— Я же говорил, — довольным голосом произнес Айк, пока Варька спешно утрамбовывалась на свое место. — Я щас стукну тебя виолончелью, — прошипела Варька. — Только не виолончелью! — встрепенулся Юке. — Ну давай, — подначил Айк. Варька потянулась назад, рванула на себя футляр, после чего тот застрял между кресел. — Э, запихни его назад, тут и так не слишком просторно, — запротестовал Айк. Варька попыталась, но это ни к чему не привело. — Не могу, — пропыхтела она. — Тогда хоть сама сядь нормально. — Не могу, рука запуталась в ремне! — Fuck! — Айк нажал на тормоз. Следующие полчаса виолончелисты занимались тяжелым физическим трудом, распутывая Варьку, инструмент и «ситроен». * * * — Сельма. Эйво встал, сделал несколько шагов навстречу. Сельма отшатнулась и снова прилипла спиной к забору. Глаза бывшего волынщика заливала тьма. Он стоял, не угрожая, ничего не делая, и даже неизвестно было, что он видит за этой чернотой, а Сельма наконец-то поняла — о чем ее пытались все предупредить. Не связывайся, не ходи за ним, он зло. Почему она не послушала… С тем Эйво, улыбчивым пареньком, она бы справилась, потому что несмотря на все его выверты, она помнила его хорошим. Тем, кто когда-то их спас. Влюбленного в Варьку. Которого еще можно уболтать, попросить, с которым можно договориться и разойтись миром, даже после всего, что было. Но сейчас на нее смотрел не Эйво. Другое существо, позаимствовавшее его тело, память и магию и отбросившее остальное. — Зачем пришла, Хозяйка? — Эйво остановился в нескольких шагах от нее. — И ты тоже? — прошептала пересохшими губами Сельма. — Почему ты зовешь меня так? Почему вы все так меня зовете? — Ты не знаешь? — Эйво усмехнулся. — До сих пор не знаешь. Он так ничего тебе и не объяснил, да? Сельма молчала. Вороненок сейчас топтался по самой больной мозоли, а она ничего не могла сделать. Хотя один плюс все-таки был — она начинала злиться, а злость вытесняла страх. — Поиграл и бросил… Они любят играть, эти фэйри, ну да что я рассказываю… Сельма непроизвольно сжала кулаки и почувствовала, как что-то кольнуло ее в ладонь. Перо. — Эйво, хватит. Он замолчал, глядя на нее без всякого выражения на лице. — Да, ты прав. Кинул, — Сельма говорила наугад, не зная, какое действие производят ее слова, и надеясь хоть как-то зацепить то, что осталось от прежнего Эйво. Если осталось. — Люди и фэйри слишком разные, быть вместе мучение для обоих. Ты же сам это понял. Эйво молчал. — Варька… не думает о тебе плохо, — Сельма попыталась сбалансировать на грани правды и лжи. — Но она мучается, потому что теперь не может жить ни тут, ни там. Забери свое заклинание назад, ты же можешь. Эйво вскинул голову, будто отметая саму идею, но Сельма не сдавалась. — Отпусти ее, — попросила она. — Оставь ей нормальную человеческую жизнь. Не будь как… Айк. Воцарилась тишина, и на один безумный момент Сельме показалось, что она его убедила, но в следующую секунду надежды ее посыпались прахом. — Она придет ко мне, — с маниакальной убежденностью сказал Эйво. — Ей все равно больше не к кому идти. Ты не вернешься, а больше у нее никого нет. Сельма поняла, что здесь уже даже не запертая дверь, в которую имело смысл ломиться, а глухая стена. Она попыталась сделать шаг в сторону, поближе к выходу, но была остановлена рыком Эйво: — Стоять! Сельму распластало по забору. Она чувствовала, будто невыносимая тяжесть прижимает ее к кривому штакетнику, не давая двинуться с места, да что там, даже пошевелиться. — Видишь, я стал сильнее, — ухмыльнулся Эйво. — Заклинания Рогатого уже не так защищают, да? Зря ты пришла. Сельма лихорадочно соображала. Он убьет ее и не задумается. Ее череп украсит забор рядом с единорогом. В этот раз его колдовство действует, значит, защита Айка слабее? Значит, рассчитывать не на кого. Только на себя. — Подожди, подожди, дай хоть покурить напоследок, — взмолилась она. — Последнее желание, это-то хоть работает в вашем проклятом мире? — Курить? — лицо Эйво странно напряглось. — У тебя есть сигареты? «А у парня-то ломка, — догадалась Сельма. — Слишком давно не был среди людей». Она почувствовала, как давление немного ослабло, и полезла в сумку за сигаретами. Там же обнаружилась и зажигалка. Эйво