— Скажу, что этот психолог очень странный тип. — (Бет смеется.) — По-моему, ему самому не помешало бы подлечить голову, — говорит Джимми, улыбаясь. — А если серьезно? — настаивает она, пытаясь не дать ему отделаться шуткой. — Психотерапия — это не мое. — (Она кивает.) — Но если это сработает, оно того стоит, так ведь? — спрашивает он. — (Она кивает.) — Ладно. Мне надо делать домашнее задание, — говорит он, улыбаясь. — Увидимся. — Увидимся, — эхом отзывается Бет. Она садится в свою машину и принимается смеяться. Это скорее нервная разрядка, нежели искренний смех над чем-то забавным. Ощущения от этого приема у нее остались крайне странные. Гостиная, этот диван, дохлая белка в счет оплаты, черные глаза сокола, коты, «шумные» собаки. На обратном пути в библиотеку, уже предвкушая, как она сейчас начнет писать следующую главу, Бет думает о своем домашнем задании. Желанная, счастливая, уверенная в своей безопасности, любимая. Что ей нужно, чтобы чувствовать себя желанной? Чтобы чувствовать себя любимой? Что напишет на своих четырех листках Джимми? Что нужно мальчику из ее книги, чтобы чувствовать все эти вещи? Всю дорогу она снова и снова возвращается мыслями к разговору с психологом, проигрывая весь прием в памяти. Доверие. Гнев. Молчание. Обсуждение. Сокол. Этот диван. Запах. Коты и собаки. Потом ее мысли перескакивают на темноглазого мальчика из книги, которую она пишет, она перебирает в памяти главы, которые уже написала. Отсутствующая речь. Голубое небо. Повторяющиеся ритуалы. Его мать. Желанность. Счастье. Безопасность. Любовь. Может, доктор Кэмпбелл и странный, но он определенно гений. Глава 24 Я выкладываю в линию камешки в гостиной. Эта линия состоит из камешков, которые я подобрал на прошлой неделе. Это линия из новых камешков. Она тянется от кофейного столика до стены. Когда я закончу, в ней будет 128 камешков. Я представляю себе линию из 128 камешков еще до того, как добрался до стены, и заранее радуюсь. Поэтому я и перестал расставлять в линии пластмассовых животных и динозавров. Их всегда было слишком мало. Я мог выстроить их по типу, размеру или цвету, или в том порядке, в котором их могли съесть другие животные, или по тому, кто быстрее бегает, но линия никогда не дотягивалась от кофейного столика до стены. Мне всегда нужно было больше животных и динозавров. Мне приходилось ждать, чтобы мама или папа купили мне в магазине еще пластмассовых животных и динозавров, но они никогда не покупали достаточно, а иногда не покупали вообще нисколько. Даже если я ехал в магазин вместе с ними и просил их купить мне еще животных и динозавров, они не всегда покупали мне тех, которые мне были нужны. «Нет. У тебя и так уже достаточно слонов. В другой раз. Тебе не нужны еще динозавры». Но они были неправы. У меня не было достаточно слонов и мне были нужны еще динозавры. А их «Нет» и «В другой раз» вызывали у меня желание взорваться, оставить нужных мне животных и динозавров в магазине, хотя дома у меня их было недостаточно, чтобы выстроить линию, которая доходила бы до стены. Поэтому я решил, что больше не буду хотеть этих животных и динозавров. Камешки куда лучше. Мама возит меня на пляж почти каждый день, и там я всегда могу найти камешки, которые мне нужны. Мама может даже забыть захватить с собой мое зеленое ведерко, но это ничего, потому что в один карман моих штанов можно сложить двадцать один Большой камешек, а в другой — сорок восемь Маленьких камешков. А если на улице холодно и на мне куртка, то в один ее карман можно сложить двадцать семь Больших камешков, а в другой — пятьдесят четыре Маленьких. На пляже мама никогда не говорит мне «Нет» и «В другой раз». Камешки на пляже бесплатные. Я могу набрать и принести домой столько, сколько мне нужно. Камешки нужно собирать по правилам. Они должны быть в основном белыми, в основном гладкими и в основном круглыми. Подходит камешек или нет, решаю я. Иногда я беру треугольные камешки, хотя на самом деле они не круглые. На самом деле они треугольные. Но если они очень гладкие и очень