— Сигареты у него нашла. «Столичные», дорогие, — торопливо объясняла она на кухне. Лицо у нее было жалкое. Она словно просила: «Так-то оно так, только ты уж не очень его ругай». — Понятно, — говорил Григорий Васильевич решительно и делал шаг к двери, но она не отпускала его и опять шептала: — Чужой… Все для него. А он чужой. Мартовское солнце ярко светило в открытое окно. Животом на подоконнике лежала Малюша. Она смотрела на зачехленные машины, на куст боярышника, где воробьи всех окрестных дворов устраивали шумные ярмарки, деля ягоды, на детские коляски, откуда выглядывали уже загоревшие лица младенцев. Малюша завозилась под теплым пледом, выставила острые локотки, и Ивану представилось, что она взмахнет сейчас руками, расправит плед, и полетит над двором, и закричит гортанно, по-вороньи: «Ничего не понимаю…» но она затихла. — Хватит, Малюша, — сказал Иван. — Простудишься. Дай я закрою окно. Дядя Гоша стал рубить сплеча: — Мать пожалей, она на тебя жизнь положила. Репетиторов тебе нашла! Барин какой! — Тише, тише, — шептала Раиса Васильевна на кухне. — Учишься безобразно, — громыхал Григорий Васильевич. — Кем ты будешь? Тебя ждет армия! — Фокусник, — сказала Малюша, неизвестно к кому обращаясь. Раиса Васильевна стояла, прижав ухо к двери. — Ты что, не понимаешь, что должен поступить в институт? — Дядя Гоша, я доверю вам самое сокровенное, — Иван заторопился, боясь, что его перебьют. — Я буду пекарем. В соседней пекарне. Жратва бесплатно, я узнавал. И сто двадцать в кармане. Вечером буду переплетать книги. Это приятно. «Он издевается над нами», — подумала Раиса Васильевна. * * * Впервые о Нелке Спиридоновой Иван упомянул в начале учебного года. — Зоя ей говорит: «Спиридонова, почему вы носите такое короткое платье?» У Нелки платье на пределе, понимаешь, мам, на пределе. Нелка и говорит обиженно: «Я за лето выросла из формы». Класс так и грохнул. Все знают, как гордится Нелка своими длинными ногами. А Зоя и говорит: «Почему же у вас на форме рукава нормальной длины?» А мы валяемся. А Нелка говорит: «У меня руки не растут, только ноги растут». А Зоя говорит: «Пригласи родителей». А Нелка: «Родители-то при чем?». Зоя ей: «А при том…» А мы валяемся. Второй раз Раиса Васильевна услышала о Нелке на родительском собрании. Случай был курьезный. Спиридонова избила дружинника, с которым вместе делала вечерний обход. «Как же она могла его избить?» — интересовались родители. Оказывается, она знала приемы джиу-джитсу. «Известно ли отцу, откуда она знает эти приемы?» — «Нет, неизвестно». — «Понимает ли товарищ Спиридонов всю несовместимость поведения члена общества добровольной помощи милиции с подобным поступком?» Спиридонов, может, и понимал, но виду не показывал, а сидел красный и мял фуражку. Причина избиения была упомянута вскользь. Нелке показалось, что ее напарник превысил данные красной повязкой права. О причине как-то забыли. «Как же она его избила?» — требовали родители подробностей. Но Зоя Федоровна не рассказывала подробностей и опять спрашивала отца Спиридонова, говорил ли он с дочерью, высказывала сомнения, что если и говорил, то неправильно, и объясняла, как надо было говорить. — Лихая она, Нелка Спиридонова, — сказала Раиса Васильевна сыну после собрания. Иван промолчал. Тогда Раиса Васильевна еще не знала, что пройдет месяц-два, и Иван будет учить уроки с телефоном на коленях, чтобы мать, боже упаси, не взяла первой трубку, что будет пропадать до ночи и приходить домой со счастливой и беспомощной улыбкой, и поэтому не стала раскрывать для себя образ Нелки… Но образ стал вырисовываться сам, помимо ее желания и интереса. В редких рассказах Ивана про школу Нелка всегда выступала как главное действующее лицо, и действия ее имели самобытный и несколько скандальный характер. Доклад Спиридоновой по роману «Что делать?» вызвал такую дискуссию на уроке, что в этот день Зое Федоровне пришлось устроить внеплановое классное собрание. Нелка пыталась доказать, что этот роман, который любил Ленин, не имеет отношения к большой литературе. И, более того, Чернышевский был бы