– В блокгаузе все спокойно? Она изложила свой ежедневный рапорт: учет по номерам, ущерб, кражи, последние известия развертывающегося кризиса стирки, утаив информацию о том, что она подозревает Чери в краже туалетной бумаги из кладовой, а Тэда, мальчика из бассейна, в том, что он посыпает ей чай хлоркой. Глянула на его руки и с облегчением увидела, что в них нет свежих страниц, с какими он зачастую несся к ней, чтоб сбивчиво прочесть, а она считала невозможным не терять их нити, поскольку слышала уже столько вариантов этого чертова фильма, что давно сбилась со следов какого бы то ни было скудного сюжета, который ему удалось состряпать из своих многочисленных страхов и заблуждений. – Должен сознаться, – признался Эмори, – пока шел сюда, у меня точно было предчувствие, что сегодня тот самый день, когда я открою дверь, а вас нет. – Ну, мистер Чейс, вам же известно, что я никуда не денусь без заблаговременного уведомления. Эмори рассмеялся. – А вы наверняка знаете, что я – денусь. Эта беседа о том, чтобы все бросить (кто первым узнает, что другой сбежал), была той игрой, какой миссис Файф развлекала его и саму себя. Вести о его печально известном сценарии она выслушивала по меньшей мере последние пять лет, и возможность того, что он вскорости увидит свет дня, не говоря уже о свете киноэкрана, была примерно таковой же, как и для нее – с ревом умчать прочь на «Хонде Аккорде» с набитым чемоданом, что в ожидании пролежал в багажнике почти целое десятилетие. Подлинная же шутка, которой Эмори не знал, сводилась к тому, что ни чемодан, ни одежда в нем не были ее, а принадлежали мистеру Файфу, а туда, куда отправился он, никакой багаж не требовался. К кирпичам над ее письменным столом, однако, приклеено было единственное украшение этого спартанского обиталища – громадный туристский плакат равнины Солсбери, знаменитые трилиты, до которых и двадцати километров не было от той деревеньки, где она родилась и куда однажды и впрямь вернется. Она дожидалась знака. Тогда поймет. – Вчера я получила письмо от Филипа, – сказала она. – Наконец-то ручку нашел, а? Где он? – В Неаполе. Затем его судно переходит в Гибралтар, я думаю. Где-то в этом месяце. Ему нравится. На этом командиры приятнее. Я б его не отпустила, будь война, но в той части света никогда нельзя быть уверенным. – Нет. И в этой тоже. Вдруг она отвернулась, нагнувшись над порядком у себя на столе, чтобы сделать аккуратную пометку на верхней странице своего планшета. На поясе у нее висела массивная связка ключей, позвякивая при каждом движении тела. Филип был ее старшим сыном – отправился поглядеть мир благодаря любезности ВМФ США вместо того, чтобы разглядывать внутренности тюрьмы Прохладного Ручья. Хороший, по сути, мальчик, которому недостает хорошего занятия. С мальчишками, часто думал Эмори, он бы знал, как справиться. Это вот развитые не по годам девчонки совершенно сводят его с ума. – Я только вспомнила, – произнесла миссис Файф. – Нам поступила еще одна жалоба на запах в номере 23, поэтому я подумала, не прогонит ли Фингерз там еще раз «Рагмастер». – Что ж, – вздохнул Эмори, – во всех номерах одна и та же история. Столько замков, столько ключей. Верчу в голове мысль, не рекламировать ли нам особый для самоубийц, полцены, еда от заведения и все необходимые пластиковые мешки и чехлы от пыли. Один сегрегированный номер. Как для курильщиков. Раздумываете, Не Выписаться Ли Насовсем? Так Вписывайтесь К Нам. – Гораздо страшнее то, – сказала миссис Файф, – что я могу вообразить, что вы это действительно делаете. – Я человек страшный, миссис Файф. Знаете, почему действие моего сценария не в «Желтой птице» – это место, в конце концов, мне знакомо лучше всех, его я рассматривал под десятками разных углов? Где я видел себя мэром небольшого городка, начальником над сравнительно небуйным тюремным населением, капитаном судна, разумеется, а само здание – живое нечто и постояльцы, прибывающие и убывающие, – просто грани одной громадной личности, у которой я – мозг, а некая добродушная экономка – сострадательное сердце. У нас чарующие персонажи, романтическая любовь, драма и возможности для секса, много секса. Но мне никогда не удавалось поддержать в себе интерес дольше чем на несколько страниц, потому что втайне я убежден, что Хичкок о мотельном бизнесе сказал все, что там коммерчески есть сказать[59]. – А что он сказал? – Неважно. – На миг лицо его, казалось, претерпело перемену размера, почти неуловимое сокращение. Он оглянулся, затем спросил: – Лорина в последнее время не заходила к вам поговорить? – Да нет, мне казалось, она болеет. – Она ж не парализована. – Нет, я не говорила… Как у миссис Чейс дела? – Держится. Знаете, этот вирус тут везде бродит. У нас для них тут просто вокзал. Удивительно, что мы все постоянно не болеем. – Боюсь, я не видела миссис Чейс уже много дней. – Ну, ей нельзя далеко от уборной отходить. Но послушайте, если ей случится сюда забрести, спросить у вас какого-нибудь совета, вы же дадите мне знать, правда? – Разумеется, мистер Чейс. – Вот и умница. Бедолага уже потерял свою жену, дочерей своих – столетия назад. И она уж точно не расскажет ему про номер 37, о личных уборках, что она там производит – в