— Что ты опять натворил? — спросила Раиса Васильевна сына. — Ничего, — ответил Иван равнодушно. — Просто я некоммуникабельный. Еще тебе скажут, что у меня полное отсутствие честолюбия, я неинициативный, не люблю ни одного предмета и плохо учусь. — А ты не такой? — Я, может быть, еще хуже… — Это такая пытка для меня — говорить с твоей классной. Как ее — Зоя Федоровна? — Ничего не понимаю, — вступила в разговор Малюша. — Зачем с ней нужно говорить? — Мама, хоть ты помолчи! Раиса Васильевна сдавила рукой горло. В трудные минуты она всегда держала себя за горло, словно душила, и это помогало ей не расплакаться на виду у сына и больной матери. * * * — Баранов очень меня огорчает. Репетитора ему надо. И не только по литературе. Ольга Владимировна, например, говорит, что ваш сын ненавидит химию. И тут без репетиторов не обойтись. Это трудный предмет. «— Я сама уже не люблю этот предмет», — хотела сказать Раиса Васильевна, но вместо этого сказала: — Мне очень обидно. Я сама химик. — Математик в панике, — продолжала классная, — сегодня у Баранова четыре, завтра два. Всем с ним очень трудно. Но ни один предмет не идет у него так плохо, как литература. К тому же он циник. Да, да! Ему говоришь, а он улыбается. Смотрит в глаза и улыбается. Криво так, знаете? Раиса Васильевна молча кивнула головой: «Мне ли не знать?» — В этом году в девятый класс набрали много учеников из соседних школ. Из всех новеньких Баранов самый безнадежный. Живет сам по себе. Да! Все ему скучно. Ни во что не верит. Давайте думать вместе. — Давайте, — неуверенно сказала Раиса Васильевна и подумала, что кофточка на Зое Федоровне, наверное, батистовая и она не ленится крахмалить ее каждый день. Она хотела взглянуть ей в глаза, но увидела только чистый блеск очков. * * * Если бы у Раисы Васильевны спросили, ведет ли она дневник, она показала бы свой блокнот с денежными расчетами. Неделя за неделей в ней была расписана вся ее жизнь. Колонка цифр справа — наличность, колонка слева — долги. Четко и обстоятельно объяснялась в блокноте каждая цифра. — Замужние, благополучные женщины, — говорила она, — могут одеваться как попало, а мне надо устроить свою личную жизнь. Я не хочу, чтобы меня или Ивана жалели, и у нас все будет как у людей: красивая мебель, одежда, обувь, посуда. Иван ни в чем не должен чувствовать себя ущемленным. Среди цифр встречались подчеркнутые слова «август», «май». Эти подчеркивания не обозначали какого-нибудь значительного происшествия в августе или радости, ожидаемой в мае. Эти были сроки конца кредита на телевизор и начала нового кредитного договора для покупки стереорадиолы. И если у нее иногда возникали подозрения, что свою жизнь она подчинила задаче незначительной, мелкой, что желания она измеряет в рублях, а надежды глушит, Раиса Васильевна со страхом гнала эти сомнения, находя подтверждение своей правоты в повседневном опыте жизни. А опыт говорил: «Так все живут». Однажды в командировке она сходила в квартиру Пушкина на Мойке. «Пушкин всегда был мне близким человеком, — рассказывала она подруге, — но его жизнь я поняла только тогда, когда увидела счет долгов, прикрепленный к стене. Как это трудно — жить, как все!» Личная жизнь у Раисы Васильевны так и не удалась. Да и черт с ней, с личной жизнью, можно и без нее, и все бы ничего, если бы не Иван. В январе в блокноте появилась новая колонка цифр — деньги на репетиторов. Раиса Васильевна стеснялась этой колонки. В ее школьные годы репетиторство считалось позорным: либо ученик совсем бездарь, почти идиот, и его ничему нельзя научить, либо учитель никуда не годен. Теперь это почему-то не оскорбляет учителей. Говорят, без дополнительной подготовки не поступишь в институт. А сыну наплевать. Боже мой, почему ему на все наплевать? Оценки, однако, у Ивана стали лучше, платные уроки давали свои плоды. По всем предметам. Кроме литературы. — Почему у тебя по сочинению опять двойка? — «Войну» написал, «Мир» не успел… — Другие успели? — Успели. — Почему же ты не успел? — Войны мне понятнее, ближе как-то, — и кривая усмешка на губах. — Знаешь, какой главный недостаток у Андрея Болконского? — Только мне забот… думать о недостатках князя Андрея. — Можешь не думать. Я тебе сам скажу. Главный его недостаток — религиозность. Зою послушать, так этот князь жалкий какой-то, дурак дураком. — Что ты плетешь? — Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как надо писать мир. Легко писать только войну. Прошла неделя. — Почему ты сказал Зое Федоровне, что не знаешь, кто такой Гамлет? Мне твоя литература стоит сорок рублей в месяц! Иван ел компот и шумно выплевывал косточки, не попадая в чашку. — Зоя говорит, — он скосил щеку, удерживая косточку во рту, — что Гамлет — это Чацкий из замка Эльсинор. И, чтоб нам было понятно, проводит параллели. — Ну и пусть Чацкий! Тебе-то какая разница? — А такая, что это глупость. И не будем об этом говорить. Малюша аккуратно собрала косточки со стола. — Чацкий? Это фокусник? — Это я фокусник. Я! — неожиданно взорвался Иван. Обычно он был терпимым и мягким с Малюшей. — Мама, помолчи! При чем здесь твой фокусник? — Ничего не понимаю, — замахала руками старуха и ушла с кухни. Иван с тоской посмотрел ей вслед. Малюша была маленькая, легкая. Домашние сквозняки подхватывали ее, дули в спину, и она шла, куда несли ее воздушные струи. Склероз помутил ее сознание, стер память, и только желание ее что-то понять или вспомнить да поиск неведомого «фокусника» связывали ее с жизнью. Иногда сознание ее прояснялось. В эти дни она становилась веселой, разговорчивой и всех жалела. Иван тогда рассказывал ей про школу. С Малюшей легко было говорить, потому что она всегда и во всем была на его стороне. Она улыбалась, гладила голову внука и приговаривала: «Вольно им беситься…» Но потом болезнь брала свое, и Малюша впадала в бесстрастное непонимание всего происходящего вокруг. — Неужели это не лечится? — спрашивала Раиса Васильевна врачей. Малюше было семьдесят восемь, но сердце у нее было хорошее, и врачи говорили: «Ваша мама еще долго протянет». И Раисе Васильевне было жалко себя. * * * Когда она обнаружила у сына сигареты, то, хоть и понимала, что рано или поздно это должно было случиться, не выдержала, сорвалась на крик. — Я курю уже год, — сказал Иван. — И не будем об этом говорить. Не будь наивной, мать… — Не будь наивной! Если об этом узнает Зоя Федоровна, тебя выгонят из школы. — Тогда полкласса надо будет выгнать! — буркнул Иван. — Нет мужчины в доме. Все тебя жалела. Не устроила свою личную жизнь. — Устрой. Я буду только рад. — Я позову твоего отца. Пусть он тебе объяснит. Сигареты в твоем возрасте — яд. — Пусть объясняет. Только не вздумай опять устраивать свою личную жизнь с ним! Откуда такая злоба у шестнадцатилетнего мальчишки? — Ваня, милый, ну что ты? Ведь у тебя все хорошо. Только учись. И не кури. Учись и не кури. Для мужского разговора Раиса Васильевна позвала брата.