на миг задумался, а потом махнул рукой. — Садись, покурим напоследок. Убежать тебе все равно не удастся. Сельма на негнущихся ногах доковыляла до бревна и почти упала на него. Эйво жадно затянулся. Сельма чиркнула зажигалкой, подпаливая одновременно и свою сигарету и зажатое в руке перо. — Что ты делаешь? — глаза Эйво расширились, казалось, из них плеснула тьма, он замер, глядя как Сельма машет обожженными пальцами — перо вспыхнуло и сгорело за секунду. Сельма открыла было рот, чтобы объяснить, но по выражению его лица поняла, что он и так догадался. — Прости, — сказала она, закуривая теперь по-настоящему, — но ты не оставил мне выбора. — Что ж… — Эйво с сожалением посмотрел на свою сигарету, аккуратно положил ее и поднес к губам флейту. — Ты мне тоже. Сельма хотела запротестовать, рвануться вперед, выбить флейту из рук, но опять не могла пошевелиться, а Эйво играл. Ох как непохожа была эта музыка на то, что она слышала раньше. Радостью и весельем тут и не пахло. Медленная, тягучая, будто шарящая мягкими лапами вокруг в поисках… кого? «Не надо, не играй!» — мысленно молила Сельма, но существо с черными глазами продолжало, самозабвенно, не обращая никакого внимания на ее отчаянное лицо. За спиной послышался шум крыльев, ветер взмел пыль во дворе, и Сельма ощутила, что они не одни. Во двор слетались вороны, падали на землю, превращаясь в нескладных встрепанных людей в черных одеждах, окружая их. В воздухе таяла последняя подвешенная Эйво нота. Сельма почувствовала, что ее отпустили, она снова может двигаться и дышать в полную силу. Вороненок уронил флейту на землю и теперь сидел с безмятежным лицом. — Привет, папа, — нахально сказал он, глядя на мужчину с хищным носом. Тот стоял каменным столбом, потом изрек: — Твои глаза… теперь они совсем темные. Что ты наделал… Эйво только пожал плечами. Раньше он умел раскаиваться, но сейчас он был частью той силы, которая вряд ли знала о таком свойстве. — Ты идешь с нами, — сказал ворон. — Тебе нельзя оставаться человеком после того, что ты натворил. Эйво покладисто встал. Казалось, происходящее его не заботило. — Минуточку! — вмешалась Сельма. Все это, конечно, было правильно и справедливо, но никак не решало вопрос, ради которого она, собственно, пришла. — А все исправить? Ну хотя бы то, что исправить еще можно? Отзови заклинание. — Зачем мне? — ухмыльнулся Эйво. — Терять мне уже нечего, так чем же ты меня заставишь? — Ну скажите же ему! — обратилась Сельма к людям в черном. — Вы же можете призвать его к порядку! В конце концов, вы обвалили мне на голову потолок, прикажите ему хотя бы в качестве извинений! Вороны глядели равнодушно — чужие беды их не интересовали, только своя паршивая овца. — Ладно же, — обозлилась и отчаялась Сельма, задрала голову к небу и заорала: — Отдавай долг! Она, вообще-то, не надеялась, что ей отзовутся. Сильный ветер заставил отвернуться, прикрыть глаза рукой. Вороны растерянно оглядывались — ветер трепал их лохмотья, отчего они еще больше походили на встрепанные перья. — Звала, Хозяйка? — спросило материализовавшееся перед Сельмой существо. Белое костлявое лицо с желтыми глазами, волосы из сухой травы, бесцветные бесформенные одежды. Потусторонние существа не любят быть обязанными, и спригган не мог пропустить возможность освободиться от обещания. Сельма посмотрела на ворон, окруживших Эйво. — Что ж, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал внушительно. — Птицам ведь нужен ветер для полета. Верни заклинание, Эйво, или твое племя больше никогда не сможет летать. Спригган довольно сощурил глаза — выполнить это было вполне в его силах, он радовался, что Сельма не попросила больше. В клане воронов произошло волнение. Перешептывания, боязливые и ненавидящие взгляды, но дух камней и ветра был слишком чуждым даже для ворон, они не могли с ним бороться, и услуг он им не задалживал. — Отзови заклинание! — сказал как выплюнул главный. И Эйво послушался. Потому что, как бы ты ни горел местью, как бы ни упирался, но если тебе суждено неизвестно сколько времени провести в птичьем обличье, хотелось бы, по крайней мере, иметь возможность летать. Музыкант пробормотал несколько слов на непонятном языке и довольно улыбнулся: