Обе не заметили, как появилась Соня, видно, открыла дверь своим ключом и, подивившись необычной тишине, подошла к столу на цыпочках. Подошла и замерла, зачарованно глядя на зеленые бумажки. Первой опомнилась Яна, сгребла доллары в кучу, положила их в бар и заперла на ключ. — Соня, иди в свою комнату! — Я-то пойду, — пропела Соня. — А вы дальше будете ругаться? — Скажи мне, эти деньги прислал тебе отец ребенка? — взмолилась Елизавета Петровна. — Тогда я еще что-то могу понять. В противном случае от них надо избавиться. Если не отдавать в милицию, то можно употребить их на добрые экологические дела. — Знаешь что, мам, я тебе отдам твою долю, и делай с ними что хочешь. Можешь перевести их в детский дом или вложить в коммунальное хозяйство, правительство утверждает, что это очень насущно. Можешь с их помощью латать озоновую дыру, только не забывай, что озону твои купюры что слону дробина. Можешь бороться с ядерными отходами. — А можно, баш, выйти на балкон, разжать руки, и полетят наши деньги, как голуби, — протрубила Соня в приоткрытую дверь. — Сонька, брысь! Собирайся в дорогу. Упаковывай английские учебники. — Ты мне так и не скажешь, кто отец ребенка? — Елизавета Петровна перешла на шепот, голос ее дрожал. — Мама, зачем тебе это знать? Его нет в России. Я вообще не знаю, где он находится. — Тогда скажи, откуда эти деньги? В дверь опять просунулась улыбающаяся рожица Соньки: — Давайте будем считать, что отец ребенка — дядя Боря. — Что ты такое говоришь? Да твоего ли ума это дело? Как тебе не стыдно подслушивать? — Бабушка, какая ты наивная, неужели ты не понимаешь, что у них роман. Все, окончен разговор. Яна ушла на кухню. Елизавета Петровна села на диван, поджала губы. В глазах уже закипали слезы. Пусть живут как хотят. Это поколение не желает слушать старших! Ну и шут с вами. Она включила телевизор. Там шла старая грузинская комедия. Четверо мужиков — дорожных рабочих — валяли дурака. Они делали это с полной серьезностью и абсолютной уверенностью, что это и есть полезный труд, из-за чего все выглядело особенно смешно. И тут она его узнала: того самого, из римского аэропорта, в стоптанных туфлях из свиной кожи, вспомнила, как он покупал в трех экземплярах песочные часы. На экране он был такой же пузатый коротышка, только молодой и очень обаятельный. Сейчас этот актер стар и богат, тучен и, наверное, болен, но лицо его сохранило то же самое выражение благодушия и серьезности. Конечно, там есть ирония и насмешка над собой, но их можно рассмотреть только в сильнейшую лупу. И не рассмотреть даже, а угадать. Обидные слезы вылились уже совсем по другому поводу. Это были слезы умиления. Круг замкнулся. Римская история кончилась. Ружье, следуя рекомендации Чехова Антон Палыча, все-таки выстрелило. Иначе зачем он опять появился перед ее глазами — толстый, смешной и мудрый человек? Повести и рассказы Свадьба Повесть 1 Константин познакомился с Надей — очень давно, еще в детстве, когда она с шумной Бориной компанией пришла в их квартиру на Сивцевом Вражке встречать Новый год. Есть ли что-нибудь приятнее в жизни десятилетнего человека, чем зимние каникулы? А Новый год — это вершина всех наслаждений, только не укладывайте спать, дайте послушать бой курантов, позвольте чокнуться со всеми звонкой хрустальной рюмкой. Пусть в ней будет лимонад, пусть… Он так же, как шампанское, кипит праздником. Надя пришла последней, и сразу в квартире все загомонили, зашумели: «Косяка где? Позовите Костю!» Снегурка… шубка голубого бархата, серебряный кокошник, пушистая коса через плечо… Новогодняя Москва полна снегурками — они обслуживают детские праздники, торгуют елочными игрушками, вчера был дед Мороз с папиной работы, привез пакет с конфетами, но эта Снегурка была особенной, имеющей прямое отношение к чудесам. Костя, помнится, подумал, что родинка над губой — не что иное, как зернышко отцветшей липы. Ее