белые, я все равно их беру. Если камешек очень круглый, но немножко слишком желтый или на нем есть бугорки или трещинки, я тоже его беру. Мама назвала бы это исключением из правил, а я называю частью правила, и тогда такие камешки можно брать. Дома я пересчитываю их, рассортировываю и раскладываю в линии на полу в своей комнате, на полу в гостиной, на полу в кухне, а если на улице тепло или не слишком холодно и не идет дождь или снег, на крыльце. На полу в кухне камешки раскладывать трудно, потому что там плитка. Мне приходится очень тщательно все продумывать и просчитывать, чтобы ни один камешек не попал в промежутки между плитками. Каждый камешек должен лежать на плитке, но слишком большое расстояние между камешками, чтобы они не попали на промежуток, делать тоже нельзя, потому что тогда линий получится две, а не одна. А мне не нравится число два. Еще камешки на полу в кухне раскладывать сложно, потому что по ней обычно расхаживает мама, но я не замечаю ее до тех пор, пока не становится слишком поздно. Иногда она перешагивает через мою линию и задевает ногой камешки или говорит мне: «Наведи тут порядок и унеси отсюда свои камни», и тогда моя линия ломается, а если моя линия ломается, то и я сам тоже ломаюсь. Поэтому я люблю раскладывать мои камешки там, где мне никто не помешает и не будет их пинать, убирать или ломать линию. После того как я рассмотрел и запомнил все камни, их можно раскладывать разными способами. Можно выстраивать их по размеру, от самых маленьких, меньше горошинки (они обычно самые круглые и белые из всех), до тех, которые размером с мою ладонь (эти всегда овальные). Можно выстраивать их по гладкости, начиная с тех, на которых нет трещин и бугорков, до треснутых и бугристых. Можно выстраивать их по круглости: сначала совсем круглые, потом яйцевидные, потом каплевидные, потом треугольные и потом овальные. Можно раскладывать их по белизне. Люди называют мои камешки «белые камешки Энтони», но называть их белыми камешками Энтони неправильно, потому что они не все белые. Многие из них белые, но только бо́льшая их часть белая, это значит, что у них внутри есть и другие цвета, например желтый, серый или розовый. Если на них внимательно посмотреть, то можно увидеть, что внутри они больше чем просто белые. Я очень хорошо помню тот день, когда я узнал названия других цветов, которые большей частью белые. В воскресенье, 22 августа, мои мама и папа собирались красить дощечки вокруг окон и дверей, и мама разложила на столе кучу бумажных карточек. На каждой из них было по шесть прямоугольников, и каждый из них был разного, по большей части белого цвета! Прямо как мои камешки! Я так обрадовался, когда увидел все эти по большей части белые цвета! Мама заметила, как я обрадовался этим цветным прямоугольникам на карточках, и стала показывать на каждый по очереди и называть их имена. Супербелый. Декораторский белый (белый с серым). Белая голубка (белый с желтым). Атриумный белый (белый с оранжевым). Античный белый (белый с желтым и с оранжевым). Еще белый с желтым. Льняной белый. Навахо. Камео. Слоновая кость. Ракушка. Белый с серым. Костяной белый. Фарфоровый белый. Оксфордский белый. Бумажный белый. Облачный белый. Песчаный белый. Белый с голубым: Фанфара. Голубая вуаль. Белый с розовым. Белая роскошь. Алебастр. Белый зинфандель. Остаток дня 22 августа я провел в Комнате Памяти и запомнил имена всех этих по большей части белых цветов. Я был так рад, потому что теперь я знаю названия всех цветов моих камешков. Так что я могу выложить в линию все мои алебастровые камешки. Или я могу разложить все мои желто-белые камешки по названиям. Первым будет Белая голубка. Последним Ракушка. Сегодня небо затянуто облаками. Я выложил в линию Супербелые, Облачно-белые и Песчано-белые камешки, потому что они похожи на цвета облаков. Линия начинается с самых маленьких камешков у кофейного столика и заканчивается самыми большими у стены. Всего в линии 128 камешков. 