Магнусу не терпится показать свою находку. Может, это какая-то красивая бабочка или рисунок? Или камушек необычной формы, безделушка? Сама не замечаю, как мне становится интересно. Приходится нагнуться вперёд, и тогда замечаю кусочек шнурка. Кроме Рашель, здесь ещё никто не делал мне подарков, поэтому сердце сжимается, когда до меня вдруг доходит вся суть этой «шалости». – Я хочу сделать тебе подарок, – шепчет Магнус, раскрывая ладони. Я ахаю. – Моя сестра говорила, что раньше твоя семья часто использовала этот камень в украшениях. Твоей семьи нет, и ты её не помнишь. Вдруг это… поможет? Это месяц, опущенный «рожками» вниз. Белый месяц. Издалека можно подумать, что это просто искусно отполированный жемчуг, однако когда Магнус приподнимает руки, чтобы огненные сферы полностью осветили камень, я понимаю, что это далеко не жемчуг. Белый месяц будто мерцает изнутри, переливается нежно-голубым, фиолетовым, жёлтым свечениями. На кончиках рожек обмотан тонкий шнурок – он же и удерживает украшение на весу. Этот камень похож на камень в кольце, но греет мою душу сильнее. Магнус привстаёт на носочки, а я сбрасываю с себя морок. Даже наклоняюсь, чтобы он без усилий смог накинуть шнурок мне на шею. Смотрю на покачивающееся украшение, поднимаю руку, едва касаясь кончиками пальцев гладкой поверхности камня. Глаза начинает пощипывать от подступающих слёз – безуспешно пытаюсь их сморгнуть. – Магнус… – шёпотом отвечаю я. – Я даже не знаю, что те… Но закончить фразу не успеваю – земля начинает дрожать под ногами. Внутри каменных стен что-то стонет, клокочет. На Площадь Святых, заполненную разговорами и смехом, мгновенно опускается тишина. Поднимаю голову – все вокруг напряжены. Следующий гул куда громче, ближе, но никто так и не двигается с места. Смотрю на Агату: она обводит беспокойным взглядом стену за стеной, мага за магом, а затем словно выплывает из оцепенения, оживает. Её пальцы обхватывают моё запястье, тянут за собой. – Быстро, – так, чтобы никто не услышал, произносит Агата, пока я поднимаюсь со скамейки. – Уходим. Быстро. Быстро. Быстро. – Что?.. Зачем? – хрипло шепчу я и вздрагиваю от звона падающей тарелки, которую задеваю ногой; остатки похлёбки разливаются по полу, но никто не обращает на это внимания. Грохот вдруг становится почти оглушительным и раздаётся совсем близко. Кажется, что ещё немного – и стены точно рухнут от тряски, превращая всё вокруг в руины. Останавливаюсь, пытаясь оглядеться по сторонам и найти причину шума, но Агата обхватывает моё запястье уже второй рукой. Лопатка напоминает о себе жгучей болью, не дающей сдвинуться с места. – Что происходит, Агата? – взволновано спрашиваю я. И впервые вижу в её глазах столько страха и отчаяния, что становится совсем нехорошо. Кажется, что она вот-вот расплачется. Руки, сжимающие моё запястье, отчаянно трясутся. Она вся дрожит. Площадь Святых затихает, но ненадолго. Новый грохот становится предвестником катастрофы. Я не сразу замечаю, как одна из колонн отходит от стены. Люди застывают как статуи. Каменная глыба летит вниз, придавливая своим весом стоящих под ней мужчин, женщин и детей, и разлетается на части. Только тогда люди приходят в себя: кричат, стонут от боли и просят о помощи. Могу поклясться, что слышу несколько молитв. В нос ударяет металлический запах крови. Со следующим гулом Агата настойчиво тянет меня за собой, как тряпичную куклу, лишённую воли. Впрочем, сил сдвинуться с места самой у меня просто-напросто нет. Крик застревает где-то в горле – я не то что кричать, я даже говорить не могу. Каждый вдох даётся с трудом. Люди устраивают самое настоящее столпотворение: суетятся, пытаясь спасти свои жизни и жизни близких, не замечая никого и ничего вокруг. На меня накатывает паника, и я не знаю, куда себя деть. Остаётся покорно следовать за Агатой, которая, кажется, сама особо не знает, куда теперь идти. Кто-то врезается в меня сбоку столь резко, что запястье выскальзывает из ладоней волшебницы. Я окружена взбудораженными жителями Подземного Города. Каждый шаг сквозь этот хаос превращается в пытку. Людские волны швыряют меня то влево, то вправо, то назад. Несколько раз чуть не падаю, вовремя успевая схватиться за чужие рубашки. Когда наконец пробиваюсь к месту, где мы расстались с Агатой, там ее уже нет. И тогда я поднимаю взгляд. То, что я вижу, ужасает меня до глубины души. Чёрные сгустки просачиваются сквозь трещины в стенах, кружа над толпой, словно стервятники. Очередной оглушающий грохот. Падает третья колонна, раздаются новые вопли ужаса и боли. Запах крови, от которого кружится голова, становится слишком острым и буквально чувствуется на языке. В этот момент я сразу думаю о Магнусе – мальчике, который остался там, на нашей скамейке. Пытаюсь найти то место, но замечаю обломки уже четвёртой колонны. Пригибаясь, проскальзываю под руками бегущих прочь людей. Пытаюсь успокоить сердце и разум – адреналин быстро берёт бразды правления на себя, отключая чувство самосохранения. Я боюсь, но… жизни детей важнее моего страха, поэтому двигаюсь вперёд, чувствуя, как дрожат ноги. Очередной гул, и мне кажется, что я улавливаю треск костей и звук ломающихся черепов. Хочется закрыть уши, забиться в какой-нибудь уголок и ничего не видеть. Поворачиваюсь и сквозь мелькающие перед глазами тела различаю лежащих на камне женщину и мужчину. Присматриваясь, обнаруживаю вокруг них лужу крови. К горлу подкатывает тошнота. Я никогда не видела мёртвых… не хотела их видеть. Меня трясёт ещё сильнее. Машинально отступаю назад. Нужно найти Агату, но я не могу не смотреть на жалобно завывающих и пытающихся спастись жителей. Кто-то выкрикивает имена близких, кто-то уже рыдает над их телами, несмотря на творящийся вокруг хаос. Треск. Затылок вдруг обжигает болью, а в голове как будто звенят тысячи колоколов. Бум! Бум! БУМ! Земля перестаёт трястись – неожиданно уходит из-под ног. Гул и крики слышатся словно сквозь пелену. Прижимаю ладони к голове, пытаясь унять боль. Она настолько сильна, что я падаю на колени, различая лишь размытые силуэты. Силы совсем иссякают – тело совершенно перестаёт меня слушаться. Против своей воли заваливаюсь на бок, забывая в этот миг обо всём на свете. И тогда меня встречает темнота, которая уже успела стать мне родной. Но теперь, в этой темноте, я совсем одна. Конец части «Дом воздуха» Часть 2. Дом Огня 17 глава Александр В Садах стоит гробовая тишина. Редко когда находится смельчак, смеющий нарушить мой покой, однако… случаются исключения. От ветра на деревьях шелестит листва; где-то в кустах мяукает кошка, бежит, спасаясь от моего гнева. Откуда-то сбоку долетает шорох. Лениво поворачиваю голову, сталкиваясь с вороньими глазами. Перья птицы практически сливаются с темнотой. Ворон оглушительно каркает и взмывает вверх. Я никогда не жаловался на самочувствие, но именно сегодня как-то… дурно. Стены Дворца сдавливают в своих тисках, из-за чего каждый вдох отдаётся болью в лёгких. Я прожил здесь достаточно долго, но подобные чувства накрывают меня впервые: грудь колют изнутри сотни мелких игл, словно игривые кошки, что, скребя когтями, раздирают плоть под клеткой рёбер. Но на деле виноваты не кошки, а мои монстры. Жадные, вечно голодные, требующие всё больше и больше жертв. Это Эклипс. На улице становится легче. Ночная прохлада дарует долгожданную свободу, пускай и не избавляет от тяжёлых мыслей. Прикрываю веки, наслаждаясь свежестью опустившейся на Двор ночи. Ещё в детстве мне часто говорили, что быть Правителем и Королём тяжело. Нужно переживать за каждую жизнь, а отголоски последствий принятых решений станут самыми страшными кошмарами. Мне обещали, что со временем это пройдёт. До какого-то момента так и было. Загубленные жизни практически не задерживались в памяти – иногда люди сами были виноваты в своей смерти, а иногда приходилось убивать и невиновных. Медленно выдыхаю, пытаясь успокоиться. Я убил Селену, потому что это было необходимо. Приходится прокручивать эту мысль в голове каждое утро, когда солнце восходит над безоблачным небом; каждый вечер, когда только собираюсь заснуть. Но это мало помогает. Сон словно нарочно ускользает от меня, поселяя лишь горечь на языке и бесконечный круговорот