сорвали с дерева и осторожно вдавили в снежное лицо Снегурки, чтобы оно имело более человечный вид. «А это тебе подарки, мальчик Костя», — она протянула ему толстый шерстяной носок, набитый великолепными солдатиками, а в другую руку вложила обжигающе холодный снежок. И тут он смутился до слез, ему стало неловко и за любовное и чуть насмешливое внимание окружающих, и за то, что он, как последний дурак, «выдумал сказочные чудеса», ему непосильно стыдно было перед всеми за свое счастье. Он высвободил плечо из руки брата и убежал. Костя встретил Новый год со всеми, а потом его поспешно раздели, сунули в кровать и плотно закрыли дверь. Только через час Борис заметил, что Костя не спит, а стоит босиком около полуоткрытой двери и дрожит — то ли от озноба, то ли от возбуждения. «Косяка, какого черта!» — «Не кричи на ребенка! Как можно уснуть в таком гаме?» Костя не сразу узнал в коротко стриженой худенькой девушке в зеленом платье недавнюю Снегурочку, а когда узнал — огорчился. И ростом она стала ниже, и глаза не так блестели, и коса, выходит, была искусственной. Но все равно она была очень красивой. «Ложись, дурачок… Ноги ледяные. Хочешь, расскажу тебе какую-нибудь историю? Зови меня тетя Надя, а я буду звать тебя рыжий Костя. В отличие от другого Кости, который брюнет. Ты не сердись, рыжий цвет для мальчика самый подходящий…» Вот ведь насмешка судьбы! Женщина, которую он любит больше всего на свете, когда-то укладывала его спать со сказочкой. 2 Шесть лет спустя, когда из рыжего лопушка вымахал длиннющий парень с могучим разворотом плеч, когда волосы его потемнели и приобрели терпкий оттенок крепко заваренного чая, Костя опять встретил Надю, и не просто встретил, а провел с ней целых десять дней в одной байдарке. И все эти десять дней он вспоминал новогоднюю ночь и пытался понять: было ли уже тогда у нее что-нибудь с Борисом? Он выдавливал из прошлого мельчайшие подробности — что говорила, кому улыбалась, на удивление, он все помнил и подводил неизменный итог — нет, тогда еще ничего не было. Зато теперь есть, и незрячему видно. Ну что ж… Борису повезло. Все правильно, кому же, как не Борису. Для Кости старший брат был носителем самых высокопробных качеств: красоты, ума, таланта, а недостатки Бориса умещались в емком определении — сложный характер. Из-за этих сложностей Костя и попал в байдарочный поход по Аральскому морю. Предшествовал походу конфликт на кафедре театрального института, где Борис учился. Куда бы он ни попадал, он сразу начинал конфликтовать. Так было и в школе, и в строительном институте — Борис бросил его через год учебы, и в армии, а теперь вот в театральном. С кем и почему повздорил старший брат, Костя так и не разобрался. Борис рассказывал что-то смутное, но при этом так успел накалить атмосферу в доме, что родители искали любого предлога, чтобы отвлечь старшего от институтских забот. А здесь майские праздники, друзья летят рыбачить в плавнях. «Отдохни, развейся», — взмолились родители, сами купили байдарку и даже забрали Костю из школы. «Пропустишь неделю, невелика важность, а вдвоем оно надежнее». Плавни так плавни… Поход был трудным и прекрасным: небо, вода и необозримое царство тростника — породистого, чистого, сытого и высотой эдак метров семь. Местное население пробило в тростнике узкие проходы. Целыми днями туристы мотались по этим узким каналам без берегов, удили рыбу, а вечером, одурев от безжалостного солнца и усталости, пробирались к островкам твердой земли. Разыскать эти островки было трудно, самодельная карта плохой помощник, и уже на третий день туристы заблудились, не успев до темноты найти землю. Все вдруг переругались. «Надо было по левой протоке идти, нас предупреждали…» — «Да это когда было?» — «Черт, убери весло, ты меня водой поливаешь…» И среди этой перепалки Костя вдруг услышал голос брата: «Ты-то хоть помолчи!» Окрик этот, резкий и раздраженный, мог