11 Супербелых, 78 Облачно-белых, 39 Песчано-белых; 36 из них Маленькие, 80 — Средние и 12 — Большие. Из них 11 — Супербелые и Маленькие, 0 — Супербелые и Средние, 0 — Супербелые и Большие. 20 — Облачно-белые и Маленькие, 50 — Облачно-белые и Средние, 8 — Облачно-белые и Большие. 5 — Песчано-белые и Маленькие, 30 — Песчано-белые и Средние и еще 4 — Песчано-белые и Большие. Я лежу головой на холодном деревянном полу у кофейного столика и смотрю на мою линию из камешков. Она такая красивая. Мои пальцы наполняются счастьем. Иногда моя мама смотрит на мои линии из камешков и говорит про них разные вещи. «Эта похожа на кости из хвоста динозавра». «Эта похожа на мое жемчужное ожерелье». «Эта прямо как гряда облачков в небе». Я не знаю, почему она так говорит про мои линии из камешков. Они — линии из камешков. Иногда я раскладываю их по определенному правилу. Иногда я делаю линию, которая вся целиком состоит только из овальных камешков или только из камешков цвета Белая голубка (этим цветом выкрашены дощечки вокруг окон и дверей) или только из Средних камешков. Но это всегда линии из камешков. И они всегда красивые. Еще мама говорит, что мои камешки очень старые и они вулканического происхождения. Она говорит, это энергия океанской воды сделала их такими гладкими. Но я думаю, что она придумала эту смешную историю, потому что из вулканов происходит такая штука, которая называется «лава», она жидкая и оранжевая, а потом застывает и превращается в камень, но он черный, а не белый. И я пробовал класть бугристые камешки в раковину и надолго включать воду, но они так и не стали гладкими. Так что я не думаю, что эти камешки сделали вулканы или вода. Я думаю, мои по большей части белые камешки просто такими были с самого начала. Я перемещаюсь от угла кофейного столика в середину линии. Потом снова ложусь на пол и смотрю на мою линию из камешков. Она идеальная. Я улыбаюсь и делаю так, чтобы перед глазами у меня все расплылось, чтобы линия из камешков тянулась до бесконечности. Но потом по краям бесконечности что-то происходит. Откуда-то появляется еще одна линия из камешков. Я тру глаза, потому что думаю, что они обманывают меня и мне в моей голове кажется, что еще одна линия на полу в гостиной есть, а на самом деле ее нет. Потом я замечаю руку. Эта рука добавляет еще камешки. Я знаю эту руку. Это рука моей мамы! Мама добавляет еще камешки в прямую линию рядом с моей. Камешки в ее линии цвета Слоновой кости, Камео и Льняного белого. Они все Маленькие и большей частью круглые. Ее рука останавливается. Линия перестает расти. Рука исчезает. В этой линии желто-белых, Маленьких, большей частью круглых камешков всего 21. Я любуюсь этой новой линией камешков и вдруг вижу на полу рядом с ними нос, губы и подбородок моей мамы. Я быстро смотрю и вижу ее глаза. Я собираю все это вместе и вижу ее лицо. Мамино лицо лежит на полу, как мое. У тебя получилась очень красивая линия из камешков, мама! Ты тоже чувствуешь себя от этого спокойной и счастливой? Тебе тоже нравится раскладывать камешки? Жаль, что мой голос сломан, а то я спросил бы ее об этом. Но потом я внимательно смотрю на ее губы и вижу, что лицо моей мамы улыбается. Мне не нужен голос, чтобы узнать ее ответ. Глава 25 Начало октября, новая страница календаря и первый по-настоящему холодный день осени, но смена сезона — переход от летней жизни к чему-то заметно иному — произошла, по ощущениям Оливии, еще месяц назад. Отдыхающие с детьми школьного возраста снялись со своих мест и устроили массовый исход с острова сразу же после Дня труда. В тот праздничный понедельник островная жизнь еще била ключом, а к полудню вторника стало пусто и тихо, и, казалось, остров тихонько вздохнул с облегчением. Теперь Оливия может снова расслабиться, ездить в супермаркет в любой день недели, поворачивать налево, не дожидаясь по несколько минут, когда наконец появится просвет во встречном потоке машин, и гулять по пляжу в одиночестве; однако, как это ни странно, не только наплыв отпускников в начале лета потребовал от нее большой и сознательной адаптации, но и их резкий отток тоже. Хотя