузи, есть ещё и душевая кабина, навороченная, как космический корабль. Я теперь понимаю, за что космонавтам платят такие деньги – их корабль значительно сложнее. Одевшись в приличную одёжку, я взял приготовленный пакет и плотную повязку и пошёл к Линке. Она очень любит плавать в таких мини-бассейнах. Конечно. Те, кто вырос в стандартных ваннах недоразвитого коммунизма, понимают её как никто другой. – Сейчас ты молча наденешь вот эту повязку и совсем немножечко молчишь дальше, расслабляясь в водичке, – сказал я удивлённо распахивающей глаза девочке. В бассейне Линка выглядела просто отпадно. Я еле сдержался, чтобы прямо в дорогой рубашке и приличных штанах с ботинками не запрыгнуть к ней. Линка смотрела на меня в оба глаза – она никогда не видела меня в приличной одежде. Я и сам себя таким никогда не видел. Откуда? Самой приличной моей одёжкой была парадка после окончания военного училища. Хорошие консультанты в том магазине люкс. Они подобрали мне одежду под Линкино платье. Я показал продавцам несколько фотографий и дал её параметры, а вместо туфель выбрал на маленькие ножки Лины сандалии с высокой шнуровкой. На ней будет смотреться просто шикарно. Мне на манекене показали. После чего надел на девушку повязку, повесил на крючок вешалки шикарное платье с сандалиями и приготовил остальные причиндалы, которые купил в том же магазине. Чем мне нравятся дорогие магазины, так это тем, что купить можно все, что есть в каталоге, не сходя с места. Чего нет в каталоге, тоже можно купить, просто подождать придётся на шесть минут дольше. Затем взял пакет, подошёл к бассейну и взял очередную театральную паузу. Я теперь знаю, почему она называется театральной. Я – театр, а зритель – вон, в воде ёрзает, ждет, когда занавес откроют. Для зрительницы всё было странно. Вот он я. Линка слышала, что я подошёл, и появился новый запах. А ничего не происходит. Вот я девочку выдрессировал! Сказал сидеть – сидит, сказал сидеть молча – сидит и не питюкает. С ними всегда так до замужества. После обычно бывает наоборот: тебе накидывают кухонный фартук на голову и кормят чёрным хлебом вместо чёрной икры. Ладно. Хватит, а то помрёт от любопытства, и высыпал на Линку пятьдесят литров лепестков роз. Это они пахли в огромном пакете, сводя Линку с ума, – она очень любит розы. Водопад невесомых лепестков рухнул на девочку, запутавшись в волосах и окутав голые плечи и изумительную шею Лины. Море розового запаха затопило ванную комнату и, наверное, мгновенно задушило девочку – она замерла, как изваяние, кажется, даже не дыша. Отойдя подальше, я сказал: – Можешь спокойно снимать занавес. Они не колются. Плещись, одевайся, не пудри носик, и я тебя очень жду, – сказав это, я, еле сдерживая себя, почти бегом покинул ванную. Лина знает, что я жутко не люблю, когда она красится и накладывает на себя штукатурку. Скрывать ей просто нечего. Красить такое лицо – это преступление. Для работы иногда это бывает необходимо, но сейчас – нет. Это сильно лишнее. Визг из джакузи был лучшей мне наградой. Но неожиданно раздался плеск, и рядом со мной нарисовалась Линка, облепленная лепестками роз. Она была бесподобно красива. Молча взяв меня за рубашку, она встала на цыпочки, притянула к себе и поцеловала так, что у меня голова съехала набекрень. Словом, одевались мы только через три часа, надурачившись ещё и в джакузи с лепестками роз, но мы успели проголодаться. И я точно знаю, что сегодня она кричала от удовольствия, а не как обычно. Правда, мою рубашку придётся ремонтировать или просто купить новую, так как срывали мы её настолько быстро, что некоторые пуговицы исчезли в гигантском номере, вырванные буквально с мясом. Много позже, уже когда мы лежали поперёк кровати размером с футбольное