Крепко выругаться. Рассмеяться. Съязвить. Расплакаться. Уйти ко всем свиньям собачьим босиком в город (футболку пришлю с курьером). Броситься на шею с воплем «Ваня, я ваша навеки». Дима сидел в кресле — в тени, да еще и спинка загораживала. Не удивительно, что прошла мимо и не заметила. Он встал, подошел ко мне, и я чуть не заскулила. Уйди ты к черту вообще, потому что если сядешь со мной рядом — вот так, в одних шортах, со всеми своими бицепсами-фигицепсами, косыми мышцами и запахом полыни, я просто сдохну. Просочусь сквозь диван на ковер липкой лужей. Мы что, будем вот так сидеть, полуголые, и обсуждать, почему ты не хватаешь меня в охапку и не тащишь в постель? Кажется, я совсем спятила. Ведь еще сутки назад хоть и знала о его существовании, но не думала и не вспоминала. Как о тысячах прочих совершенно не важных для меня людей. А с другой стороны, почему бы и нет? По крайней мере, не останется никаких непоняток. Может, у меня изо рта пахнет, а я и не догадываюсь. Или вспомнил внезапно о жене и понял, что никогда больше не получится ни с кем, кроме нее. Говорят, через этот самый рот можно решить множество проблем. И это не про оральный секс. Точнее, не только про него. Правда, вопрос желательно формулировать до того, как его открываешь. А то получится глупо. Как у некоторых девушек, ничего умнее не придумавших, чем лупануть из гаубицы прямой наводкой: — Почему? К счастью, объяснять, что именно почему, не пришлось. Посмотрев на меня искоса, Дима перевел взгляд за окно и выдал ответный залп: — Потому что ты не хотела. — Что⁈ Я чуть с дивана не упала. Если до этого все напоминало бред, то теперь выглядело уже как законченный сюр. Я не хотела⁈ — Потому что это был постоянный такой светофор. Желтый. Вроде бы и не красный, но и не зеленый. Черт, Жанна, я туеву хучу лет прожил с женщиной, которая тоже меня не хотела. Хотела в принципе — но не меня. На фига мне это снова? Или ты думаешь, все мужики трахают всё, что шевелится и при этом не отбивается? Удивишься, но некоторым хочется взаимности. Если не чувств, то хотя бы желаний. Макс выбрался из корзины, посмотрел на нас неодобрительно и заковылял из комнаты. Прекрасно, даже у кота испанский стыд за этот цирк! Хотя… если подумать и еще раз подумать… тогда получится, что «и хочется, и колется» — это было именно про меня. Потому что я все время отгоняла от себя страх. Разумеется, не секса боялась как такового. Того, что на этом все и закончится. И того, что не закончится, тоже. И что же — это было написано на мне метровыми буквами⁈ Сияло желтым светом? — Знаешь, Дим… Я не умею вот так. Переспали, поблагодарили друг друга за компанию и разбежались в разные стороны. Пробовала — но нет, не получается. — То есть тебе и в голову не приходило, что это может быть не просто какой-то разовый перетрах, а начало чего-то нового? Или, по-твоему, сперва обязательно надо полгода за ручку в кино ходить? Ну как же, узнать друг друга получше, чтобы была духовная близость и душевная, и только потом… — Нет, но… Я почувствовала себя совершенно беспомощной и бестолковой. И поэтому просто взяла и поцеловала его. 30 30 Я даже успела испугаться. То ли своей неожиданной смелости, — или глупости? — то ли того, что сейчас он меня аккуратно и вежливо отодвинет и уйдет спать. Тогда точно придется вызвать такси, не дожидаясь утра, потому что… На этом мысль оборвалась вместе со страхом. Потому что его губы, теплые, чуть обветренные после прогулок на морозе, дрогнули, отвечая мне. И тут же перехватили инициативу. И сказка, которая, казалось, разлетелась осколками льда, вернулась. Новогодняя волшебная ночь продолжалась. Это было… как «Summertime» — мягко, неспешно, волнующе. Нежно — и одновременно жадно, настойчиво. И снова, как во время танца, мне не хватало воздуха. Эти короткие, секундные, паузы между поцелуями — словно вынырнуть с глубины, сделать судорожный вдох и снова погрузиться с головой в хмельные волны. Наши губы и языки ловили друг друга, дразнили, ласкали — будто намекая, что это только начало. И медвежата