Сельма вздохнула и скосила глаза на гриву светлых волос — Айк спал, уронив голову на ее плечо. «Укатали сивку крутые горки», — сочувственно подумала Сельма. Слишком много парень на себя берет. По идее, большинство вопросов должен был решать тур-менеджер с помощью переводчика. По факту — Айк почти всегда таскался с ними, вникая во всё и разбираясь сам. На вопрос — почему он это делает, парень пожал плечами и сказал: «Люблю держать руку на пульсе». Мартина слегка бесило такое положение вещей. При мысли о тур-менеджере Сельма нахмурилась. Вот он-то и был тем единственным человеком, который ее невзлюбил. То ли потому, что предыдущий переводчик был приведен им самим, то ли из соображений, что «баба на корабле — к беде», то ли еще по какой-то причине. Сельма чувствовала, что раздражала его одним своим видом, но… с ними почти всегда был Айк. И раздражение Мартина никогда не выплескивалось наружу. В черном мониторе мелькнуло чье-то отражение, и Сельма вздрогнула — ей почудился там череп. Нет, это просто свет так неудачно упал на ее лицо, когда автобус поворачивал. Она уставилась в окно, но в ночи решительно ничего нельзя было разглядеть. Девушка рассеянно перевела взгляд на откидной столик Айка — он был завален бумагами: Айк хотел найти какую-то инструкцию, потом плюнул, полез искать ее на планшете, а потом заснул. Из-под разбросанных листов страховки, маршрута тура и прочей ерунды высовывался уголок водительских прав. Сельма смотрела на него, смотрела и почувствовала, как в ней просыпается любопытство. «Я даже не запомнила, как его зовут по-настоящему, — подумала она. — Он, наверно, уже и сам забыл». Стараясь не потревожить спящего Айка, она осторожно извлекла права из вороха бумаг. На фотографии Айк выглядел младше и улыбался во все зубы. Сельма хихикнула и поискала строчку с именем. Звезду виолончели звали Elhaz. «Какое-то нетипичное финское имя, — подумалось Сельме. — Не, Айк ему лучше подходит». Она еще полюбовалась фотографией и сунула права обратно. Спящий Айк приятно грел ей левый бок, и она сама не заметила как задремала. * * * Закрыто, все закрыто, никакой лазейки в ее сны. Никакой возможности управлять. Послать кого-нибудь из слуг? Но они слишком боятся, он всегда слишком близко. А время идет… Но если нельзя проникнуть в ее голову, то, может быть, можно в чью-то другую? Кто из тех, кто рядом, позволит войти? Красавчик, который носит кельтские узоры на теле? Или певец, любящий свое отражение в зеркале больше всего на свете? Или тот, кто делит с ней одежду? Достаточно ли в них зла? Да или нет?… * * * Он спал. Тревожным неглубоким сном, как всегда, когда был в туре. Эти недели выматывали его начисто, а в сейчас вообще все шло не так, как надо. Он почувствовал, что сон уходит, уступая место привычному беспокойству, и недовольно заворочался — ну нет же, хоть бы раз поспать до утра! Его будто услышали, тревога чуть отступила, будильник зазвенит еще нескоро, в гостиничном номере царила темнота, и эта темнота накрыла его, обволокла и потащила за собой. На этот раз он провалился глубоко, ему даже что-то приснилось. Какое-то болото в тумане. Дурацкое место, никогда он таких не видел. Но раз ему что-то снится, он хотя бы точно знает, что спит. А потом появилась она. Странная женщина: половина лица безупречно красива, как картинка из «глянца», а вторая — выбеленный временем череп, провал глазницы, оскал рта… Женщина улыбалась уцелевшей частью губ, и в сочетании с вечной улыбкой оголенной челюсти это выглядело… «weird» — вот, отличное слово на английском — подумал он. Она что-то сказала ему, он не понял что, потом покачала головой и протянула ему что-то на ладони. Шарик, маленький, размером с мяч для настольного тенниса. Будто из темного стекла. Он взял его в руки и понял, что это не стекло. Шарик состоял просто из… тьмы. Мерцающей, переливающейся тьмы. Он сжал его в кулаке и проснулся. Будильник на телефоне давно надрывался, сквозь неплотно задернутые шторы лупило солнце — впервые за все время тура он проспал до утра, не ворочаясь и не подскакивая каждые полчаса. Только вот голова все равно была тяжелая, будто и не отдыхал вовсе. Он потянулся к телефону и осознал, что сжимает что-то в руке. Забыв про звенящий будильник, он разжал пальцы — на ладони лежал шарик из тьмы. * * * На этом фестивале Варька чувствовала себя уже как рыба в воде. Все то же самое — песни, пляски, радость жизни, солнце, кайф. Эйво уже не казался ей странным — нормальный парень, тоже отдыхает и веселится от души. Ее опекает, что еще надо? Жизнь была прекрасной и удивительной, ничем не омраченной, пока однажды она не поймала случайно взгляд Хельги. Флейтист смотрел на нее, и в его