поле, девочка, лежа головой у меня на том месте, где у обычных людей находится живот, а у меня – старинная стиральная доска, сказала мне: – Знаешь, Джокер. Ты странный… очень странный… Я не знаю, как это сказать. Ты запретил называть себя по имени даже в постели. Ты просто Джокер. Такой же необычный, как и в колоде карт. Один. Даже со мной в кровати. Меня и Айрата ты называешь по именам, а сам остаёшься кличкой – как собака. Ласковый и очень опасный, как большой сторожевой пёс. Сегодня Линка была необычно молчалива. За ужином мы больше молчали. Девочка смотрела на меня влажными глазами сквозь бокал с потрясающим вином и молчала. И вот её пробило. – Ты со мной обращаешься, как с маленьким ребёнком или своей несмышленой дочкой. Возишься, учишь, делаешь подарки, но я же обыкновенная млядь. Ты сам знаешь, откуда я взялась. Мне себя такую иногда убить хочется. Это ведь несложно. Пальцем шевельнуть – и мозги на стенке, но мама с сестрёнкой останавливают. Там они пропадут, а ты их вытащишь. Я это знаю. И я их обязательно увижу. Ты не должен был о них заботиться тогда, когда мы были в Пакистане, а ты отдал последние деньги. Последние. Понимаешь? Ради посторонних людей! Так мужики себя не ведут. Ты со мной – как с королевой. В постели ты делаешь всё, чтобы мне было хорошо. Я же вижу. Такое не скроешь. И мне настолько хорошо, что… Лина замолчала. Надо было сказать ей всё. Я и правда так думаю. – Просто я иначе не могу. Мне нужно о тебе заботиться. Иначе я себя уважать перестану. Мне самому это очень нужно. Наверное, больше, чем тебе. Мне жутко нравится видеть, как ты радуешься простым знакам внимания, а ты… Ты мне очень нравишься. Такая, какая есть. Когда мужчина таким словом, какое употребила ты, называет женщину, он не мужчина, а малолетний обсос, который забыл, что у него есть мама, которая зачала его тоже, как ни странно, с мужчиной. И родила его, страдая. И вырастила. И под танк за него ляжет. И последнюю кроху хлеба отдаст. И неважно, сколько ему лет, шестнадцать, тридцать или у него уже внуки, всё равно он малолетка, который не понимает, что он произносит своим поганым языком. Просто потому что у всех у них есть жены, сёстры, дочки, внучки и матери, и они всех их поганят этим словом и своими поступками, а потом удивляются, что это происходит в их семьях. И опять произносят это слово, не понимая, что всё дело в них самих и в том, что они творят за пределами своей семьи. На большинстве мужиков уже к двадцати пяти годам пробы ставить некуда. Они кто? Как назвать щенка, который ребёнка уже сделал и тут же затащил в кровать подружку матери своего ребёнка? Героем? А его дочка как назовёт своего отца? Так что никогда не думай о себе так. Ты права такого не имеешь. Просто потому что я думаю о тебе как о самой красивой женщине, которую когда-либо видел, и действительно думаю о тебе так, как отношусь. Мне нравится твоё имя. Оно такое же, как и ты вся, и нравится его произносить, а на работе я называю тебя иначе, чтобы не осквернять настоящее. Потому что оно только моё, твоё и твоей мамы, которую мы обязательно вытащим вместе с твоей сестрёнкой. И ты нам нужна, и нам всё равно, какое у тебя прошлое. Мне всё равно. Для меня ты такая, как сейчас, а твоих мы будем беречь и ничего им не скажем о нашем с тобой прошлом. Главное – жить настоящим, думать о будущем и готовить всё для него, пока есть такая возможность. Что до недавнего прошлого… Так у меня оно тоже не безоблачное. На мне отметились все «духи» того лагеря. Многие по несколько раз. Специально приходили и издевались. Часами, с перерывом на обед и сон или пока наёмники их не отгоняли. Меня не насиловали, но унижали так, что лучше об этом не говорить. Тебе будет противно со мной общаться. Знали, как