* * * Уже не помню, кто что делал в тридцать первой серии. Толком ее никто не перечитывал, сдали как есть, со всеми нашими сомнениями и бзиками. Мы уже окончательно махнули рукой на связность, от правдоподобия осталось лишь смутное воспоминание, пишем, что в голову взбредет. Хохот Старика — наш единственный критерий отбора. Сегюре великодушно оставил нас в покое, ничего не замечает и предоставляет полнейшую свободу. Не пытается выяснять, кто чем занят в этой чертовой «Саге», кто с кем спит, кто кого хочет зарезать и за что. Ему на это плевать, лишь бы было готово как можно больше и в кратчайшие сроки. Несмотря на изнурение, нам теперь требуется меньше четырех дней, чтобы прикончить пятидесятидвухминутную серию. Но это самые долгие дни в моей жизни. Вначале я чувствовал себя в сериале как рыба в воде. Сегодня у меня возникло впечатление, будто я, как пехотинец, днем и ночью вязну в грязи ради жалкой нашивки. Вчера перепутал Камиллу и Милдред в довольно деликатной сцене: как раз в тот решительный момент, когда Камилла убеждает себя, что Уолтер ей милее Джонаса. Те же слова в устах Милдред звучат как Эдиповы признания, сущий восторг для психоаналитиков. Я мог бы все привести в порядок, изменив имена, но оставил как есть, ничего не сказав остальным. И я не единственный, кого так нелепо заносит. В двадцать девятой серии Жером ни с того ни с сего выволок на свет божий некоего Этьена, странного человечка, которого Луи истребил в четырнадцатой. Опомнившись, они в последнюю минуту попытались слепить какую-то невразумительную историю, что-то среднее между переселением душ и душевной болезнью. Не знаю, какой актер способен это сыграть, разве что Лина не найдет его в ашраме, который слишком долго соседствовал с атомной электростанцией. Жером нам еще втюхал международную интригу с убийцей, трестом, захватом заложника, и все это в каком-то вестибюле. А Матильда тем временем тешилась, пополняя дефицит социального обеспечения введением налога на любовь (сцена существует, я сам читал). Хорошо, что полиция нас пока не засекла. * * * — Алло? — Я тебя разбудила, малыш? — ?.. — Ну вот, сам видишь, разбудила. — Который час? — Уже больше восьми. — …Мам, ты, что ли? — А кто же еще, по-твоему? — Никто. Только мать может позвонить в такое время. Ты на работе? — В том-то и дело, что нет. Твоей маме нужна помощь, и ты ведь не бросишь ее в беде. Я на вокзале, жду электричку. Так что на службу опоздаю. Комбеско это не понравится, потому что на прошлой неделе я уже опаздывала. — А я-то что тут могу поделать? — Когда доберусь, опоздания будет на целый час. — И что? — … — Слушай, мам, я знаю, что мать с сыном с полуслова друг друга понимают, с полувзгляда и вообще молча, но, честно говоря, не знаю, чем я тут могу помочь. — Придумай мне отмазку. — Что, прости? — Придумай, что мне сказать Комбеско. Про сломанный будильник и самоубийцу на рельсах у меня уже было. — ?.. — Это же твое ремесло, верно? — Врать? — Нет, выдумывать всякие истории. Вот и придумай мне быстренько что-нибудь… — ?.. — Хочешь, чтобы вместо меня взяли соплячку в мини-юбке, которая и по-английски говорит, и по утрам бегает, и в контору является раньше всех? — Мам, ты уже двадцать лет в вашей лавочке, не сделают они с тобой такое. — Вот как? Полгода назад меня уже чуть было не вышибли. Они же ничем не стесняются. Не будь свиньей, знаешь, что такое остаться без работы в мои пятьдесят четыре? Быстренько придумай мне что-нибудь правдоподобное. — Ни в коем случае. И речи быть не может. Три раза подряд — твой Комбеско наверняка решит, что ты его принимаешь за идиота. — Если расскажу что-нибудь банальное — да. Ты же знаешь, у меня никакого воображения. Ему надо придумать что-то такое, во что он не сможет не поверить. — Ты хоть отдаешь себе отчет, чего просишь? — Ну, давай… — Есть два способа втюхать не слишком вероятную историю: раскрутка и наворот. — ?.. — Ну, например, если ты мне просто скажешь, что ужинала с Жаном Габеном, я тебе не поверю. Но если ты мне расскажешь, что ужинала с Жаном Габеном и он заказал форель с миндалем, а потом отгреб его в сторону, потому что не любит, а ты стала подбирать миндалинки одну за одной с края его тарелки, — такое уже будет похоже на правду, потому что ты раскрутила историю. Но при твоей спешке я бы посоветовал скорее наворот. — Валяй. — Лучший способ придать правдоподобия из ряда вон выходящему событию — это наворотить на него