глазах не было обычной насмешки. Даже наоборот, словно бы читалось сочувствие. Варьку будто облили холодной водой. Почему он так смотрит? Он знает что-то, чего не знает она? Но задуматься над этим ей было некогда — Эйво позвал купаться, а потом варить кашу, а потом надо было выступать… Сначала она еще намеревалась застичь Хельги одного и расспросить, но весь день ее успешно от этого отвлекали, а к вечеру у нее уже оставалось только ощущение, что она хотела сделать что-то важное, но забыла… Безмятежное настроение ощущалось всеми, потому что в итоге все-таки поднадоело, и народ стал искать, где б подсыпать перцу. На фестивале тусило сразу несколько фолк-групп, и пользуясь перерывом в выступлениях, большая часть их составов сейчас сидела в тенечке за палатками. Там же вкушал бутерброд Эйво, и дремал, пожевывая в зубах травинку, Хельги. Когда в одном месте скапливается критическое количество музыкантов, спор — кто их них круче — возникает сам собой. — А мы «Herr Mannelig» в оригинале исполняем, — похвалялся бородач из группы «Соколики ясные». — Прям на старонорвежском? — приоткрыв один глаз, лениво уточнил Хельги. — Ну не на старо, — не смутился музыкант, — но зато на два голоса. За рыцаря и за троллиху. — Слышали мы ваши два голоса, фиг там поймешь, кто рыцарь, кто троллиха, — отмахнулся Эйво, и понеслось. — У вас вообще женского вокала нет! — Это потому, что нам пока не нужно, а понадобится — будет! — Да кто с вами захочет петь? Вы ж там все не приведи себе звезды! — Да это еще посмотрим, с кем мы захотим! У нас вон, если что, Варька есть. — Эта пигалица? Ха-ха! Да ее за бубном не видно! — Бубен отберем, дадим микрофон. — Еще скажи и петь научишь! — Да что сложного-то? С нормальными музыкантами вообще хоть к вечеру. Это с вами ничему не научишься. — Ну давай забьемся? — На что, болезный? — Кто вечером круче исполнит… да ну хотя бы того же «Маннелига». Что? Слабо? — Да легко! «Соколики», похохатывая, разошлись. У палаток остались Эйво и Хельги. — Ну ты де-е-е-рзкий, — насмешливо протянул Хельги. — А что такое? — Эйво сам понимал, что зарвался, но обратно дороги не было. — От Варьки по мордасам не получишь? — Уболтаю. — Ну да. И научишь тоже? — Зачем? — Эйво усмехнулся. — Есть же магия. Хельги открыл глаза и внимательно посмотрел на соратника по группе. — Шутишь? — Какие шутки? Ты же понимаешь, что другим способом мы спор не выиграем. — Так проиграй. Нельзя так делать. — Варька сама согласится, вот увидишь. — Неважно. Черт побери, Эйво, для тебя хоть какие-то берега существуют?! Волынщик только загадочно улыбался, уже весь в мыслях о предстоящем. Хельги выплюнул травинку и поднялся. — Я в этом не участвую, — сообщил он и ушел. Эйво его едва услышал. * * * Варька любовалась просторами и потягивала медовуху, когда ее нашел приятель. — Варь, нам нужен женский вокал, — с места в карьер заявил волынщик. — А почему Варь? — еще не забеспокоилась, только насторожилась Варька. — Варь не поет, Варь на бубне бац-бац. — Теперь поет, — «обрадовал» ее Эйво. — У нас вечером состязание с «Соколиками», и мы его выиграем. — Нет, Эйво, я не могу! Я боюсь! Я не умею! Я… — Варька мигом вспомнила и изложила Эйво всё. И про тройку на школьных уроках музыки, и про то, как ее выгнали из хорового кружка в шестом классе, и даже про то, как в четыре года она отказалась петь Деду Морозу про елочку на утреннике в детском саду. Волынщик понял, что следующим травмирующим воспоминанием детства будет то, как сокрушались родители, когда она немелодично орала в колыбельке, и решительно прервал Варькины излияния: — Дослушай меня. Тебе ничего особенно делать и не придется. Это будет колдовство. Ты же хотела увидеть еще немного колдовства? Тебе разве не любопытно? — Как с вороньим перышком от бессонницы? — заинтересовалась Варька. Эйво засмеялся: — Нет, Варь, это будет гораздо, гораздо круче. И мы выиграем. Ну как, согласна? * * * Варька пела. Слова древней баллады, чужие, но такие красивые, ложились на язык, перекатывались под музыку. Казалось, что поет какое-то другое существо, временно позаимствовавшее ее тело. Потому что Варька никогда не думала, что умеет петь так. Сама-то она знала, о чем песня, но скандинавские языки, конечно, были от нее далеки. Варька пела. И своим голосом держала сейчас тысячную толпу зрителей. Ее слушали, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить размеренный тягучий ритм казалось бы давно приевшейся баллады. Варька пела, и ей казалось, что за спиной разворачиваются огромные крылья в черном оперении и поднимают ее вверх. Хотя, на самом деле, там всего лишь стоял Эйво со своей волынкой и творил волшебство. …I kunnen vl svara endast ja eller nej