относиться только к Наде. Костя сжался: «Как же можно так с ней разговаривать!» — и тут же вскочил на ноги, раскачивая байдарку: — Надя права, земля где-то рядом. Помните, казахи говорили, что можно ходить по тростнику? Его надо заламывать, вот так… Он держит. Я пойду обследую местность. Посветите фонарем. — Это что еще за выдумки? Сиди! — прокричал Борис. Костю никуда не пустили, но воспользовались его советом — каждый попробовал и «заломить», и постоять на пружинистых стеблях, и потом сделать несколько шагов в непроглядную тьму: «Не смелости ради, братцы, за нуждой!» Развлечение с тростником вернуло всем хорошее настроение. В конце концов, это даже романтично — провести ночь на плаву. Поужинали сухарями с урюком, даже спели пару песен и прямо в байдарках стали устраиваться на ночлег. Потом взошла луна. Костя полулежал, привалившись спиной к рюкзаку, и слушал шепот Бориса: «Не сердись… Я не знаю почему. Такой уж я есть. Ну посмотри на меня…» Когда встретились перед походом в аэропорту, Надя ахнула: «Сколько же лет прошло? Уже и Костя жених». — «Он не жених, — бросил Борис, — он девятиклассник». Это насмешливое и, как показались Косте, крайне бестактное замечание брата все расставило по своим местам. Какими бы ни сложились дальше его отношения с Надей, он всегда будет для нее мальчиком, «рыжим Костей», в отличие от другого, «который брюнет». Есть ли более пошлое слово, чем «брюнет»? Его обижала излишняя Надина заботливость, злили «взрослые» вопросы: «Кем ты хочешь быть?» — «Поэтом», — хмуро бросил он первое, что пришло в голову. Поверила… Эта Надина доверчивость тоже была оскорбительна. За дурака она его, что ли, принимает? Разве может нормальный человек, если он не Пушкин, может вот так бухнуть: «Я хочу стихами зарабатывать на жизнь»? Теперь она, конечно, спросит, что мы проходим по литературе. Спросила. И про любимого поэта спросила. Костя зло и насмешливо отрапортовал: «По литературе проходим Кафку, любимый поэт — Сологуб Федор». — «Скажи пожалуйста, а я их не читала», — призналась Надя. «Я сам их не читал, но очень люблю». А потом вдруг: «Костенька, самое лучшее в тебе — это правдивые глаза. Ты их береги». Это уже откровенная насмешка! «Хорошо, теть Надь, я куплю очки». С Борисом она, небось, так не разговаривает. С Борисом она тихая. Три последних дня туристы провели на насухо продутом островке в полуразрушенном сарае, где когда-то солили и вялили рыбу. От прошлой кипучей жизни на острове остались скособоченный причал, засыпанные песком остовы лодок, гнилые сети, сарай с огромными, бурыми от соли чанами, да еще старый слепой осел. Целыми днями он бродил среди колючек, ощупывал их мягкими губами, пил воду из тихой заводи, а на закате замирал неподвижно, провожая слепыми глазами солнце. Экзотика! Но как грустно… День проходил незаметно — рыбалка, уха, а ночь казалась Косте бесконечной. Ночь — самое бесполезное время в походе. Дневная жара сменялась совсем не майским холодом. Ставить палатки никому не хотелось. Укладывались в сарае на полу, надев на себя все теплые вещи, и без обычных прибауток и смеха, тесно прижавшись друг к другу, засыпали. Костя лежал с краю, дальше Борис, потом Надя в пестром спальнике. Три ночи — как они были похожи! В два, а может, в три часа ночи Костя просыпался, голова была ясной, и ни малейшего желания спать. Через дыру в крыше виднелся кусок неба с яркой звездой. И черное небо, и звезда казались нарисованными, они были словно неотъемлемая часть кровли. Костя смотрел на этот кусок вселенной, слушал ветер и обдумывал прожитый день.» Эх, Костик, если бы я могла выбирать из двух братьев, я бы выбрала — тебя…» Как это понимать? Подумаешь, шмотки постирал. И куда это она собирается меня выбирать? И уж совсем непонятное: «У тебя, Костя, удивительный дар. Рядом с тобой люди ощущают себя более хорошими, чем есть на самом деле». И заметьте, это было сказано