стерильных, само собой, перчатках – за миссис Чейс. Или об открытии, какое совершила она сегодня в номере 42, с Фингерзом, техником, и Тэдом снаружи, их похотливые уши прижаты к двери. Мотель – не место растить детей, а особенно – девочек. – Я душа нервная, миссис Файф. – Все в порядке. Я тоже. – Я вас обожаю, миссис Файф. – Я вас тоже люблю, мистер Чейс. Оставшийся без присмотра телевизор в гостиной нагребал на одинокую мебель волны и частицы. На кухне в затхлом воздухе еще витало послевоние вчерашнего ужина, господствующий привкус лука и чеснока от торопливой трапезы, чьи подробности бежали его в данный миг, когда он тупо воззрился в пропасть открытого холодильника, захлопнул дверцу, попялился в буфет, захлопнул и его дверцу. Лорина сидела подоткнутая в постели, листала нынешний номер «Стиля Л.-А.»[60]. Еще она потягивала «Курз» и курила легкие «Кэмел». – Прошу прощения. Я думал, ты болеешь. Она уставилась на него, царственно безразличная. – Болею. Пиво успокаивает мне желудок, сам это знаешь, а сигаретный дым прочищает пазухи. Тебе и это известно. Взгляд его обшарил смежную ночную тумбочку и близлежащий пол, нет ли где испачканных чашек, мисок, тарелок, свидетельств недавней кормежки. – Что на обед? – Черт его знает. – Она сделала долгий глоток из бутылки. – Вот, тут статья про горячих юных сценаристов, «Ботаны на бегу». Не слишком-то ободряющая картинка. – Я читал. – А ты уже даже не молод. – Что стало с той лапшой в синей миске? – Айрил съела, наверное. – Она зачитала из журнала: – «К тому времени, как Стейси Рукколе исполнилось восемнадцать, она сочинила пять сценариев, один из которых попал в оборот «Парамаунта». „Секрет моего успеха? – Она легко смеется с уверенностью матерого профессионала. – Способность, я думаю, придать своей цельности приятные очертания”». – Лорина перевела взгляд выше, рассчитывая на ответ, но Эмори в комнате уже не было. В глубине второй полки холодильника за ржавой банкой бледных малосольных огурчиков он обнаружил полкирпича забытой «Велвиты», темного и твердого снаружи, но с достаточным количеством сравнительно мягкой желтой сердцевины, чтоб ее можно было намазать между двух ломтей черствого хлеба, шлепнуть их на густо намасленную сковороду и далее превратить в обугленный брусок то, что должно было стать приятно румяным жареным сэндвичем с сыром. Он стоял на стуле посреди комнаты, с трудом извлекая застрявшую батарейку из вопящей пожарной сигнализации, когда прогулочным шагом, влача за собой собственные щупальца дыма, вошла Лорина и захотела узнать: – Что это, к черту, ты тут жжешь? Схватив индикатор дыма в оба кулака, Эмори рванул его вместе с шурупами из потолка, метнул вякающий диск в угол, где тот отлетел от плинтуса, оставил вмятину на холодильнике, поцеловался с ножкой стола и доскользил до стула, где намертво и остановился: его блеющие останки наконец оказались заглушены одним решительным, изрыгнувшим пластик притопом. – Девятнадцать девяносто пять в «Кей-марте», – сухо заметила Лорина. – Особый светодиод голубого свечения. Экий ты буйный. Полагаю, этот выплеск имеет какое-то отношение к твоему драгоценному кино. – Она оглядела обломки под ногами. – А эти приборы разве не радиоактивны или как-то, типа в них такой катышек плутония, от которого нужно избавляться по инструкции, которую ты наверняка потерял. Теперь вся кухня заражена. Место, где мы едим. Нам конец. Эмори загрузил почернелый квадрат хлеба и вязкого сыра на тарелку, изъял из холодильника последнее холодное пиво и разместил перед собой на столе элементы обеда и некие существенные страницы диалога, которые намеревался перечитать и отредактировать в свой драгоценный перерыв в дневном шуме. Лорина оставалась, где была, не шевелясь, безмолвно, пока он не устроился окончательно. После чего заговорила: – Имелся ли когда-нибудь во всей вывихнутой вселенной мужской шизанутости такой попросту шизанутый шизик, как ты? – Если ты намерена висеть надо мной, пока я пытаюсь работать, хотя бы имей любезность удержаться от советов. – Ты уже поговорил с Айрил? – Нет. – Честен ли диалог, прост и мудр? «Саркастическая камера» советовала начинающим сценаристам быть кратче. Если импульс провисает, беседа буксует, попросту переходи через монтажную склейку к другой сцене. – Она себя странно ведет. Ты звонила на горячую линию «Активных новостей»? – Чего б тебе для разнообразия с нею не поговорить? Выяснишь про этого типа Ласло. Ее тошнит уже от моих нотаций. В затянувшейся паузе, какая последовала за этим, Эмори осознал, что накапал сыром на сценарий. – Ну? – поинтересовалась Лорина. – Ладно. Я же сказал «ладно», этого что, недостаточно? – Он потер пятна бумажным полотенцем. Все эти страницы придется перепечатать. – Честно? – Чего ты от меня хочешь, нотариально заверенного манифеста? – Я хочу, чтоб ты сдержал слово. Для разнообразия. Эмори собрал бумаги, обед и понес все это через гостиную в контору, где Вэрил поспешно укладывала телефонную трубку. – Кто это был? – Никто. – Она умела смотреть прямо внутрь своего отца, сквозь прозрачную кожу и органы, и он ей позволял. – Никто, должно быть, комик. – А? – Ты смеялась. – Не туда попали, – пояснила она. – Он сказал, что у меня приятный голос. – Ладно.