Они договорились увидеться в восемь часов в фойе гостиницы. Точнее, в «икорном» баре. До вечера оставалась еще уйма времени. Антон его решил даром не тратить. Для начала надо было встретиться с приятелем, а уж потом добраться до дневника профессора. Антон вернулся в номер, когда уже заметно стемнело. Несмотря на то, что восхитительный вид из окна и «пение» фонтанов, выстреливающих тонны воды до самых верхних этажей отеля, отвлекали внимание, он решил переключиться с поэзии на прозу, точнее с лирики на физику или, скорее, мистику. Антон достал дневник Вилорика Рудольфовича и стал его внимательно изучать. Антон буквально расшифровывал страницу за страницей, с трудом разбирая почерк профессора. Работа сродни походу по дремучему, заваленному буреломом лесу. Но если на первой странице он почувствовал острое желание отложить дневник в сторону, то на второй уже читал его с интересом, а прочтя третью, знал, что ни при каких обстоятельствах не расстанется с этой тетрадкой, пока не прочтет ее от корки до корки и не поймет все до конца. Делая выписки, он частенько возвращался к уже прочитанному и чем глубже вникал в суть работы Плукшина, тем более удивительным и невероятным казалось ему то, что именно ему, Антону Ушакову, суждено было стать одним из первых обладателей тайны Тунгусского метеорита. Когда он дочитал дневник профессора практически до конца, когда оставалось всего несколько страниц, лишь одна мысль беспокоила его воспаленное сознание: все, что написано в этой тетрадке, не может быть правдой! Это лишь догадки, попытка логического осмысления содержания текстов, нанесенных на поверхности найденных в тайге табличек, приблизительная трактовка их сути… Сам Плукшин не раз и не два делал оговорку: при расшифровке он руководствовался земными принципами переводов древних текстов, знаниями и логикой, тогда как космическая природа табличек не вызывала у него сомнений. Плукшин полагал, что трактовка сути «послания с небес» очень сильно зависит от «сферы занятости» переводчика. Для человека религиозного тунгусские таблички могут показаться новыми божественными заповедями для всех нас. Или пророчествами? Но сказано ведь: «Никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою…» — Пророчествами… — прошептал Антон и пролистнул страницу дневника. — Что значит «нельзя разрешить самому собою»? Знаний не хватит? Образования? Нечто подобное я слышал тогда от Плукшина… При расшифровке, — писал дальше профессор, — я изначально использовал древний сирийский язык, который еще именуют арамейским. Чтение справа налево выдавало несогласованность содержания. В комбинации, безусловно, присутствует логика, но это скорее логика формул, чем логика речевого обращения. Если, вопреки правилам, читать слева направо, то становится ясно, что в такой последовательности слова и символы чередуются, образуя в итоге вполне связные предложения. Лишь только я начал разбирать их смысл, как до меня «дошло»: я ведь просто читаю перевернутые буквы древнееврейско-финикийского алфавита!!! От этих самых двадцати семи букв ведет начало греческое письмо, латиница, старославянская кириллица. Поистине это письмо дано было человечеству больше 2000 лет назад великими пророками, а то и самим Господом Богом. Да откуда вообще известно, когда оно в действительности появилось?! Вся эта историческая наука с ее хронологией событий — одна большая гипотеза, не более. Когда мне наконец посчастливилось перевести первое предложение, я битый час не мог взять себя в руки. Осознание близости сенсационного открытия превратило меня в мальчишку. Я только что не пустился в пляс по комнате. Придя домой, я сто раз перечитал фразу, перепроверил все еще и еще раз и понял, что попал в точку. Итак, внимание — вот она, самая первая строчка, первое Пророчество и, заметьте, не из Библии, а нацарапанное на какой-то железной пластинке, найденной в лесу: «Пришедший в северный Город, лишенный страха, уроженец места у долгой реки, что соединяет две веры, захочет с апостолами своими править миром и как пророк проповедовать равенство, свободу и любовь, но вместо этого кровью распишется в книге вечности и усилит страдания своего и чужих народов, и найдет судьбу свою, лишившись разума, но не лишившись зрения. И увидит, как зло (на полях: «сатана», «темная энергия», «темная сила»?) воцарится на троне его и погибнет Земля от рук плоть от плоти своих и кровь от крови своих (на полях: тут приблизительно — меня несет) по прошествии ста десяти лет. Огонь небесный в утренний час не допущен в северный Город, ибо и одна невинная жертва не оправдает спасение даже целого мира, но видело малое число, как жарок и как беспощаден он…» Знаю… Много зависит от трактовки. Но не о господине ли Ульянове-Ленине речь? Не о моем ли «крестном»? А «апостолы» — это, конечно, Троцкий, Каменев и др. Почти что по Блоку… Проповедовать равенство кровью — мировая революция! Если я правильно понимаю, речь идет об очень убедительном предупреждении. Сущая фантастика, но ведь и то правда: опоздай Тунгусский «метеорит» всего лишь на несколько часов — на месте Питера — «северного Города», что Петром заложен был на той же широте, что и Тунгуска, была бы пустыня! Ни тебе «штурма Зимнего» впоследствии, ни Ленинграда, а может, и никакого большевистского переворота в 1917 году. Что такое несколько часов в категориях Космоса? Прежде чем напугать оленеводов тайги, эта глыба могла путешествовать во Вселенной миллионы лет, целую вечность! Получается: все, что написано в табличке, — пророчество, предупреждение? Но против чего? Против мировой революции? Почему 110 лет? (Далее зачеркнуто, но можно разобрать: «пойду я выпью водочки для просветления разума»). — Ленин, Троцкий? А кто же еще, конечно! — воскликнул Антон, отбросив тетрадь в сторону. — Плукшин говорил, будто пророчества доступны для толкования лишь «божьим людям», а все остальные расшифровать их способны только после того, как предрекавшееся событие уже произошло. Поэтому мы сразу догадались, о каком «северном городе» идет речь и что это за такой «уроженец долгой реки». О Волге ведь речь! Могли бы, конечно, написать еще, что уроженец будет лысым и жить в шалаше… Глава двадцать шестая Популярное кафе в необъятном цветущем и круглосуточно людном фойе «Белладжио» носило родное для русского уха армянское имя «Petrossian». Вероятно, правильнее было читать «Петроссиан», но соотечественники наши, составлявшие в тот июньский вечер костяк самого желанного контингента заведения — ведь только они позволяли себе заказывать здесь иранскую икру с шампанским, — величали кафе по фамилии самого знаменитого и самого ругаемого комика отечества: «Петросян». Антон появился в «Петросяне» без четверти восемь. Он рассудил, что глоток виски перед встречей с «любимой» не помешает. Единственный свободный столик подпирал местный рояль, на котором виртуозно импровизировал пожилой музыкант. Почти все «козырные» места были облюбованы парочками, и лишь за одним столом устроился квартет российских парней, методично употребляющих французскую водку под миндаль и оливки. Из расположенного на перекрестке гостиничных потоков кафе открывался единственный в своем роде вид на праздно шатающуюся, типичную для Вегаса толпу. Часть народа была облачена в вечерние одеяния, другая же часть, не менее многочисленная, состояла из подчеркнуто опрятных служащих отеля. Что касается третьей группы местных прохожих или даже постояльцев, то ее представители всем своим видом демонстрировали право отчаянно пренебрегать основами вкуса и мнением окружающих. Антон заслушался умелой импровизацией пианиста и наградил его аплодисментами, лишь только тот доиграл мелодию. Его порыв яростно поддержала группа «водочников». Антон заказал двойную порцию ирландского виски. Двойную, так как знал точно: одного, даже щедрого американского «шота», будет мало. А ирландского — потому что слышал где-то лестные отзывы о системе очистки именно ирландского виски. Лишь только официантка поставила на стол стакан и «этажерку» с закусочками, у стола возникла Рита. Антон встал и протянул ей руку для приветствия. Она же деликатно отвела ее в сторону и поцеловала его в щеку. Да… он был рад этой встрече. Теперь это стало ясно. Он чувствовал, как его пронзила искра счастья, «стрела Амура», выражаясь высокопарным слогом. Девушка из Германии по имени Рита, служащая тамошней разведки, прибывшая в Лас-Вегас по заданию своего «центра», была ему в эту минуту милей всех на свете людей. И даже строгий образ полковника в отставке Александра Валентиновича Тихонова померк и временно покинул сознание Антона Ушакова. Короче, Антон потерял бдительность и заново влюбился в «свою Риту». Когда он отодвинул стул, чтобы помочь ей устроиться в узком пространстве между роялем и столиком, один из пьющих русских парней дружески подмигнул ему: дескать, молодец, земляк, успехов! Понять его можно. С тех пор как они расстались, Рита даже похорошела. Ее красота была неотразима. «Славянская» внешность, смеющиеся глаза — большие, карие. И европейский, прохладный и слегка надменный взгляд из-под ресниц, что, впрочем, чертовски ей к лицу. Даже традиционную летнюю «форму» американской туристки она носила как-то по-особому, с гордостью и нордическим чувством собственного достоинства. И тем не менее было что-то в ее внешности чужое и это невозможно скрыть: нечто неуловимое, выдающее в ней шпионку в командировке. Тем временем пианист заиграл фирменную мелодию «Белладжио» — «Время попрощаться» в