Я не решилась еще раз спросить, что такое медитация. Мне уже столько раз объясняли: «медитация» по латыни — размышление, но в современной терминологии это особое состояние, в котором сознание присутствует, но интеллектуального постижения нет, сознание обращено на себя. Когда я чего-нибудь не понимаю, на лице моем помимо воли появляется скорбное, глуповатое выражение. Увидя мою печаль, Миша тут же принялся мне объяснять. Я покорно выслушала небольшую лекцию, но запомнила только, что объекту-де не нужны внешние и внутренние образы, чтобы с ними работать. Потому что объекту должно быть и без этого хорошо. — Это состояние покоя? — задала я беспомощный вопрос. — Нет. Медитация — это активное состояние, — решил помочь чернобородый. — Ну, например, инсайд — решение задачи во сне, а после этого ощущение полного счастья. Или, например, влюбленность. Это ведь состояние блаженства? Так вот, влюбленность, только без объекта. Это уже близко к медитации. — Я не умею без объекта, — я подняла на чернобородого Мишу испуганный взгляд. — Я тоже не умею, — усмехнулся он мне в ответ, — но этому надо учиться. — Сат — Чит — Ананда, — подбадривал меня лохматый. — Бытие — Знание — Блаженство. Три категории, по которым живет, вернее, в которых пребывает индийский Бог. Глаза его сквозь заросли волос смотрели на меня испытующе, наверное, они у него серые, но рыжина его гривы придавала им интенсивный синий цвет. — Моя хозяйка говорит, что пест в ступе нельзя на ночь оставлять, а то дети вырастут лохматыми. Ваши родители не знали этой приметы и обращались со ступой кое-как. Уголки его глаз собрались в морщинки, наверное, он смеялся. Не надо думать, что хозяева старого дома набросились на меня, как на подопытного кролика, — ни в малейшей степени. Уж что-что, а в педагоги они не набивались, сознание их в полной мере было обращено на себя, на свои книги, велосипеды, огород. Я сама, словно пришелица из другого мира, дергала их поминутно, замучила своим любопытством, интересом к йоге и требовала почти настырно — помочь мне. Помочь! В чем, я сама не знала. Просто я устала болтаться на перекладине собственных противоречий и хотела приобщиться к новым знаниям, к их безмятежному состоянию духа, к их умению если не входить в медитацию, то хотя бы верить в покой и просветление. Отказавшись от возможности помочь моей душе, лохматый Миша решил хотя бы моему телу дать раскрепощение и здоровье. — Зарядка. Это не йога, это только введение в йогу, так сказать — попытка, но и она полезна. Девять поз… запоминайте. Каждое утро, расстелив на полу одеяло и плотно прикрыв дверь, я приступала к так называемой алма-атинской зарядке. Листок бумаги, врученный мне лохматым с указанием девяти поз, был весь исписан, изрисован. Первое — сесть на ноги, выпрямить спину, руки плотно сжать, локти сдвинуть, следующая позиция — лечь на живот, выгнуться и взять в руку пальцы ног…. Кажется, чего проще, но мои упражнения не напоминали даже попытку йоги. Наблюдающему за мной непременно припомнились бы такие глаголы, как корячиться, выдрючиваться, тужиться. Жалкое зрелище! И, смеясь над собой, я садилась на одеяло в удобную позу и, как старинный заговор, повторяла непонятное: «Сватхистана… манипусара… сахасрара… язык сломаешь!..Энергия концентрируется в семи центрах вдоль позвоночника… Нет у меня этих центров! Нет, это не мое…» За окном хозяйка Варвара Алексеевна, или попросту баба Варя, кормила кур. Она только что вернулась с «задов, что за Шарабановкой», где косила по росе, и я меньше всего должна была бояться, что она заглянет в окно и застанет меня за этим странным занятием. Она никак не вмешивалась в мою жизнь, в холодные ночи звала ночевать в дом, раз-два в неделю, когда ставила самовар, приглашала на чай, а в прочие дни обходила стороной мой сарайчик, оборудованный под жилье еще ее покойным мужем. Баба Варя давно на пенсии, но, «чтоб с кружкой по деревне не ходить», держала полное хозяйство — огород, корову с телкой, овец, кур. Несмотря на почтенный возраст, она была подвижна, ловка и весь световой день находилась в неотлучных трудах: косила, ворошила упругое сено, складывала в носилки, как здесь говорят, потом в копенки, потом в стога. По вечерам, заслышав стук моей пишущей машинки, в сарайчик являлся сосед, тоже пенсионер, мужчина рыхлый, большеголовый и неприятный. Он был уверен, что в городе я работаю машинисткой, и хотел сполна использовать мои технические навыки, для чего носил перепечатывать кляузные письма. Пенсионера волновали всякие колхозные беспорядки, но больше всего его волновали колорадские жуки, люто плодившиеся в это сырое лето. Пенсионер требовал у далекого начальства, чтобы оно «путем дачи соответствующего сигнала в строжайшем порядке обеспечило приусадебные