после Дня труда прошел уже целый месяц, Оливия до сих пор пребывает в каком-то угнетенном состоянии духа. Она любит одиночество, даже предпочитает его, но почему-то, когда в сентябре все разъехались с Нантакета, она почувствовала себя брошенной, как будто в буквальном смысле слова опоздала на последнюю шлюпку. Пляжных фотосессий у нее больше не запланировано. Страницы ее ежедневника на октябрь, ноябрь и декабрь пусты. У нее до сих пор осталась уйма фотографий с летних съемок, требующих обработки, так что в ближайший месяц заняться ей точно будет чем, но каждое утро она просыпается с чувством, что у нее нет никаких дел. Никакого четкого распорядка. Никакой цели. Она постоянно думает об Энтони, яркие, практически осязаемые воспоминания то и дело накрывают ее в самые неожиданные моменты. Едва стоит ей закрыть глаза, как она видит перед собой завиток волос на его шее, его маленькие ладошки и пальчики, так похожие на ее собственные, его костлявые плечики, его неподвижно-спокойное, точно изваянное из мрамора, спящее лицо. Она слушает стрекот сверчков по вечерам, и в ушах у нее звучит топот его босых ног по полу, его мелодичный смех, его «иия-иия-иия». Она вдыхает прохладный осенний воздух и ощущает запах его кожи после целого дня на солнце или после ванны с пеной. Она все еще пытается понять, зачем все это было, все еще пытается слушать ответы Бога сердцем, хотя по-прежнему не уверена в том, что понимает, как это делается. У нее такое чувство, что она пытается нюхать глазами или слушать носом, или, того глупее, что она пытается заставить какую-то часть своего организма или души, в существовании которой даже до конца не уверена, превратиться в антенну, в спутниковую тарелку, способную принимать мудрость с небес. Это кажется непродуктивным и не вполне нормальным. Впрочем, сегодня хороший день, сегодня у нее есть возможность отвлечься от безответных молитв и бесцельного одиночества. Сегодня она ассистирует самому Роджеру Келли на свадьбе в «Голубой устрице». Роджер Келли — самый востребованный на острове свадебный фотограф. Какие-то форс-мажорные обстоятельства в семье вынудили его постоянную помощницу уехать на материк перед самой свадьбой, и Роджер оказался в безвыходном положении. В июле Оливия делала пляжную фотосессию для семьи Морган, а миссис Морган оказалась лучшей подругой матери лучшей подруги невесты, и по ее рекомендации в самый последний момент Оливия и получила эту работу. Да, ей придется быть на ногах весь день с раннего утра до позднего вечера, а по деньгам выйдет не очень много, может, чуть больше, чем за пляжную фотосессию, зато ей не надо будет ничего обрабатывать плюс будет возможность чем-нибудь себя занять. Роджер попросил ее взять на себя неформальную съемку, что-то типа свадебного фоторепортажа, которые сейчас в моде, а он будет заниматься более формальными, традиционными снимками, для которых нужно позировать. Он отвечает за «овощи», а она — за «десерт». Оливия просматривает кадры, которые уже успела отщелкать с утра, задерживаясь на тех, которые нравятся ей больше других. Отец невесты целует дочь в щеку. Невеста смеется. Жених нашептывает что-то на ушко невесте. Одна из маленьких гостий приподнимает подол своего пышного тюлевого платьица, чтобы полюбоваться нарядными лакированными туфельками. Саму свадебную церемонию устроили на скромном насыпном пляже «Голубой устрицы» с видом на бухту, а банкет, который сейчас в самом разгаре, проходит на террасе отеля. Уже вечер, ярко светит луна, и мерцают звезды. Огонь, пылающий в облицованном камнем специальном углублении, и уличные обогреватели, точно фонари, расставленные между столиками, не дают прохладному ночному воздуху проникнуть за границы изящно украшенного белого шатра. Оливия снимает луну над бухтой, чайные свечи и стеклянные вазочки, наполненные ярко-красными ягодами клюквы, на белоснежных льняных скатертях, букет невесты из белых роз рядом с бокалом шампанского. Действие перемещается на танцпол, но внимание Оливии привлекает мальчик, в одиночестве