исполнении дуэта Сары Брайтман и Андреа Бочелли, ту самую, что сопровождает кульминацию шоу поющих фонтанов. — Музыка не совсем подходящая… — проговорила Рита, разглядывая Антона. — Ты про Time To Say Goodbye? Да уж… — он не сводил с нее глаз. — Ты в отличной форме, — улыбнулась она. — О! И на столе твой любимый напиток. «Джек Дэниелс»? — Почти. Выпьешь что-нибудь? — С тобой за компанию? Выпьем! Рита открыла меню, быстро просмотрела и положила на стол. Возникшую тут же официантку она попросила принести бокал любого белого вина — типичное решение человека, планирующего провести беседу в трезвом уме и твердой памяти. Они некоторое время молчали, словно собираясь с мыслями. Но на самом деле каждый точно знал и понимал, чего хочет. Наконец молчание Антону порядком надоело. Когда принесли белое вино и они выпили, он понял, что точки над «i» надо расставить незамедлительно, после чего, не без усилий, прогнал с души романтический настрой и пошел в наступление: — Да, вообще-то, многое хотелось бы тебе сказать, — Антон старался говорить достаточно громко, так как пианист над ухом вошел в раж и отчаянно бил по клавишам рояля. — Но не в подобных обстоятельствах. Рассказывай давай, почему ты меня искала, зачем хотела встретиться, какое задание получила в своей «фирме» относительно меня? Рита поставил бокал на стол и, глядя на Антона пристально, с оттенком нежности во взгляде, произнесла: — У вас, русских, все устроено иначе… Антон невольно усмехнулся. — Вот именно, я и говорю — все иначе. Даже восприятие. Я имела в виду, что вы или часами ходите вокруг да около, или сразу срываете все одежды. У вас еще говорят: «с места в карьер». Нет чтобы держаться золотой середины. — Научи меня, я способный. — В другой раз… И зачем только ты решил сразу же испортить нашу встречу? — Рита, трогательный романтический ужин в моей компании можно было бы организовать значительно раньше и не так далеко от тех мест, где мы обитаем, согласись. Перейдем к делу… пожалуйста. Антон сам себя не узнавал. Чувства противоречили друг другу. Его все еще словно магнитом притягивало к этой женщине, но он находил в себе силы не верить ей, быть начеку и все время напоминать себе про обстоятельства их сегодняшней встречи. Ему хотелось поскорей покончить с реверансами и получить разъяснения — в чем интерес ее работодателей к нему. — Антон, мне сказали, у тебя есть кое-какие вещи, представляющие некоторую научную ценность. Меня не дезинформировали? — спросила Рита. Их беседа шла на английском языке, поскольку по-немецки Антон говорить пока не научился, а Рита по-русски знала только дурацкое словосочетание «на здоровье», слова «привет» и «пока». По-английски фраза «кое-какие вещи» буквально так и звучала — “some things”. Антону не понравился вопрос, а еще больше тон, которым он был задан, — сухой, жесткий, требовательный. — What things? — переспросил Антон, глядя не на собеседницу, а на стакан с виски, в котором постепенно таял лед. — Я же говорю: вещи, представляющие ценность для науки. — А ты тогда при чем? Или снова БНД ищет Янтарную комнату? Но тогда это не ко мне. Я приехал в Штаты как турист. — Ты знаком с Привольским? — Нет. — Ну, фамилию по крайней мере приходилось слышать? — Нет. — Очень странно. — Почему? — Именно Привольский рекомендовал моему руководству установить с тобой контакт. Кстати, хорошо, что контакт устанавливаю я. Это лучше, чем… Другими словами, к тебе, по всей видимости, попали в руки некоторые вещи… ценная находка. И это полбеды. Плохо, что она еще и опасная. — Для кого плохо? — Для тебя, полагаю. — Угроза? Рита вздохнула. Антон смягчился, рассудив так: в сущности, девушка на работе, что с нее взять? Поэтому больше слушай, а также получай удовольствие от общения. Антон взял стакан в руки и с удовольствием выпил виски. Перерыв в употреблении алкоголя (по наблюдениям доброжелателей, он в какой-то момент стал с этим делом перегибать палку), скорее всего, внес вклад в стабилизацию физического здоровья. В остальном же Антон на время оказался один на один с моральными перегрузками, с которыми раньше ему немало помогали бороться «совещания» во славу Бахуса с друзьями. Рита что-то сказала, но Антон не расслышал — пианист все еще был в ударе и теперь играл, игнорируя паузы. — Прости, плохо слышно! — прокричал он. — Мы не сможем здесь поговорить, — вздохнула Рита. — Найдем местечко потише? — Давай еще посидим, я только что попросил принести нам another round. — Нам? — Да, виски и белого вина. — Какого черта ты заказал мне белое вино? Я ведь взяла его только потому, что надеялась на нормальный деловой разговор с тобой. Так как его не получилось, буду пить виски, как и ты. — А тебе не нагорит от начальства? Виски притупляет бдительность…