Телефон на громкой связи, но связь плохая, да и шум на трассе отнюдь не помогает. – Вообще-то, – говорит Алекс, – так думают все, когда видят себя по телевизору. Так что не бери в голову. Мне слышно, как она воркует, издавая тихие успокаивающие звуки. Я не очень понимаю, кому они предназначены – мне или Лили. – Полная жопа. – Адам, неправда. Это его работа – быть во время интервью хитрым ублюдком… – И моя тоже, – говорю я со вздохом. – Теоретически. – Ты сказал ровно столько, сколько надо было. Я серьезно. – Я своими ушами слышал, как я сказал: «Что сейчас важнее, так это…» Ну надо же! Кто я такой, гребаный премьер-министр, что ли? Она смеется: – Я даже не заметила! Но вот куча «к сожалению», пожалуй, была и впрямь чересчур… – Ну, спасибо, только этого мне не хватало! – Перестань! Все было хорошо, даже более чем. Тебе намекнули, что ты хотел выкрутиться, но ты не сдался. Если кому и можно посочувствовать, так это Южной Мерсии. Я провожу пальцем по экрану мобильника. Ай-ти-ви, Би-би-си, «Скай». – По крайней мере, мы, похоже, получаем приличное освещение в СМИ. – Вот видишь… Она вновь начинает ворковать. Я слышу, как весело гулит Лили. – Буду где-то через час или около того. – Здесь у нас проливной дождь, так что осторожнее. Ты сам всегда говоришь, что большинство несчастных случаев происходят в первые или последние десять минут пути… – Спасибо, мамочка. – …и у тебя есть еда в духовке и бокал вина, который ждет, когда его нальют. – Я уже говорил тебе, что люблю тебя? – Может быть, – отвечает она с улыбкой в голосе. – Кажется, пару раз. * * * Шейла Уорд подходит к буфету и наливает себе бренди. Ее руки дрожат, и она проливает несколько капель на серебряный поднос. Свадебный подарок ее родителей. Найджел всегда ненавидел его. Сказал, что это просто посеребренная тарелка, а не чистое серебро. Не «настоящая вещь». Она помнит тон, которым он каждый раз говорил это. Как будто речь шла о ней самой. Как будто она тоже второсортный товар, а не та женщина, на которой, как он думал, женится. Не «настоящая вещь»… Чувствуя удар алкоголя по голодному желудку, она возвращается на диван. Телевизор все еще включен; там выступает какой-то политик, весь в ярости из-за Брексита. Как будто это имеет значение… Как будто что-то из этого имеет значение… Она снова делает глоток и запрокидывает голову, чувствуя, как жидкость обжигает ей горло. Не отец того ребенка Не отец того ребенка Не отец того ребенка Слова продолжают звучать в ее голове. В их ритме есть что-то успокаивающее. Как в детской песенке. «Три слепых мышонка». Или «Хороводик»[40]. Такая милая, невинная и почти бессмысленная… пока вы не узнаете, откуда она взялась, и не поймете, что песня, которую поет ваш ребенок, – про чуму и смерть. Не ее ребенок, конечно. Ни один ее ребенок никогда ничего не пел, потому что их у нее не было. Она, видите ли, не настоящая женщина. Она не «настоящая вещь». Не отец того ребенка Не отец того ребенка Слова крепко застряли у нее в голове. Когда Фаули позвонил чуть раньше, она сразу поняла, что новости хорошие, что она будет счастлива и вздохнет с облегчением. Что она будет оправдана. Но в этом никогда не было никаких сомнений – во всяком случае, у нее. Она знала, что Найджел не был отцом этого ребенка, по той простой причине, что Камилла бросила его задолго до этого. Она слышала, как он, думая, что она спит, по телефону в своем кабинете умолял маленькую шлюху вернуться к нему – и получил, что называется, от ворот поворот, потому что ей-де было с ним скучно и она лишь потому позволила ему трахнуть ее, что это был ее способ отомстить родителям. Вряд ли Найджел это понимал. Он думал, что все дело в нем. Мужчины… Мужчины и их гребаное