участки ядами против злостного вредителя, поскольку картофель есть основной продукт питания в нашей социалистической стране и способствует повышению продовольственной программы». В отпечатанном виде письма эти производили гнетущее впечатление, и, жалея далекое начальство, я пыталась их править, но мой лаконичный стиль не устраивал пенсионера, и я стала отстукивать слово в слово, исправляя разве что орфографические ошибки. Оценив мою покладистость, пенсионер стал подсовывать мне конверты, чтобы и адрес был отпечатан. Конверты он явно готовил впрок на долгую зиму. — Гони ты его! — негодовала баба Варя. — Ишь, хвост распустил, старый индюк! — и добавляла доверительно: — Оч-чень охоч до женского полу, особенно до городских. Отпечатав очередной опус пенсионера, я надевала кеды и бежала к старому дому прополоскать мозги. Во время одного из наших вечерних разговоров я заметила мятый, вырванный из тетради, листок. Он висел на гвоздике под литографией, непонятно, почему я его раньше не заметила. «Заветы Махатм» — таков был заголовок, далее шли под номерами дельные и полезные советы, как то: при отъезде навести идеальный порядок (не от слова идея, а от слова идеал), закопать мусор в яму, «факультативно», меня особенно умилило это слово, построить мостки на реке и так далее… — Это заветы — кому? — Это не я писал, — пояснил лохматый Миша, а второй пояснил: — В дом наезжает много народу, и народ должен вести себя соответствующе. — Это ваши друзья? Чернобородый пожал плечами. — Наверное. — А что такое Махатмы? Лохматый, он возился с крыльями велосипеда, стараясь потуже их закрепить, оторвался от своей работы, задумчиво почесал одной босой ногой другую. — Махатма буквально — Великая душа. Ну вот… Это высшее существо, посланное в мир, чтобы руководить жизнью людей. — Он помолчал, вздохнул, опять потянулся к велосипеду. — Эта руководящая деятельность может не осознаваться самими людьми, и объект может осознавать ее как собственные желания и идеи. Как всегда, простой вопрос, и дела привычные — убрать, закопать, построить — а оказывается, все это Великая душа. — Понятно? — Красиво, — ответила я, чтобы поддержать разговор. Случались и прогулки в лес, обычно втроем, однажды вдвоем. Лохматый Миша уехал на велосипеде за хлебом в соседнюю деревню, а чернобородый, оказывается, давно хотел показать мне какой-то бездонный овраг с лисьей норой. Лису мы так и не нашли, и не потому, что плохо искали, а как-то забыли о ней, пробираясь по крутому, густо заросшему овражьему склону. Он шел впереди, выламывая ветки сухостоя, приминая кусты, крапиву и образуя коридор в непролазной чаще зелени. Противоположный склон оврага был тоже крутым и заросшим, и я, борясь с одышкой, с испугом представляла себе, как мы будем карабкаться вверх. И вдруг — ручей, журчащий по каменистому руслу, и круглая поляна, а овраг остался уже позади. Бог мой, какая красота! Трава доходила нам до подбородка, дикие плети ромашки, мятлик, колокольчики, угретая под березами земляника. Лето повернулось к нам самой щедрой своей стороной. Конечно, я сказала, что природа — лучший ваятель, сказала никому, просто так, потому что какие на этот счет могут быть возражения, и тем не менее, — он мне возразил. — Существует мнение, и я с ним вполне согласен, что природа средней полосы России рукотворна. Как английский газон, который стригут каждый день в течение трехсот лет. Здесь когда-то стояли леса, и их сводили под пашни. При этом, проглаживая рельеф плугом, оставляли рощицы, причудливо очерчивали опушки. Поле, а в центре ива или несколько берез, их опахивают со всех сторон и не рубят, может быть, триста лет, а может, и того больше. Это и есть русский пейзаж и русский характер. Я не нашла что возразить, потому что эта чужая точка зрения сразу стала моей. Не спеша мы пересекли поляну и вышли на дорогу, она буквально возникла ниоткуда, как ручей, выбившийся на поверхность. В дороге еще угадывалась колея, выбитая когда-то телегами, но она уже заросла травой, еще пяток лет, и она зарастет, исчезнет, как плешь на болоте. — Куда она ведет? — В бывшую деревню. Двадцать лет прошло, как вывезли отсюда последний сруб, а название осталось — Детьково. Сейчас там только ирга и одичавшие яблони. Я хотела сказать, что, мол, грустно, когда дороги зарастают, с трудом осваивали край, и вот теперь он никому не нужен, но Миша меня опередил. — А мне не жалко лесных дорог — пусть зарастают. Дороги — это раны на теле земли, а землю надо беречь. Зарастет дорога, и все придет в естественный порядок. И опять я согласилась с ним мысленно. В его спокойных словах угадывалось что-то неслучайное, обдуманное, только звучали они грустно. — А умирающие деревни тоже не надо жалеть? — Не знаю. Мне не жалко. Но «умирающие» слишком