без обычной снисходительной усмешки. Это было сказано даже грустно. Потом дыра в кровле светлела, проступали очертания рваных ее краев. Костя поднимался на локте и через плечо брата внимательно рассматривал Надино лицо. В предрассветной мгле оно казалось голубоватым, круглый подбородок тонул в пушистом свитере, темная косынка перечеркивала лоб. Даже во сне ее лицо постоянно менялось — то чуть морщился лоб, то ресницы начинали напряженно трепетать, и Костя с тревогой думал, что ей неудобно лежать и надо бы голову положить повыше — резиновые матрасы все дырявые, и за ночь воздух из них выходит полностью. Костя смотрел в Надино лицо до тех пор, пока льющийся из дыры в кровле свет не собирался в яркий, насыщенный пылью луч. Этот луч будил ласточек. Острохвостые, легкие — как они были крикливы! Пронзительно горланя, они начинали метаться под крышей сарая; и, зная, что этот гомон и бьющий прямо в лицо луч непременно нарушит еще чей-то сон, Костя закрывался с головой, утыкался в теплую макушку брата и тяжело засыпал. Десять дней, десять ночей — как скоро они окончились. В Москву добирались поездом. — Костя, я к тебе очень привязалась, — сказала Надя на вокзале. — Приходи ко мне с Борей в гости. Я буду тебе очень рада. Придешь? — Скорее всего, нет, — строго сказал Костя, потоптался смущенно и ушел по перрону не оглядываясь. 3 После весенних плавней возвращение к прежней жизни — к урокам и тетрадям — Костя воспринял как недоразумение. Надевать по утрам школьную форму было так же нелепо, как влезать в сброшенную, мертвую кожу. Он и думать забыл, что через месяц поедет в стройотряд, что после лета предстоит ответственный и грозный — десятый! «Он решает все, — говорили дома, — десятый класс — поворотная точка в жизни». А у Кости было такое чувство, что он уже стоит на этой поворотной точке, и виной тому — байдарочный поход. Целыми днями он ждал появления Нади, но она не приходила. Борис не упоминал о ней даже в разговорах. Ее присутствие в мире было пока тайной для родителей. Надя ушла в ту землю обетованную, куда Косте не было доступа. Ясно, она встречается с Борисом, но где, когда? — Костя, у тебя совершенно отсутствующий взгляд, — говорила мать. — Ты как в воду опущенный. Дай лоб. Лоб был холодный, но эти слова — «в воду опущенный» — как нельзя лучше определяли его общее состояние. Он словно нырнул в теплую, расслабляющую ванну, и все голоса звучали словно издалека, не для него. Ему казалось, что в его мозгу хозяйничают по-кошачьи ласковые пальцы, нажимают на какие-то клапаны, и он уже не принадлежит себе, ни на чем не может сосредоточиться, а так… грезит, весь отдавшись изнурительному ожиданию. Чего он может дождаться? «Вот бредятина, — твердил он себе, — это как корь. С этим надо бороться». Но мягкие пальцы держали крепко, и даже в школе, даже на уроке химии — знал ведь, что спросят, — он не мог отделаться от мыслей о Наде. Только бы вспомнить ее лицо. Тогда, на ферме, насмотревшись на нее всласть, он закрывал глаза и тут же мысленно воспроизводил ее образ. Одной недели хватило, чтобы память размыла черты милого лица. Он пробовал представить себе ее подбородок. При всей Надиной хрупкости, если не сказать — худобе, у нее был мягкий подбородок, а под ним нежная складка, перетекающая в розовую тень ямки под горлом. «Если удастся точно представить этот круглый подбородок, — думал он, — тогда уже вспомнится ее взгляд — вверх и чуть-чуть вбок». Косте казалось, что если память вернет ему Надин облик, то кончится это мутное наваждение и он вернет власть над собой. — Полозов, пожалуйста, — голос учительницы прозвучал, как всегда, жестко, но на последнем слове смягчился. Костю прочили на медаль. Учителя любили его за аккуратность, за четкие ответы, а главное — за какую-то недетскую деликатность. Он так рассказывал урок, что они невольно ловили себя на мысли, что Полозов хочет сделать им приятное.