— Вы только не волнуйтесь, — повторила Нелка. — Я тебя представляла совсем другой. Садись. Она была высокая, узкоплечая, с длинными руками и ногами. Курносый нос, челка — самое обычное лицо, но взгляд светлых глаз был такой, что казалось, смотрит она всем существом своим, душу в тебя переселяет. — Вы только не волнуйтесь, — сказала она в третий раз, и, когда смысл этих слов наконец дошел до Раисы Васильевны, она помертвела от страха. — Что с Ваней? — Ничего с ним не случилось. Он звонил мне из автомата. Он сказал глупость. Никуда он не уедет. — Подожди, девочка, говори толком… Значит, он тебе звонил. Когда это было? Малюша неслышно вошла в комнату и села на кончик стула. Нелка встала и неловко согнулась в поклоне, даже присела слегка. Словно делала книксен. Дальнейший свой рассказ она вела не отрывая глаз от спокойного лица Малюши. — Он сказал, что возьмет деньги у Павла Петровича. Он с ним книги переплетает. Но Павел Петрович спросит у него, зачем, мол, тебе деньги. Правда ведь? Походит Иван по городу, у реки посидит, покурит… — Нелка умолкла, прислушиваясь. — Пришел… По этому короткому восклицанию, по тому, как она взметнулась и вдруг застыла испуганно, Раиса Васильевна поняла: Нелка совсем не была уверена, что Иван придет. Сердце сжалось. Что знала эта девочка о ее сыне такое, что могла всерьез принять слова Ивана о побеге из дома? — Иван, я пришла сказать, чтобы ты принес деньги, — Нелка перевела дыхание и засмеялась, — в школу. Завтра покупаем билеты. Мы едем в совхоз под Курск. Иван удивленно посмотрел на девушку, он никак не ожидал увидеть ее здесь, встретился с чистыми, как весенняя лужица, глазами Малюши. Губы его задрожали, и, не сказав ни слова, он прошел в свою комнату. Был час ночи. 1976 Проблема «Бабушка» Письмо пришло с утренней почтой. Мать писала, что погода стоит отличная, что очень хороша в этом году вишня, что куры здоровы, старик тоже. Потом сообщала, что у нее повысилось давление. «И как только ноги таскаю? На соседних участках трудятся всей семьей, а я все одна да одна. Приезжай, Верочка, полечи, а то от людей совестно». — Ну? — сказала Вера Павловна мужу. Тот жевал, не поднимая глаз. Ему было жалко жену, но он не знал, что ответить. Любое его слово о теще, плохое ли, хорошее, выводило жену из себя. — Купи ей путевку, — произнес он наконец и тут же понял, что сказал глупость. — Какая путевка? — взорвалась Вера Павловна. — Зачем ей наша путевка, если она сошла с ума. Ее надо лечить, но не от гипертонии, а от кулацких инстинктов. Она говорит — мы плохие дети! У меня две ставки. Я принимаю по тридцать человек в день. И еще больница… Я июль ждала, как… передышку! Но я не имею права поехать в Прибалтику. Я должна, обязана, — господи, где справедливость? — окучивать картошку. Это бред, бред… Когда муж ушел, позвонила подруга: — Я нашла тебе адрес. Дом в соснах, недалеко от моря, и хозяева приличные люди. — Не знаю, поеду ли я в Прибалтику. Мать зовет на участок. — Навоз таскать? Не дури, — подруга говорила горячо, долго и добавила в конце: — Завтра мой день. Помнишь? Я купила кролика у твоей сестры. Приготовлю по французскому рецепту. Приходите вечером. — Какого кролика? — испуганно спросила Вера Павловна. — Свежего. Пока… Кролики… Теперь кролики. Она представила, как педиатр Зоя, хирург Хрунаков и сам Петр Фомич — все они живут в этом доме — звонят к Нинке в дверь и, смущаясь, спрашивают про кроликов, а та нагловато называет цену и идет к холодильнику, набитому красными свежеосвежеванными тушками. — Мам, где ракетка? — крикнул из соседней комнаты Валя. Он только что вернулся с практики и теперь торопился попасть одновременно на стадион, на пляж и в кино. «Нинка кроликами торгует», — хотелось сказать ей сыну. Если бы он понял! Если бы сел рядом и пожалел: «Ну их, мам… Не огорчайся, мам…» Но он не поймет. Боже мой, как она неиствовствовала, когда мать в первый раз пошла торговать клубникой. А сын вместо сочувствия сказал: — Что ты причитаешь? На базар же она пошла. Не на панель. Так говорить о своей бабке! Бездушное племя циников. Тогда была безобразная сцена, она ударила Вальку. Что делать? Как угомонить мать? Когда позвонила сестра, Иван Павлович проводил совещание. Решался вопрос капитального ремонта второго цеха. Ремонт ставил под угрозу выполнение плана. Все нервничали, а тут еще подрядчики завышали сроки. — Мать сошла с ума, — кричала телефонная трубка. — Кролики… За всю жизнь я не взяла и рубля с пациента. А Нинка… Иван Павлович прикрывал трубку ладонью и пытался объяснить, что сейчас не место и не время обсуждать семейные дела, но Вера Павловна не останавливалась и после каждой фразы повторяла: «У меня билет в кармане». Голос ее прерывался, и Иван Павлович с удивлением понял, что сестра плачет. — Я приеду вечером, — сказал он громко и с трудом заставил себя, он всегда был деликатен с сестрой, положить кричащую трубку на рычаг. Вечером было решено, что Вера поедет в отпуск, а Иван Павлович уладит все сам. Если мать действительно больна, он силой привезет ее в город. С Нинкой разговор будет особый. Садовый