красиво звучит. Они не умирают, просто появляются в другом месте, а вот обычаи деревни, обряды, особое отношение к земле — это все уже совсем другое. Сейчас не в город надо бежать, а из города. Деревня обходится людям несоизмеримо дешевле. Деревня только дает, потребляя при этом минимум, а город сжирает все — ресурсы, воду, леса, сам воздух. Я вспомнила о Великой душе и решила рассмотреть проблему в свете индийской философии, даже вопрос в уме приготовила, но не задала его, как-то расхотелось. А что спрашивать-то? Скажем, Инь и Ян — древние китайские символы, двуполярность бытия. Ян — теневая сторона горы — есть холод, земля, женщина и так далее. Инь — ее солнечный склон, там небо, тепло, мужчина. Согласитесь, это несправедливо. Женщина дает жизнь, она хранительница очага и мира, но она отрицательный заряд, мужчина — всегдашний разжигатель войн — положительный. — Тут нельзя говорить о справедливости, — сказал он мягко, как ребенку. — Это все равно что спрашивать, что лучше — право или лево. — Лево, — ответила я не задумываясь, вспомнив свои блуждания в цветущих лугах. Он рассмеялся. — Это очень субъективно. Мир двуполярен, и нельзя спорить, что лучше — плюс или минус, тепло или холод. Одно без другого просто не существует. Даже добро и зло принимают разное обличие, и не всегда можно сказать, что лучше. — Например? — Ну… расщепляли атом, получили бомбу. — Смотря в какие руки эта бомба попадет. — Не к злодеям, уверяю вас, а к знающим и вполне образованным людям. И не надо больше примеров. Вы и так все отлично понимаете. Он прав, это я понимаю. Разговор об атомной бомбе шел на огороде, поскольку оба Миши были заняты делом, он быстро потерял свою актуальность. Огород был маленький, но ухоженный, сорняки выполоты, помидоры подвязаны. Наибольшим вниманием хозяев пользовалась картошка, с которой они, не требуя у местного начальства ядов, собственноручно собирали личинки колорадских жуков, а также тыква, начинающая цвести крупными оранжевыми колокольцами. — Очень люблю тыкву, — сказал чернобородый. — Разумное растение. Смотрите, я с краю всего несколько семечек в землю бросил. А какая мощь! И ведь ей было совершенно все равно, в какую сторону раскидывать свои плети, она без присмотра, но в морковь не полезла и помидоры не затронула. — Она же не успеет вызреть за лето. — В прошлом успела, только тыквы получились кривобокие. Люди бестолковые жили, нет бы поставить тыкву ровненько. — Что вы такое говорите? Смешно. В колхозе косить некому, а вы про тыквы. — Это все отговорки, — не согласился со мною Миша. — Из города бежать надо. Вот отработаю стаж и перееду сюда на постоянное жительство. Куплю козу, собаку, кур заведу. Из всех благ цивилизации оставлю себе только электричество, ну и книги, конечно. Я посмотрела на него с сомнением. Ему было немногим больше тридцати, и к тому времени, когда он наработает стаж, многое может измениться. Как всегда, он понял мои мысли. — Нет, за этот срок человечество не поумнеет. Только сегодняшние проблемы станут еще острее. Каждый гражданин планеты сейчас должен жить, потребляя как можно меньше ресурсов. Нельзя без конца грабить землю. «Должен-то должен, — подумала я, — но ведь не будет». И еще представила, как он будет доить козу, такой огромный, а коза такая маленькая, и вдруг подумала, что я ничего о нем не знаю — есть ли у него жена, дети, в каком он доме живет и на какую службу ездит по утрам. Тут же я поняла, что и они ничего не знают о моей жизни, и мне захотелось первый раз как-то конкретно пожаловаться. — Я сбежала из города, вовсе не ставя перед собой столь глобальные задачи. Просто в городе я не могла работать, а мне надо было закончить книгу. Вторую часть, — добавила я зачем-то. Мне хотелось, чтобы он спросил, о чем моя книга. А я бы ответила: «Как о чем? О жизни». Но он не спросил, он был сосредоточен на колорадских жуках. Лохматый Миша орудовал с костерком, на котором сжигается эта вредоносная дрянь. Я уже не могла остановиться. Я ждала сочувствия, я хотела, чтобы меня пожалели. — Я разругалась с городом. Слово «редактор» наводит на меня оторопь. Пишу продолжение книги, а сама не знаю, будет ли опубликована хотя бы первая часть. И не получается ни черта! Еще суета, телефонные звонки, треп какой-то бессмысленный, все друг другу врут. И совершенно непонятно, как с этим бороться! — Надо разрушить собственное эго, — сказал лохматый категорически. Посоветовали… Нет, им определенно нельзя жаловаться. Не понимают или не хотят понять? — Я забыла, что такое эго! — Забыли? Ну вот… Это то, что человек считает своей сущностью, самым интимным, а на самом деле все это навязано извне — обществом, воспитанием, семьей… — Разрушить эго — это значит ни на что не обращать внимания и растить тыкву?