воспоминаний. Я убил её, потому что она потеряла контроль. Потеряла себя. Стоит лучам померкнуть на горизонте, как мне снится она. Невинная, маленькая, хрупкая. Карие глаза, всегда с интересом наблюдающие за мной, – они снятся будто в наказание, принося ещё больше боли. Я не должен был соглашаться на условия Рураль; обязан был сделать хоть что-то, что могло предотвратить произошедшее. Селена всегда казалась слабой, беззащитной, но позже, когда пожар бедствий разгорелся сильнее, я увидел её иную сторону – она оказалась очень сильной. Раньше казалось, что толкни я – и она упадет, разобьётся на тысячу мелких льдинок. Ошибся. Она была из самого крепкого льда. Селена сумела дать отпор, которого не смог дать я, беспрекословно повинующийся Рураль. Она боролась с ней, однако плата за эту борьбу оказалась слишком большой, ведь дерзость и неповиновение куда страшнее смирения. Рураль могла приказать отрезать ей язык или выколоть глаза, но поступила куда изощрённее: решила запечатлеть смерть Селены на страницах истории, как что-то трагическое и красивое одновременно. Она приказала мне утопить её. Знала, что я не смог бы ослушаться, ведь, услышь она мой отказ, сдавила бы горло ещё больнее – до тех пор, пока я не начал бы умолять её о пощаде. Жалкое зрелище. Это был мой приказ. Рураль желала, чтобы я видел, как Селену будут убивать. Или, может, удостоверился, что она действительно погибла. Но я бы не смог. Не смог бы смотреть на бледное, исхудавшее тело. Не смог бы наблюдать за попытками остаться в живых и слышать рвущиеся наружу проклятья. Не смог бы не помочь ей, когда её столкнули в озеро и макушка начала скрываться под водной гладью. И пусть меня там не было, но я всё это чувствовал. Чувствовал её гнев, распаляющий кровь; чувствовал безысходность, от которой она завывала, пытаясь вынырнуть. Я слышал её зов, но так и не ответил на него. Испугался, что не сумею не помочь, а потом и вовсе подставлю весь Рэддхем. «Королям необходимо чем-то жертвовать. Всегда. И эти жертвы будут оставлять мелкие шрамы на твоей душе». Раньше я не воспринимал эти слова матери всерьёз, но сейчас… сейчас они кажутся слишком реальными. Я пожертвовал Селеной, чтобы Рураль не сровняла весь чёртов Рэддхем с землёй; чтобы осталось хоть что-то. После того злополучного утра меня часто преследуют приступы холода. Я замерзаю, а порой создаётся впечатление, что по венам текут холодные воды Северного моря вместе с кусочками льда. Но я привык и смирился с этим чувством. А вот со снами… нет. Селена снится мне столь часто, что я практически схожу с ума. То не милые встречи и прогулки, не посиделки в библиотеке и тихий ужин. Я вижу её мертвенно-серую кожу, и мне хочется закричать. Пустой и бесцветный взгляд, покрытый плёнкой из тонкого-тонкого льда. Кончики пальцев и губы синие, под веками проступают паутинки вен, всё больше чернеющие с каждой секундой. Её трясёт от холода, меня трясёт не меньше. Селена обнимает себя за плечи, старательно пытаясь согреться, но не может. Я снова и снова делаю шаг навстречу, но она не подпускает к себе. Недоверие, что волнами расходится от неё, сгущается и жалит. Она шепчет. Хрипло, сбивчиво, выдыхая изо рта белое облачко пара. «Смотри, Александр. Чувствуй. Любуйся тем, что ты сотворил». Резко опускаю взгляд на свои руки и вижу, как тёмно-алая жидкость стекает по ладоням, пачкая снег. Всё внутри дрожит. Кровью пропиталась даже чёрная рубашка с закатанными по локоть рукавами. Я бегло смотрю на Селену и вижу то, из-за чего просыпаюсь всякий раз: перерезанное горло той, кого потерял. Она хватается пальцами за шею, пытаясь остановить льющуюся наружу жидкость, но продолжает шептать, окончательно захлёбываясь. «Пожалуйста, останови это. Спаси меня. Пожалуйста. Она убивает меня. Убивает!» Это стало моим наказанием. – Не думала, что могу найти тебя здесь. – От голоса за спиной становится дурно – слишком елейный, наигранно-ласковый. – Обычно ты просиживаешь вечера в своём кабинете. – Чувствую через тонкую ткань рубашки как её руки скользят по плечам, разгоняя кровь и разминая мышцы. – Решил прогуляться по