— Нам? — А как ты хотел? Столько стресса и напрасно? — Как же ты мне нравишься, Рита! — Раньше ты говорил, что любишь меня. Эй, тихо сидеть, а то прострелю вторую руку! — прикрикнула Рита на незнакомца, и стало ясно, что английскую речь тот понимает. — Милый, — она протянула Антону пистолет, — надо посмотреть карманы мальчика. Сладишь с этой штуковиной? — Ask… — ответил Антон и кивнул. — Только можно я больше не буду передергивать затвор, а то раскидаем патроны по всему номеру? — Уже шутишь? — удивилась Рита. — Вот это выдержка! Может, и ты из разведки? Оружие было что надо. Надежная «беретта», пятнадцать патронов в магазине, один — в стволе. Пока Антон разглядывал пистолет, незнакомец окончательно пришел в себя и энергично зашевелился в кресле. — Не двигайтесь, — попросил его Антон, — а то я могу случайно нажать на курок, потому что нечасто держу в руках оружие. Незнакомец исподлобья глянул на Антона и даже выдавил из себя подобие улыбки. Чувствовалось: нелегко дались ему улыбка и речь. Очевидно, удар торшером стал примером непропорционального применения силы. — Да вижу я, что вы любитель, — произнес он по-английски, и стало очевидно, что это его родной язык. — Отдали бы таблички, и были бы свободны. А теперь уж вам точно не жить… — незнакомец закашлялся и скривился от боли. — Последнюю фразу не расслышала, — Рита достала из внутреннего кармана его пиджака бумажник, паспорт и какие-то визитки. — Угрожает, — с видимым спокойствием пояснил Антон. Ему было неприятно слышать угрозу. Уж очень натурально она звучала… Фатально… — Не страшно. Они обычно всегда угрожают. — Они? — переспросил Антон. — Обычно? Рита не ответила. Она открыла бумажник, порылась в нем, извлекла сложенный вчетверо лист бумаги, небольшую фотографию. Потом бросила все, кроме листа, на кровать. Внимательно прочтя содержимое записки — а это была записка, — Рита нахмурилась так сильно, что в полумраке комнаты ее лицо на секунду показалось Антону незнакомым, так исказились его черты. — Что-то не так, дорогая? — Антон не сводил глаз с незнакомца и не убирал палец с курка. — Да, — ответила Рита. — Что-то не так. В дверь постучали. Рита вздрогнула, Антон усмехнулся. — Кто это может быть? — прошептала Рита. — Ничего страшного. Мы ведь с тобой по дороге заказывали обслуживание в номере… Громкий голос за дверью торжественно объявил: — Housekeeping! — Черт! Это горничная! — воскликнула Рита. Антон бросился к двери, намереваясь попросить горничную прийти попозже, но тут неожиданно подал голос незнакомец: — Come in, please!!! — что есть силы закричал он. — Входите, пожалуйста! Горничная отворила дверь своим ключом и вошла в номер. Глава двадцать седьмая Дождь лил в Москве уже которые сутки. Мелкий мусор, машинное масло, грязь смешивались с тополиным пухом, превращаясь в жидкую, экологически вредную смесь. Поднявшийся ветер выгибал зонты, и промокшие насквозь прохожие, ругая «прекрасное» лето, боролись с ветром на ходу, шлепая по лужам, задевая полами плащей беспорядочно припаркованные у обочин дорог и прямо на тротуарах грязные машины. Сыро было и пасмурно в Москве всю первую половину июня. Лишь только числу к пятнадцатому показалось на небе солнце, подразнило москвичей немного и тут же опять спряталось за тучи. Но дождь наконец-то прекратился. Именно в этот вечер из проходной солидного учреждения, что протянулось фасадом вдоль улицы с мирным названием Житная, бодрым шагом вышел мужчина средних лет. Он с удовольствием вдохнул пропитанный бензином воздух, пересек площадь, посреди которой высилась громадная статуя вождя мирового пролетариата, перешел на другую сторону широкого проспекта, поймал «частника» — и был таков. Машина доставила пассажира до смотровой площадки на Воробьевых горах, где его уже ждали. — Здравствуйте, Александр Валентинович, — приветствовал его солидный господин в твидовом пиджаке. — Здравствуйте. Сергей Самуилович? — Он самый. Ну что, промурыжили вас органы? — Не так чтобы очень… Повезло мне, попался умный следователь. — Исаков? — Да, Лешка. Хороший парень. — Значит, в органах не задержится. — Никому не дано знать свою судьбу, — заметил философски Александр Валентинович. После случая в Воронеже его доставили