ломать, знали, как сделать больнее всего, знали, как сломать. Меня не должны были калечить. Я неудачно раскрылся в самом начале, показав, как я умею драться и убивать, и меня принялись ломать унижениями, истязаниями и побоями. Майкопффу нужен был такой человек, как я, и он меня получил. Я должен был убить тебя. Ещё там, в медблоке базы. Под камерами. Это обычная практика. Берут потрясающе красивую девочку, подводят к упрямцу, которого только что сняли с раскалённой сковородки, привязывают друг к другу личным общением, а потом заставляют убить эту девочку или обратно закидывают на дыбу. Человек ломается или сходит с ума. Это страшный контраст – попасть из рая чистых простынь и кондиционированного воздуха в ад, распятого на дыбе на раскаленном плацу крепости. Попав в медблок, я сам чуть башней не съехал. Тебя увидел и подумал, что так быть не может, это только сон, и потерял сознание от этого. Если человек сходит с ума, ему показательно для всех перерезают горло или вскрывают живот и ещё живого раскладывают на плацу. Страшная средневековая смерть, дошедшая до наших дней. Так было неоднократно. До вас на базе было три девчонки, не русских. Я лучше не буду рассказывать, как они умерли. Это страшно даже для меня. Или дают нож в руки и говорят: «Убей. Или будешь следующим». И люди убивают. Под запись камер. Зверски. От неумения пластают своих друзей в кровавые ошмётки, выпускают кишки, выкалывают глаза, а потом бьются в истерике, и Густав говорит им: «Молодец. Ты мужчина. Теперь ты с нами». Жизнь таких людей после незавидна. Ими затыкают такие дыры, на которые жалко даже моджахедов. Ренделл был очень откровенен, да я и сам за два года такого насмотрелся. Они не могли мне дать в руки нож просто так, как всем. Для них это было слишком опасно. Не смогли сломать обычным способом, но сломали на тебе, и в этом нет твоей вины. Над комплексом психологической обработки пленных работают лучшие специалисты Центрального разведывательного управления Соединённых Штатов Америки. Ренделл – кандидат наук, если по нашим научным званиям считать, и почти в совершенстве знает русский язык. Куратор – кадровый сотрудник американской разведки. Для них убить, обмануть или смешать с дерьмом – обычная работа. Они таких, как мы, на раз ломают. Со мной вот только повозились, с Ревазом, Батыром, ещё с некоторыми, но всё равно к каждому свой ключик подобрали. Увидев тебя, я дал себе слово, что ты выживешь. И сломался. Но поставил Майкопффу такое условие, от которого он не смог отказаться, а потом убил твою подругу. Зверски, но по-другому. Чтобы ни у кого не было никаких сомнений. И изнасиловал её мёртвую. Под камерами, которые писали все наши с тобой разговоры, чтобы они не заставили тебя убивать на следующий день, иначе ты просто сошла бы с ума. И был с тех пор с тобой постоянно вместе, чтобы ни одна тварь к тебе больше не подошла, потому что в самые первые дни ты была на грани безумия. И стал им условно своим, потому что мне не доверяют до сих пор. Как нас вязали кровью дальше, ты знаешь. Ни у кого из нас нет другого выхода. Мы убивали людей в бытовой обстановке. Это смертная казнь для всех. Я вообще маньяк-насильник. Мне попасть в любой стране в суд – сразу смертная казнь. Тебя обманули и использовали, но время пройдёт, и это потихоньку забудется. Время всё лечит. Я заказал новые паспорта нашему новому другу. Так что возможность уйти уже совсем близко. Мы пропадём так, что нас никто и никогда искать не будет. И у тебя ещё появится мужчина, которого ты будешь любить, ты родишь ребёнка. Много счастливых дней впереди и мама с сестрёнкой в вашем новом доме на берегу тёплого моря. – Не будет, Джокер. Никогда у меня ребёнка не будет. – И, потрясённая моим