сидящий за шестиместным столиком. На вид ему лет семь или восемь, у него длинные, в небрежных завитках светлые волосы, а одет он в белую рубашку, слаксы и мокасины. Выглядит он просто восхитительно. Он сидит, заткнув указательными пальцами уши и широко расставив локти, и раскачивается взад-вперед в своем кресле. Щелк-щелк-щелк. Оливия смотрит на экранчик своей камеры. Взгляд у мальчика отсутствующий, расфокусированный. Музыканты заканчивают играть очередную песню, и мать мальчика подходит к столику проведать его. Она целует его в макушку. Щелк. Щелк. Щелк. Женщина возвращается на танцпол. Мальчик продолжает раскачиваться, по-прежнему затыкая пальцами уши. Гремит музыка. Людям приходится кричать, чтобы поговорить друг с другом. Голос певца, усиленный микрофоном, рокочущие басы, сотня людей, перекрикивающих друг друга, чтобы быть услышанными, танцы, огни, запах дыма — всего этого слишком много. Этот маленький мальчик сражается с валом раздражающих стимулов извне, изо всех сил стараясь отгородиться от них, раскачиваясь, чтобы создать себе свой собственный стимул — успокоительный мерный ритм, — убаюкивая себя, как в колыбели. Отец подходит к столику и садится рядом с сыном. Щелк. Щелк. Щелк. Мать возвращается к столику, разгоряченная и счастливая. Она что-то говорит мальчику. Он раскачивается и не смотрит на нее. Она тянет мужа за руку. Тот улыбается. Щелк. Щелк. Они возвращаются на танцпол. Оливия чувствует, как внутри у нее все сжимается, и вдруг понимает, что все это время сдерживала дыхание. Она делает выдох. Все это хорошо ей знакомо. Она была на месте этих родителей. Этот чудесный маленький мальчик сможет выдерживать это все лишь ограниченное время. Что для всех остальных праздник, для него мучение. Ему тут совершенно невесело, и Оливия думает, что лучше бы его родители оставили его дома с няней, ну или, по крайней мере, не засиживались на вечеринке слишком долго. Но с другой стороны, ей более чем понятно их желание не исключать его из жизни, нарядить его, как всех остальных мальчиков, приглашенных на свадьбу, и взять с собой, рискнуть и остаться еще на одну песню, повеселиться и развеяться самим, в кои-то веки выбраться куда-то вместе, всей семьей. Они с Дэвидом в конце концов перестали брать Энтони на свадьбы, дни рождения и праздничные вечеринки, потому что проще и безопаснее было оставить его дома, чем рисковать получить публичную истерику. Аутизм и шумные вечеринки плохо совместимы, и если родители этого мальчика задержатся здесь слишком надолго, ничем хорошим это не кончится. В какой-то момент раскачивания в кресле с заткнутыми ушами станет недостаточно, и его нервная система пойдет вразнос, не в состоянии ни секунды больше выносить это безумие. Он или устроит истерику, или сбежит прочь. Борись или беги. Оливия полагает, что родители мальчика понимают весь этот расклад лучше, чем кто-либо еще, и хотя она, вновь сдерживая дыхание, переживает за их сына, она в то же самое время болеет за них, надеясь, что им удастся протанцевать хотя бы еще один танец, еще немного побыть просто мужем и женой, прежде чем запал этой невидимой бомбы сдетонирует и весь их мир превратится из чудесного вечера на свадебном торжестве в мучительную эвакуационную операцию. Но пока что они танцуют, явно позабыв про тлеющий запал. Оливия с беспокойством смотрит на часы, понимая, что время поджимает. Музыканты меняют ритм и принимаются играть медленный танец. Отец мальчика притягивает жену к себе, и она утыкается лицом ему в шею. Они покачиваются туда-сюда, не сходя с небольшого пятачка танцпола, и, хотя их со всех сторон окружает толпа людей, видно, что они всецело сосредоточены друг на друге и на том ритме, в котором танцуют, как будто на всем свете не существует больше никого, кроме них двоих. Щелк. Щелк. Щелк. Оливия опускает свою камеру и смотрит на эту пару без разделяющего их объектива. Горло у нее вдруг перехватывает от накатившей волны эмоций, и ей приходится несколько раз сглотнуть, чтобы загнать эту волну обратно глубоко внутрь. Дэвид.