эго. Она делает еще один глоток бренди, на этот раз больше. Не отец того ребенка Верно. Но это далеко не вся правда, и она это знает. Как насчет другого ребенка, того, что был раньше? Того, которому даже не дали шанса родиться. Что насчет того ребенка? Она до сих пор помнит выражение лица Найджела в тот день, когда стало известно о Камилле. В тот день это было во всех новостях, и у дверей стояли журналисты, и началось полицейское расследование, и он усадил ее и дал выпить бренди. Единственный раз, когда она пила его. Возможно, именно поэтому все это так ярко возвращается к ней сейчас. Он дал ей бренди и все рассказал. Что он сделал, и как ему стыдно, и что это никогда больше не повторялось, ни до, ни после, и она должна верить ему, и что он ничего не знает – ничего – о пропавшем ребенке. Слова о других романах были ложью, но она не перебивала его, и он продолжал бормотать, сжимая в своих горячих пухлых пальцах ее руку, упиваясь ужасом и жалостью к себе, а когда он закончил, она сказала, что все знала. Она знала много лет. Она знала, что маленькая шлюха забеременела от него, когда ей едва исполнилось четырнадцать. Она знала, что он использовал их деньги, чтобы заплатить за избавление от ребенка. Она все это знала. Выражение его лица стоило того. Его безвольный рот открывался и закрывался, как у огромной гребаной золотой рыбки. Довольно пошлое, не украшающее ее удовольствие, это правда, но от этого ничуть не менее сладкое. Все эти годы он думал, что умеет хранить секреты. Он даже не догадывался, как ошибался. Потому что было и кое-что еще, что она знала. Чего она никогда не говорила ему. Ни в тот день, ни позже. Никогда. Сообщение на его служебном телефоне, сообщение, которое он так и не получил. Женщина не назвала своего имени, но Шейла знала, что это Камилла. Она узнала бы этот голос где угодно. Она скулила, раз за разом повторяла, что сожалеет о том, как обращалась с ним в прошлом, но сейчас он ей нужен. Что больше нет никого, к кому она могла бы обратиться, никого, кто мог бы помочь, никого, кроме него. Что времени не так много… Скоро будет слишком поздно… слишком поздно, чтобы «все устроить»… Конечно, она знала, что имела в виду эта маленькая шлюшка. Она в очередной раз залетела, не так ли? Что ж, Найджел не станет тратить их с трудом заработанные деньги, помогая ей, – во всяком случае, она ему не позволит. Не в этот раз. Ведь это даже не его ребенок. Поэтому она просто нажала «Стереть». Но не забыла – и годы спустя, когда эта история начала всплывать, ее мучил вопрос. Потому что она была почти уверена, что это было тем летом, летом 1997 года, как раз в то время, когда эта шлюха, должно быть, поняла, что беременна этим ребенком. Тем, которого она потом якобы убила. Шейла не чувствовала себя виноватой – о нет, эта дура заслужила все, что ей досталось, – но ей все равно не давал покоя вопрос. Потому что, услышь тогда Найджел это сообщение, ничего бы этого не произошло. Камилла просто сделала бы очередной аборт, и этим все закончилось бы. Ни пропавшего ребенка, ни скандала, ни суда. Никаких преследований со стороны прессы, никакого гребаного «Нетфликса». И никакого инфаркта? Может, да. А может, и нет. Она откидывается на подушки и закрывает глаза. Это не имеет значения. Никакого. Ничего из этого не имеет значения. Уже нет. * * * Адам Фаули 27 октября 08:35 На линии задержка. Международной линии. – Инспектор Фаули, не так ли? Мужской голос. Акцент. Я по части акцентов полный лох, как Алекс не перестает мне повторять. Но это точно не американец. Скорее Южное полушарие… Новозеландец? Австралиец? – Мой друг видел ваше интервью на Би-би-си. Я чувствую, как во мне шевельнулся интерес. – Неужели?