в Москву, где несколько дней с пристрастием допрашивали, пытаясь обнаружить его участие в преступных замыслах Григория Привольского. Установить истину было не так-то просто. Задержанные охранники Центра с большой неохотой давали показания. Исаков даже как-то разоткровенничался с Тихоновым, в тот момент еще подозреваемым, и в сердцах предположил, что любым их показаниям грош цена, так как все, что они плетут, — ложь и выдумки от начала до конца. Лишь только непричастность Тихонова к убийству Плукшина стала очевидной, Исаков решил применить к бывшему подозреваемому политику пряника. Ему позарез требовалось установить, знает ли тот хотя бы что-то о местонахождении пропавших из Центра табличек. Однако расколоть Тихонова Исакову так и не удалось, и он скрепя сердце подписал пропуск, дающий Александру Валентиновичу право покинуть опостылевший казенный дом. Алексей хотел приставить к Тихонову «наружку», но сам к тому времени уже порядком устал от всей этой таинственной истории. Тем более что серьезное преступление — убийство — было успешно раскрыто (кстати, не без помощи Александра Валентиновича и его собачки), а от табличек проклятых пускай голова болит у директора Сосновского. Сам проворонил. Исаков, обрадовавшись такому своему решению, тут же сел и написал заявление об отпуске… начисто забыв о своем бывшем однокласснике, который так и остался объявленным в местный розыск… Что касается Александра Валентиновича, то для него эпопея с артефактами только начиналась. Ведь он уже несколько дней не общался с Антоном. И даже не знал, где тот находится, жив ли… Попытки дозвониться до Антона по дороге на встречу с Сосновским успехом не увенчались. Сергей Самуилович свой разговор с Тихоновым начал с признания: — Вы знаете, я ведь составил специальное письмо в Администрацию президента и приложил к нему копию записки Плукшина… — Отправили? — Отправил, — сокрушенно произнес Сосновский. — Теперь и меня, скорее всего, отправят. В стойло. — Куда? — Век доживать на пенсии, вот куда. — Необязательно. — Уверен, поскольку идиот не имеет права руководить секретным научным центром. — Вы не идиот. — И я так считал. Но потом позволил себе принять на веру гипотезу Плукшина о сенсации века… — Сейчас уже не верите? — Верю, что нашли нечто уникальное. Знаете, что я думаю? Это вполне могут быть доисторические таблички, изначально обнаруженные где-нибудь в Малой Азии… А на Тунгуску их подбросили, чтобы смутить неокрепшие умы таких энтузиастов, как Привольский, и экзальтированных ученых вроде Плукшина… — Таким образом, ценность эти «скрижали» все равно имеют? — Без сомнения. Привольский ведь хотел их продать. — Мне он рассказывал о миссии спасти человечество. — Как же! — в голосе Сосновского послышалась горечь. — В момент убийства он находился в квартире Плукшина. Уверен, ликвидация Вилори-ка Рудольфовича в его планы не входила, просто у одного из архаровцев Устинова нервы сдали. Тут подворачивается ваш Антон Ушаков. Вот и решают они устроить подставу… — Сосновский поморщился. — Простите великодушно, вынужден использовать жаргон. Антон с его отпечатками и зонтиком оказался весьма кстати. Хорошо еще, что удалось пристроить дело Ушакова к Исакову. Иначе, глядишь, до Привольского и не докопались бы. Понятно, что Устинов решил заработать самостоятельно и, устроив нападение на меня — если хотите, расскажу как все было, — отнял одну табличку. — Кто был информирован о пропаже табличек? — спросил Тихонов. — Никто, кроме отдела Исакова, — уверенно заявил Сергей Самуилович. — Так вы все-таки знаете, где они теперь? У Антона? — Не верится, что все на самом деле так просто, — качая головой, заметил Александр Валентинович, сочтя нужным повременить с ответом. — Привольский — ученый, ваш заместитель. Неужели он просто-напросто хотел продать таблички? — Абсолютно точно. Я даже знаю кому. — Интересно… — По иронии судьбы, это мой старый знакомый, ныне работает в ЦРУ. Большой специалист по Восточной Европе. Начинал службу в Берлине, как раз в те дни, когда там стали возводить стену. Жил в России, объездил половину Союза в свое время. Человек блестяще образованный, знающий толк в археологических ценностях. — В Берлине? Как забавно…