участок родители приобрели, когда отец вышел на пенсию. Ему очень хотелось посидеть на крыльце и посмотреть, как земля цветет. Мечту свою он осуществил сполна. Все дни, кроме дождливых, он сидел на крыльце, но помочь земле цвести отнюдь не собирался, ссылаясь на диабет. А мать… Иван Павлович помнил, как они приехали смотреть участок и как он стеснялся, что не помог родителям подыскать что-то получше. Мать ходила по новым владениям счастливая, словно и не замечая всей этой убогости, и деловито разбирала ржавые грабли, лопаты, сортировала полусгнившие клубни цветов. Что она сделала с участком — это ее тайна, но он ожил. И как ожил! Помидоры соперничали с картинками в учебнике ботаники, могуче разрослась клубника, огурцы, как живые, выползли на тропинку. Иван Павлович привез матери сорок инкубаторских цыплят. Кто мог предположить, что они все выживут и превратятся в ораву нахальных горластых петухов и кур — прожорливых тиранов. Случайно забытая на участке полиэтиленовая пленка распласталась по земле и прикрыла от ночного холода бахчевые культуры. И вопреки здравому смыслу арбузы вызрели. Но к кроликам Иван Петрович не имел отношения. Кроликов купила мать, сыскала плотников, и на задней стенке сарая в одну ночь выросли двухъярусные клетки. И с утра до вечера с неутомимостью челнока она сновала по саду — поливала, окучивала, удобряла, кормила. Она родилась и выросла на улице Кирова и тридцать лет проработала поваром в кафе на этой же улице. Но тридцать лет в крови ее бродили крестьянские инстинкты, и, повинуясь им, она вернулась к земле для того, чтобы по-новому осмыслить всю свою жизнь. Но сил было мало, шестьдесят пять лет. Нужны были помощники, и она пыталась привлечь к сельхозработам детей, но скоро обнаружила, что и сын, и дочери, и их семьи относятся к саду с явной неприязнью. Вначале они приезжали и суетились под яблонями, но, поняв, что работа в саду нескончаемая и требует полной физической отдачи, перестали появляться вовсе, ссылаясь на длинную дорогу и крайнюю занятость. Она звала на клубнику внучек, но их забирали детские сады и лагеря. Великовозрастные внуки при упоминании о бабушке угрожающе размахивали учебниками, потрясали зачетными книжками, а потом уезжали в туристические походы и стройотряды. Не только работать, но даже собирать себе ягод на варенье не успевали городские родственники. И мать пошла на рынок — не пропадать же добру! И началось… Дети говорили: «Ну что же это такое? Мать губит себя. Всю жизнь она была добрым и умным человеком, а на старости лет забыла, что на свете есть телевизор, книги, горячий душ, в конце концов. Теперь она копит деньги. И еще обижается, что мы не помогаем ей в этом». А мать говорила: «Разве можно попрекать человека работой? Они избалованы, любят только себя. Что сделали с их мозгами? За что они презирают меня и моих кур?» Непутевая Нинка ничего не говорила. Каждую субботу она являлась к матери с рюкзаком и двумя сумками, набивала их до отказа и уезжала в город. Иван Павлович месяц не видел родителей. Жена с детьми уехала на море, и весь мир для него уместился в цеху. Дел было невпроворот. По дороге на садовый участок он машинально повторял дурашливую фразу Вальки: «Проблема “Бабушка” поставлена необычайно высоко». Если бы можно было уговорить ее продать сад! * * * — Со свиданьицем! — говорит отец и вкусно крякает. — Возьми, Ванек, репу. Хороша у матери молодая репа. — Кто ж водку репой закусывает? — улыбается Иван Павлович. — Это не водка, это лопух. Самое милое дело от диабета. В мясорубке все перемолотишь, сок выжми и пей. От всего помогает. На лопухе отец делал спиртовую настойку. Пропорция рекомендовалась один к трем. Какой именно из компонентов один, а какой три, сослуживец, давший рецепт, не уточнил, но судя по тому, как смачно отец принимал это лекарство, как начинали блестеть его глаза, можно было с уверенностью сказать, что пропорции соблюдались не в пользу диабета. Отец был вредный старик. Если неистовая страсть матери к земле вызывала у Ивана Павловича сложные чувства: жалости, раздражения, а иногда даже зависти, — то безделье отца только злость, и временами такую яростную, что он боялся сорваться и наговорить черт знает чего. Поведение его было непредсказуемым. Ну, например… Однажды на свалке он нашел музыкальный инструмент, по его утверждению — гусли. Он всегда тащил в дом старую рухлядь. Половины струн не хватало, дерево было в жирных пятнах и плохо пахло. Вера посоветовала немедленно сжечь находку во избежание желудочных заболеваний. Отец дизентерией не заболел, а привел гусли в порядок и даже научился играть. Примет натощак лопуха, сядет на крыльцо и выводит: «Лишь только подснежник распустится в срок…» — Бледный-то какой, — причитала мать, неотрывно ласково глядя на сына. — Ты кушай, кушай… — Мама, я за тобой приехал. Поедем в город. Покажу тебя хорошему врачу. — Зачем врачу? — Ты же писала Вере, что у тебя высокое давление… — Да ну, Вань. Я его и не мерила, давление-то. Голова болела, и ноги не шли. Утром совсем плохо было, потом встала кур кормить, и ничего, размялась.