Начальник оперативного отдела старший лейтенант милиции Анатолий Хижняк был человеком немолодым и, видимо, сильно усталым. Плохо выбритое, костлявое лицо его испещряли морщины, голос звучал тускло, хриповато. Порывшись в бумагах, он сказал: — Нет, в очурской тайге за последнее время никаких трупов обнаружено не было. Хижняк поскреб щетину на подбородке. И поднял ко мне покрасневшие, воспаленные глаза. — В другом селе Белый Яр, действительно, произошло недавно убийство. Но преступление уже раскрыто, убийца задержан. Скоро будет суд… Вот так. А в Очурах, в общем, пока тихо. — Есть, однако, люди, — проговорил я с сомнением, — которые утверждают, что там орудует какая-то банда. — Банда там, это верно, была, — подтвердил инспектор, — но мы ее здорово потрепали, и она — по агентурным сведениям — перебазировалась в северные районы. Можете так и написать! Войдя к нему, я сразу же представился журналистом, предъявил удостоверение внештатного корреспондента, и он теперь думал, будто я собираю материал для своей газеты. — Да, можете так написать. Ушла после столкновения с нашей оперативной группой. — Ушла когда? — С весны прошлого года. Он промолчал. И вдруг, прищурившись, спросил меня: — Вы говорите, есть какие-то люди, которые утверждают… Это кто же, а? Уж не Алешка ли Болотов? Я даже покачнулся от удивления; вот этого, признаться, я никак не ожидал! Неужели он знает Алексея и все, что связано с ним? — Я все знаю, — покивал с усмешечкой Хижняк. — А как же! Такая уж моя обязанность. Но должен вам сразу сказать: то, что Алексей утверждает, — бред, пустяки. — Почему же? Мне это, наоборот, показалось весьма серьезным. — Да ведь он же псих! Или же, что еще более вероятно, простой симулянт, притворщик. Выдумал историю с бандой и кантуется теперь… Легкую жизнь себе сыскал… У него ведь временная инвалидность, «вторая группа», так что пенсия обеспечена. — Ну, пенсия-то, я думаю, пустяковая. — А много ли ему надо — в избе своей сидючи? — Вы вообще-то говорили с ним? — С ним лично — нет. Но к нам приходила Макаровна, ею мать; она все рассказала… — Что же именно? — Да все! Как он ехал по тайге, как увидел бандитов. Они хотели его задержать, но он якобы испугался и уехал… И теперь он, видите ли, не спит, психует, боится преследования… В общем, чепуха какая-то. Я тут же подумал: ага! Об убийстве Алексей не сказал своей матери ни слова. Скрыл от нее эту деталь. Почему? Хотя понятно… Значит, он и вправду задавил кого-то! Иначе, если бы он фантазировал, бредил, зачем бы ему было скрывать? Зазвонил телефон. Хижняк снял трубку, вслушался. И сразу же нахмурился, помрачнел. Затем он вновь обратился ко мне. Но говорил он теперь быстро, заметно нервничая, искоса поглядывая на часы. — По просьбе его матери мы даже посылали в Очуры сотрудников. Трое суток они там торчали — охраняли дом, проверяли обстановку… Ну и, конечно, все оказалось блефом! Вот так. И хватит об этом. И он поднялся, складывая бумаги и давая мне тем самым понять, что аудиенция кончена. ИДУ ПО СЛЕДУ Выйдя из милиции, я пошагал к районной чайной, где меня по уговору должен был ждать баянист. Он уже был там. И успел распорядиться насчет закуски и графинчика (в сибирских чайных подают, в основном, не чай, а водку). И сидел, развалясь на стуле, о чем-то толкуя с неизвестным мне высоким худым парнем. Внешность у парня была запоминающаяся. В густой его черной шевелюре белела узкая, словно нарисованная, седая прядка. А рот был набит металлическими зубами. Увидев меня, Петр привстал, махнул призывно рукою. Парень же мгновенно исчез. — Кто это был? — поинтересовался я рассеянно. — Один знакомый, — пробормотал Петр. И он внимательно глянул на меня. — Что у тебя за секреты с лягавыми? — Да так, пустяки, — ответил я, — надо было оформить прописку… Потом я грелся водочкой и размышлял. Несмотря на всю убедительность доводов, приведенных инспектором, я был преисполнен сомнений. Интуиция подсказывала мне, что дело Алексея Болотова гораздо серьезнее и сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Я по-прежнему ощущал, улавливал терпкий запашок неразгаданной тайны. Хижняк считает Алексея симулянтом, думал я, считает, что он просто ищет легкую жизнь. Но ведь есть же врачи, давшие парню инвалидность! Надобно с ними потолковать. Да и вообще, не такая уж легкая, если приглядеться, жизнь у Алексея. Я вспомнил странные его глаза, вспомнил фразу: «Ножичек у меня — как бритва — во-о-острый!» — сказанную тихим, вздрагивающим, рвущимся голосом… И, обращаясь к баянисту, спросил: — Не знаешь, тут есть какая-нибудь больница? Или клиника? — Есть, — сказал он, с хрустом что-то жуя, — все есть. — А как туда пройти? — Топай к реке, — пояснил он, — там находится Первомайская улица. Вот на ней… — Ладно. — Я поднялся, застегнул меховую свою тужурку. — Сделаем так. Сейчас я уйду по делам, а ты жди… Встретимся через час-полтора. На этом же самом месте! * * * Лечащего врача Алексея я разыскал без хлопот. (Редакционное удостоверение помогало мне всюду — открывало любые двери!) И вот какой состоялся у нас разговор: — Когда Алексей Болотов появился у вас впервые? — Восемь месяцев назад. А точнее — двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. — Он один приходил? — Нет, с матерью… И по ее словам, заболел он еще раньше. — И что же вы установили? Он действительно болен? — О, да. — Это опасно? — Да как вам сказать… — Врач поправил очки. — У него проглядываются симптомы депрессивно-маниакального психоза. Болезнь в начальной стадии. Со временем она может пройти. Но может и укорениться, остаться, и тогда в его психике произойдут уже необратимые изменения… Трудно что-либо утверждать заранее! К сожалению, эта область шизофрении еще мало изучена, хотя и является самой распространенной. — Как же с ней все-таки борются? Существуют хоть какие-нибудь лекраства? — Конечно. И немало. И я прописал ему кое-что. Но, на мой взгляд, самое существенное тут — не лекарства, а обстановка, условия, среда… — Но почему же вы не положите его в больницу? — А что это даст? — пожал он плечами. — Вы представляете себе атмосферу больницы? Вот то-то. Больничная среда зачастую оказывает обратное, пагубное воздействие. Сняв очки, врач подышал на них, протер полой халата и потом, рассеянно вертя их в пальцах: — Больница не уйдет… Не о ней надо сейчас думать… Вы говорите, что знаете его хорошо? — В общем, да, — сказал я. — Какова его личная жизнь? — Да неважная… Он все время один. Страдает бессонницей, живет во власти страхов.