собрались вместе, чтобы тут же превратиться в две капли расплавленного серебра, которые то сливались в одну, то снова разбегались. Мне хотелось одновременно, чтобы эта медленная пытка продолжалась бесконечно и чтобы поскорее перешла на следующий уровень. Хотелось стащить к черту футболку, прижаться к нему, почувствовать всей кожей. Или дождаться, когда ее снимет он. Падать, падать в эту пропасть со словесной кручи, умирая от ужаса и восторга, зная, что там, внизу, разобьешься в пыль, разлетишься сверкающими искрами до самых краев вселенной. Так горячо, так обжигающе — его губы на шее, на груди под воротом футболки. И руки под ней. Везде. Как будто пальцев не десять, а пятьдесят, сто. Да сними ты ее уже в конце концов! Да, вот так, касаясь, словно случайно, этими ста пальцами сжавшихся в ожидании сосков — как разряды тока, да черт, какой электрик не знает, что это такое! Огненные змейки по всему телу, впиваются своими ядовитыми зубами, и до чего же он сладкий, этот яд! Сладкий и опьяняющий, как горячее вино, иначе почему из действительности выпадают куски? Я ведь только что сидела с ним рядом — и вдруг уже стою на ковре, стиснутая крепко его коленями, положив руки ему на плечи, запрокинув голову и зажмурившись так, что под веками мечутся лиловые молнии. Потому что его пальцы, пробежав по бедрам, пробрались под кружево, скользнули внутрь, безошибочно нащупывая кнопки, включающие неудержимое желание скулить и стонать. И уже глубоко наплевать на то, как это выглядит и кто что подумает. Как давно со мной этого не было. Нет, вот так — никогда не было. Потому что я — другая. Он — другой. И все тоже по-другому. По-новому. Необычно. Незнакомо. Невероятно… Нет, пожалуйста, не надо так. Потому что хочу с тобой вместе. Или… нет. Хочу всего. Не останавливайся! Господи, как же хорошо! Так не бывает — или все-таки бывает? Сжаться в точку и засиять радужными всполохами — сливаясь с огнями елки. Падать на землю пушистыми хлопьями снега, тающими на губах и на ресницах. Проступать из темноты, как фотография в проявителе. Пытаться отдышаться и снова задыхаться, захлебываясь в запахе полыни, кожи и пряного пота. В запахе желания, которое никуда не делось, став только сильнее. Когда-то я была безумно влюбленной, но еще очень юной, неопытной, стеснительной. Потом уже не стеснялась и знала, как и что, но не было желания отдать это кому-то, обходилась чем-то блеклым, поверхностным. И вот сейчас весь скопившийся запас нежности и страсти потребовал выхода, словно зная, что будет принят с благодарностью и оценен по достоинству. Дима подхватил меня на руки — как в лесу, и я обняла его за шею, уткнувшись носом, умирая от желания укусить, попробовать на вкус. Ну куда ты меня тащишь, зачем, чем плохо здесь, к чему терять время? Он разумный мальчик, у него резинки в тумбочке, хихикнула обиженная невниманием Хиония. Ну и прекрасно, если так. Кто-то же должен быть разумным, если у одной отдельно взятой девушки здравый смысл сделал ручкой. И, наверно, правильно сделал, что сделал. В спальне Дима опустил меня на кровать, включил свет, и я без тени смущения потянулась навстречу его взглядам, которые ласкали не меньше, чем губы и руки. И теперь, встречаясь с ним глазами, не убегала испуганно, а с наслаждением тонула в темной, как вечернее небо, синеве. Пожалуйста, держи меня крепче, не отпускай. Я ведь загадала в полночь, что хочу быть с тобой. 31 31 — Ты была как еж. Испуганный фырчащий еж. С иголками. — А разве бывают ежи без иголок? — я запрокинула голову и потерлась макушкой о его подбородок. Совсем как Макс. — И вообще. У нас запара, а тут звонит такой крендель, пальцы веером: вы мне фигню какую-то сделали, ничего не горит, подорвитесь бегом-прыжками, я человек серьезный, мне работать надо. — Так и правда надо было, — Дима поймал меня зубами за ухо. — Ленпална уехала, брат с женой тоже. Соседей просить, как ты предложила, тут не принято. Пришлось выкручиваться. — Ага, и потом с порога началось. Встала не там, проезд перегородила. Дорожка у тебя, между