рассказом, Лина зарыдала. Я подождал. Спрашивать нет смысла, а историю забавную расскажу. Две истории. Мне их поведал в свое время Сашка. Рассказывал с такой болью, что даже меня проняло. Я тоже умею так рассказывать, тем более что всё это правда. – Знаешь, Линка-картинка. Есть такие забавные дома, в которых живут дети. Они почему-то называются детскими, хотя очень часто это колонии для малолетних преступников, чья вина перед всем обществом только в том, что они родились. В одном таком доме я провёл семнадцать лет своей жизни. Так что я – преступник-рецидивист. Иногда в такие дома приходят мужчина с женщиной. Они такие же, как и те, что каждый день проходят мимо по улице, но они заходят в этот дом и, если кому-то везет, уходят из этого дома с мальчиком или девочкой. Бывает, они оглядываются назад, бывает, нет. Но всегда в спину этой уже полной семье смотрят двести пар глаз взрослых маленьких людей, которым опять не повезло. Это первая история. Можно хлопать, но лучше глазами. И сейчас надо не плакать, а думать. Ты мне можешь сказать, что для этого нужен мужчина, который полюбит чужого ребёнка, но это совсем не так. Главное, чтобы женщина хотела и любила ребёнка, а всё остальное решаемо. Мне было пятнадцать, и я уже несколько месяцев жил с двадцатитрехлетней, уверенной в себе женщиной, которая забирала меня на своей машине к себе домой и… всё сама понимаешь. Меня устраивало такое положение дел. Она мне очень нравилась. Мне казалось, что я её даже любил. Женщина меня вкусно кормила, иногда дарила подарки и использовала в кровати как фаллоимитатор. Заодно и обучила меня всему. Однажды я приехал к ней домой, а она сидит на кровати, раскладывает на ней розовые детские одёжки и плачет, что не может завести ребёнка. Прямо как ты. В голос, со всхлипыванием и соплями. И тогда я рассказал ей про детский дом, а ещё про дома малютки, в которых живут действительно малютки, которые тоже уже отбывают свой срок. А детей надо не заводить, как кошечку или собачку, а просто любить. И всё. По молодости мозгов и щенячьему возрасту слова были совсем другие, несправедливо обидные, и она просто-напросто выкинула меня из своего дома, не дав обуться, а я психанул и ушёл босой. Был конец ноября, но я не умер на морозе. Повезло. Подвёз водитель грузовика, увидевший босого пацана, стоящего на остановке автобуса. Через два месяца она приехала в наш детский дом с тремя огромными сумками, в которых была новая одежда и обувь. Зайдя к директору, она назвала мою фамилию и имя очень авторитетного в нашей области человека и сказала, что всё это мне, и если она случайно узнает, что хотя бы нитка из этих сумок ушла на сторону, то директора с огромным удовольствием кастрируют нехорошие люди. У нас был неплохой директор. Немного подворовывал, немного таскал к себе домой, но в общем заботливый и добрый дядька. Он испугался так, что не смог ей ничего ответить, а только кивал головой, как китайский болванчик. Потом она нашла меня, сказала мне спасибо и попросила никогда к ней больше не приходить, потому что у неё две дочки-погодки трёх и четырёх лет. Родители этих девочек погибли, разбившись на машине. Самое справедливое государство забрало у них их дом и закинуло в казарменную тюрьму, назвав это заботой о детях, но этим девочкам повезло. У них появилась мама Кристина, которая любит их больше своей свободной и обеспеченной жизни. И вообще больше жизни. Таких детей очень много в этом самом справедливом государстве. Надо их просто найти и полюбить. Мы носили эти вещи всем детским домом ещё очень долго. Думаю, что они ещё там. Взрослые дети в таких домах бережливы, а вещи любят таких хозяев. Вот такие истории. А ты мне говоришь. Главное – любить детей, а всё остальное просто слова. Будет