другое, еще более поразительное. Если ты заявишься в контору и скажешь, что твоя электричка чуть не сошла с рельсов и куча народу едва не погибла, не думаю, что тебе поверят. Но если ты расскажешь, что твоя электричка чуть не сошла с рельсов и куча народу едва не погибла, что движение прервалось, но что ты поймала такси, однако в тот момент, когда ты думала, что все уже позади, такси врезалось в тачку какого-то психа, и тот стал бить морду таксисту прямо посреди улицы, пока полицейский не подоспел… Тут все решат, что ты еще дешево отделалась. Уловила принцип? — Вроде да. Кое-какие мыслишки наклевываются. Боюсь только, что актерского таланта не хватит. — Насчет этого беспокойся меньше всего. — Целую, родной. — Мам? — Да? — Врать нехорошо. — Это я тебя такому научила? Мать кладет трубку. Моя рука хочет зарыться в волосы Шарлотты, но натыкается лишь на подушку. Хоть бы запах свой оставила. Обоняние для меня много значит. А пахнет только отсутствием и стиральным порошком. Открываю в потемках ящик комода, где она хранит свое белье. Хочу уткнуться в него лицом, но ящик пуст. Может, она тут спит, когда меня нет. Могла бы и подождать еще пару месяцев. Я бы вернулся к ней и уже не уходил никогда. Понятия не имею, где она может быть, но ее отсутствие до странности похоже на вызов. Не знаю пока, чему именно. Но чтобы понять, на ее родных и близких рассчитывать не приходится. Одна ее подружка, Жюльетта, когда я ей позвонил, усиленно делала вид, будто с луны свалилась. Реакция Шарлоттиного отца мне и то больше по вкусу. Тот напрямик заявил, что «поздравляет себя с этим разрывом». Слово «разрыв» резануло по уху. Разрыв… Если бы она хоть ушла, как все уходят, с криками, наспех собирая чемоданы и вываливая чохом накопившиеся обиды. Но Шарлотта ничего не делает как все. * * * В отличие от своей дражайшей маменьки, являюсь на работу даже раньше, чем надо. Хождения туда-сюда актеров, явившихся в «Приму» на пробы, меня уже давным-давно не смущают, но сейчас я здорово поражен, столкнувшись тут с самим Филиппом Нуаре, который преспокойно ждет своей очереди. В конце коридора появляются еще трое Филиппов Нуаре, с полдюжины Филиппов Нуаре выходит из кабинета Лины, несколько спускаются по лестнице, а самый распоследний выскальзывает, извинившись, из нашей собственной комнаты. Такое изобилие Филиппов Нуаре несколько сбивает с толку. Пробегавшая мимо Лина успела объяснить, что ей надо набрать шестерых двойников актера для какого-то гэга в новом фильме. Хохмочка на несколько секунд. Матильда уже на месте и встречает меня с чашкой чая. Хорошеет день ото дня. Пристально смотрю на ее ноги, стоит ей отвернуться. Тут величественно вваливается Старик: — Кто-нибудь смотрел сегодня ночью? Нет? Ну так, дети мои, вы много потеряли. Особенно хорош разговор Брюно и Джонаса. Можно было подумать, что вернулись сладкие времена экспериментального кино. Полнейшая бредятпна, но, как бы это сказать… что-то такое происходит. — Это там, где Джонас подначивает мальчишку переступить черту? — Просто прелесть! Они лицом к лицу, снято с нижней точки, видно только, как в их руках появляются невесть откуда взявшиеся предметы. Сюрреалистам бы понравилось. На бумаге эта сцена была довольно дерзкой. После очередной дурацкой выходки Брюно Джонас является к нему в комнату и припирает к стенке. Паренек предчувствует, что его ждут нравоучения и ужасные угрозы на случай рецидива. Но вопреки всяким ожиданиям Джонас, сграбастав его за грудки, объясняет, что переступить черту — это вовсе не кража машины и не драка с заклятым врагом. Это не обязательно совершить проступок или набраться для этого храбрости. Переступить черту — это совсем другое, сопляк. Переступить черту — значит проявить свою свободу. Сделать что-то такое, что не продиктовано никакими правилами, никакими требованиями, никакой жаждой реванша. Проявить свою свободу — это… …Швырнуть скрипку из окна прямо в вечернюю тишину. Что-нибудь гнусавить перед зеркалом на непонятном языке. Бить вдребезги рюмки, преспокойно пыхтя огромной сигарой. Напялить дурацкую шляпу и вести себя так, будто она невидима. В общем, рискнуть получить удовольствие от того, что другие считают тебя психом. Разом похоронить и рассудительность, и хороший вкус, и принятые нормы. Каждый на этой земле хочет сделать что-нибудь совершенно бессмысленное, не подчиняющееся никакой логике. Но такое, что выразит только его! Эти слова Джонас кричит.