Садам? – Решил немного проветрить голову, моя Королева. – Меня и самого тошнит от этой фразы, но приходится запихнуть всю свою гордость, все свои злость и гнев поглубже, продолжая играть уже порядком поднадоевшую роль – не-герой-но-любовник. – Сегодня замечательная погода. Не находишь? – Возможно, – мурлычет она и оглаживает ладонями торс. Тепло щеки неприятно колет спину. – Но я терпеть не могу конец зимы. Слишком частые дожди, и небо постоянно затянуто тучами, – капризно тянет она, переплетая наши пальцы. – Не упрямься, пошли внутрь. Не хочу замёрзнуть тут до смерти. Противиться не имеет никакого смысла, и я следую к выходу. Мы довольно быстро минуем ряд мраморных статуй, ныряем в застеклённые двери и оказываемся во владениях Дворца – духота тут же скользит по горлу. Рука тянет меня в мою комнату. Ноги сопротивляются, но разум твердит им: «Потерпи, ещё немного. Потерпи». Стискиваю зубы, ощущая лёгкую боль в дёснах, и продолжаю свой путь. Когда дверь за моей спиной практически бесшумно закрывается, отпускаю чужую ладонь. Рураль проходит вперёд, а затем скидывает с плеч шёлковый халат, оставаясь в одной сорочке. Длинные светлые волосы струятся по спине и плечам, а взгляд зелёных глаз скользит по тумбочкам, письменному столу, небольшому дивану и кровати – как будто она тут в первый раз. Но на деле она просто тянет время. Я знаю, о чём она хочет со мной поговорить. Рураль опускается на диван, закидывая ноги на подлокотник. Волосы рассыпаются по мягкой ткани, являя своеобразный узор из тонких, но пышных нитей. Венец больше не сжимает её голову, но… заломы по-прежнему виднеются на прядях. Она задумчиво проводит указательным пальцем по спинке дивана, обводя его контуры. Рураль не носит корону Рэддхема. Боль после коронации ещё не прошла, так что мастера очень постарались в изготовлении точной копии. – Ты хочешь что-то сказать. – Это не вопрос, но Рураль всё равно кивает, указывая лёгким движением кисти на стул около письменного стола, – я послушно следую её беззвучному приказу, опускаясь на стул и откидываясь на спинку. – Я бы очень хотела поделиться с тобой хорошими новостями, милый, но… – Самопровозглашённая Королева склоняет голову. – Боюсь, сегодняшняя меня совсем не обрадовала. Когда ко мне пришли, я ожидала чего-то… менее шокирующего. – Щурюсь, внимательно наблюдая за переменами в лице Рураль; их нет, и это чертовски пугает. – Ты уверял, что твой помощник более чем удостоверился: я никогда не увижусь с твоей излишне строптивой знакомой. – Наши взгляды пересекаются, и я улавливаю вспыхивающий гнев. – Ты ошибся, Александр. Или это ошибка помощника? – Я… не совсем понимаю… – Ах, не понимаешь. – Теперь в глазах Рураль плещется самый настоящий огонь, готовый сжечь всю округу. – Две недели назад я отправила парочку гонцов к озеру, как делаю это каждый год. И вчера они принесли мне вести: озеро, не замерзающее столько лет, покрылось корочкой льда, а на берегу виднеются следы сапог и копыт. Что ты скажешь на это? – Её лицо искажается от гнева. – Знаешь, что это значит? Я знаю. – Селена живее всех живых. Слаба – возможно. Но не мертва. Это озеро не выпустило бы её мёртвой. Так позволь спросить, как так вышло? – Моя Королева приказала мне избавиться от Селены, но не убить. – Сердце резко подпрыгивает в груди, с грохотом опускаясь обратно. Не от страха быть убитым здесь и сейчас, а от радости. – Я лишь ваш раб. Моё дело – исполнять приказы. Рураль громко вскрикивает, моментально вскакивая на ноги. Пальцы всё ещё сжимают спинку дивана – костяшки на руках белеют. Не удивлюсь, если прямо сейчас она представляет, как ломает мне шею. Страшно разозлившаяся, буквально кипящая, колдунья пытается выровнять дыхание и не наброситься на меня, разодрав в клочья. – Да как ты смеешь! Ты понимаешь, что я могу сделать с тобой?! – Глаза зажигаются опасным зелёным светом, но я не двигаюсь, сохраняя на лице непроницаемую маску, и наблюдаю за всё больше и больше заводящейся Рураль. – О, Александр, я найду твою девчонку, выпотрошу ее, и ты, – её острый ноготок упирается мне в грудь, – в этот раз будешь смотреть на это.