у тебя ребёнок Линка-картинка. Обязательно будет. Когда я тебя обманывал? Глава 11 О необычных развлечениях в греческой глубинке и вообще развлечениях Дикий вопль потряс воздух обширного подвала. Заметался между стен и перегородок, ударился о высокий потолок, отскочил к полу и метнулся куда-то дальше. Я пытал это существо уже третий час. Отливал водой и пытал дальше. Откусил кусачками пальцы на руках, вырвал зубы теми же кусачками, не все, но существу понравилось, откусил четверть губы, чтобы добраться до зубов, раздробил кости на пальцах ног молотком, сломал рёбра. Иногда меня менял Батыр – у него три сестрёнки. Две возрастом – как девчонки на фотографиях и видеозаписях. Существо орало, но почему-то не сдыхало. Оно уже давно рассказало все, что могло рассказать. И код сейфа, и номера счетов с паролями, раскололось про нычки в доме и в саду, рассказало, где закапывало трупы замученных девчонок, которые не выдержали изнасилований, но для меня это было неважно. Я обещал существу, что оно будет сдыхать долго, и просто выполнял своё обещание. Девчонок я не пустил в подвал, и это контролировал Батыр. Подвал хорошо звукоизолирован. Именно здесь существо изнасиловало старшую сестру Алексы, а её саму не стало и выкинуло из машины. Маленькая была ещё, не возбуждала. Алексу на всякий случай убрали к родственникам, старшая сестра навсегда поселилась в сумасшедшем доме. Она больше никого не узнаёт и ни с кем не говорит. Существу, как всегда, ничего не было. Папенька – местный шериф и один из самых богатых людей в округе. Сынок тоже не бедствует и развлекается, как нравится. Детей в основном покупает. Кого-то ловит на дорогах, как Алексу с сестрой. Покупал и ловил… Больше не сможет. Сдох вроде. Жаль, быстро. Недосмотрел я. Надо было перевязать и продолжить. Я ещё столько приколов знаю. Ну и хрен с ним. На днях надо будет ещё и папочку пристрелить. Хотя почему на днях? Алекса же есть. * * * – Приезжайте! Скорее приезжайте! Алексису плохо. Я не знаю, что с ним. У него пена изо рта. Вопли прервались рыданиями и визгом. Трубка с грохотом упала рядом с аппаратом. Сюда уже не позвонят, а сотовый намеренно отключён. Теперь ждём гостей. Какой талант пропадает! Научила Лейла свою подружку плакать и стонать. Плакать от восторга. Слушаешь запись, сам в экстазе бьёшься. Умничка! У нас теперь такая фонотека, что ахнешь. Сейчас вот кричала и плакала от ужаса. И без тренировки. Сколько талантов у девочки! А как она нунчаками вертит! Загляденье. Назвали же насильника Алексисом. Защитник в переводе. Защитничек! И папаша его тот ещё защитник. У него столько подвигов, что повесить мало. Подкупы, убийства, рэкет. Всё это по кругу уже больше двадцати лет. Папашка насильника прискакал через четырнадцать минут. С мигалкой на полицейской машине и ещё двумя офицерами полиции. Но нам по фигу. Если у них такая полиция, то им всем туда дорога. Стволы Куратора мы брать не стали. «Галилы» прихватили, на которые я сделал самодельные глушители. Тяжёлые и громоздкие, но на пару очередей их хватило, а больше и не понадобилось. Расстреляли всех в упор, прямо во дворе. Из машины только позволили выскочить. С трупов ничего не брали – противно. Садиста это не касается. Это плата за удовольствие его грохнуть. Хотя для меня удовольствие то ещё – я сейчас в одежде насильника. Когда я вышел из подвала, Лейла побледнела, а Алекса показала, чем позавтракала. Второй раз. Первый был в подвале. Кровью я был залит весь. Сама показала, сама и отмывала. Нечего полицейских экспертов радовать. Я переодевался в шикарной ванной, а Алекса работала уборщицей у существа, потом и бензином это место залили. Растворителя в кладовке оказалось мало. Никто не рассчитывал на такие страсти нашей помощницы.