очень удивлен, если бы узнал, что его как писателя ставят в один ряд с Толстым и Достоевским. С историком тоже были проблемы. — Вас, Спиридонова, можно было бы назвать совестью класса, — сказал он, — если бы вы не были всегда в оппонентах. — А может, это удел совести? — ответила та. И ответила не с гонором, а как бы размышляя. Где только слов таких набралась? К удивлению своему, Раиса Васильевна узнала, что Иван занимается русским с репетитором вместе с Нелкой. — У нее тоже плохо с языком? — Хорошо. — Зачем же ей репетитор? — Нелка хочет быть журналистом. Это профессия абсолютно грамотного человека. После школы она поедет на БАМ работать и собирать материал. — Господи, — только и нашла что ответить Раиса Васильевна. — БАМ-то зачем? И, знаешь… Познакомь меня с этой девочкой. — Нет. * * * Сочинения за год Раиса Васильевна ждала как возмездия за свои недочеты и погрешности, но втайне надеялась, что Иван напишет хорошо. Должны же поступать проценты с ее денежных вкладов в русскую литературу. — Не волнуйся, мам. Я буду стараться. — Пиши свободную тему. — Я в ней не свободен. — Не остри. Умник! Зоя Федоровна в чем-то права. Гамлет действительно где-то пересекается с Чацким. Напиши как надо. — Кому надо, чтобы я писал как надо? — Ваня… — Ладно. Гамлет будет у меня пересекаться с Наташей Ростовой. Оба где-то люди, где-то на двух ногах. Катерина взорвет темное царство, но никакой грозы, сплошные ведра… Я пошел. «Кому это надо?» — спросил он ее. А впрямь — кому? Зое Федоровне, школе, ей самой? Нет, непонятно кому, общему стечению обстоятельств. Если бы три года назад она не сделала как надо, не послушалась бы шефа, а согласилась с этим неврастеником Васей Шиховым, то до сих пор не было бы защиты ее кандидатской диссертации. И сидели бы они на ста пятидесяти в месяц. — Ты обязана переделать третью главу, — кричал тогда Шихов. — У тебя липовая диссертация. И ты знаешь, что она липовая. Стоило мне чисто построить эксперимент, и все твои графики летят к чертям. Она бросилась к шефу, плакала, искала сочувствия. — Выкинь дурь из головы, — сказал шеф. — Чистый эксперимент Шихов опубликует со временем. Я с ним поговорю. Он все сделает как надо. А ты забудь. У тебя через месяц защита. И Раиса Васильевна забыла бы, но Шихов и по сей день не опубликовал свой чистый эксперимент. * * * — Зоя Федоровна, я пришла узнать, как Иван. Что он получил за сочинение? Он до сих пор не знает оценки. — Три… — Ошибки? — Были и ошибки, но не в этом дело. Он написал странное сочинение. — Ваня любит Достоевского, — Раиса Васильевна хотела говорить уверенно, но голос ее против воли звучал ватно, даже заискивающе. — Что значит «любит»? Баранов толком план к сочинению составить не умеет. Перед Зоей Федоровной стоял букет персидской сирени, и она поминутно поправляла его, подставляя ладонь под пышные грозди, словно прикидывала на вес тяжесть цветов. — Какой букет! — через силу улыбнулась Раиса Васильевна. — У нас сегодня день последнего звонка. Ребята уходят из школы. К ним так привыкаешь! И вдруг — все, они тебе больше не принадлежат. Зоя Федоровна еще раз погладила букет, скрипнула накрахмаленной кофточкой и продолжала: — Вы не подумайте, что я придираюсь к Ивану. Мысль в сочинении должна быть организована. В моей практике был такой случай. Одна ученица, трудолюбивая и старательная девочка, писала образ Павла Власова из романа Горького «Мать». Читаю, хорошо, нормально написано. И вдруг описание сцены освобождения Павлом Жухрая. Понимаете? А Жухрай — это уже из Островского, «Как закалялась сталь». Да, да… Не заметила, как с Павла Власова перешла на Павла Корчагина. И так естественно, логично получилось… Посмеялись… — Видите, к чему приводит отсутствие плана, — Зоя Федоровна устало провела ладонью по лбу. — У Баранова каша в голове. Тема «Гуманизм Достоевского в романе “Преступление и наказание”» вовсе не так проста, как может показаться. Гуманизм Достоевского имеет четыре пункта. — Сколько? — Раиса Васильевна почувствовала, что губы ее сами собой копируют ироническую усмешку сына. — Какие же это пункты?