прочим, кривая, а я задом ездить не умею. Мастер, видите ли, не такой приехал. Все не так. — Не проезд, а выезд из дома напротив. Дорожка — да, кривая, дизайнер ландшафтный так выпендрился. Но мне не проблема. К тому же я заезжаю и перед гаражом разворачиваюсь. Мастера имел в виду того, который монтировал. Он так и сказал: если что, звоните, приеду и исправлю. А приехала… Снегурочка. Злющая. Симпатичная. Я перед ней и так, и эдак, а она только косится и шипит. — А чего ты на меня уставился? — я ущипнула его за живот. — Понимаю, что бесконечно можно смотреть на то, как другие работают, но страшно не люблю, когда вот так пырятся под руку. — А мне хотелось пыриться, — он накрыл мои пальцы ладонью и — якобы случайно! — сдвинул ниже. — Ты так это вкусно делала. Будто в игру какую-то играла. И ловко так. Замерз, как собака, но даже за курткой отойти не смог. Думал, предложу кофе, познакомимся… Кто ж знал, что у тебя с мороза сопли текут. Ладно, думаю, не судьба. И тут ты мне кусты давить вздумала. Еще и пошутил тупо. Полный абзац. — А ты мне тогда совсем не понравился. — Да? — его рука легла мне на грудь, мизинцем тонко рисуя под ней смайлики. — Совсем-совсем? — Ну… может, где-то глубоко что-то и дрогнуло. Иначе, наверно, меня сейчас бы здесь не было. Но все равно подумала, что ты хамская рожа. И знаешь, когда нашла Макса, в голову не пришло, что это может быть твой кот. — Макса… Я домой зашел, расстроенный. Выпил сам кофе и только где-то через час сообразил, что его давно не видно. По всему дому прошел, по двору. Весь поселок облазал два раза. У всех спрашивал, не попадался ли. В группы написал, на следующий день объявления повесил. Настроение было — просто задница. Подумал, что кто-то меня проклял с этим Новым годом чертовым. Третий подряд — хуже не придумаешь. А сегодня… то есть вчера утром поехал на работу сотрудников поздравить. Возвращаюсь — и тут твое объявление. Когда тебя увидел, даже подумал, что мерещится. Ну не может такого быть. Как будто еще один шанс. А ты опять такая, что не подступиться. — Да ешкин кот! — я повернулась к нему. — Я же тебе говорила, не хотела Макса отдавать. Когда позвонил, чуть не сказала, что номером ошибся. К тому же сразу тебя узнала. По голосу. Будешь смеяться, даже пожелала тебе какую-нибудь маленькую аварию. Чтобы застрял и не смог приехать. — Вот спасибушки-то! А я тебя не узнал. Вообще плохо голоса запоминаю. Так что для меня был шок. Сижу, как баран, не знаю, что делать, что говорить. Все мимо. Вышли с Максом, сели в машину. Завел, а уехать не могу. Понимаю, что другого шанса уже не будет. Даже если приеду к тебе в контору с цветочками. Или сейчас — или никогда. А что сейчас? Напроситься к тебе в гости на Новый год? Слишком нагло. Пригласить куда-то? С какой стати ты пойдешь с незнакомым мужиком. Да и Макса одного не оставишь надолго. К себе домой позвать? Вообще труба. И понимаю, что если про…люблю этот самый шанс, никогда себе не прощу. Ну и… вот. Даже не представляю, как решился. Я повернулась на живот — подбородком в плечо, носом в бороду. Интересно, бородатые мужчины мне никогда не нравились. Думала, борода должна колоться и… вообще. Оказалось — мягкая. Щекотная. — А я не представляю, как согласилась. Страшно было — ужас. Не того, что ты маньяк, изнасилуешь, убьешь и сожрешь в любой последовательности. Не знаю, как объяснить. Просто это было… — тряхнув головой, я замолчала. Слова не шли. Не складывались. — Я видел. Жанн, у тебя все на лице — как на ладошке. Было несколько моментов, когда едва сдержался, чтобы не сгрести тебя в охапку. Но ты как будто тянулась навстречу и тут же сама себя оттаскивала. Особенно когда танцевали. И вот тогда понял, что ничего не получится. Потому что мне нужно было только «да», а не «ладно, так уж и быть». Я не знаю, что в тебе такого, но… с тобой точно не на один раз. От этих слов снова обдало лихорадочным жаром и перехватило дыхание. Перевела — как всхлипнула — и потянула его к себе. Что бы там ни было потом, но сейчас — пусть эта ночь не кончается подольше… 32