В зал входят Эвелина и Мари. Фред спешит им навстречу. Фред (Эвелине). Они наконец оставили тебя в покое? Эвелина. Хотят сделать еще несколько анализов через неделю. Фред. Я ведь сделал уже все, что только можно было придумать… Ты, должно быть, измучена. Эвелина. Я так горжусь… Делегат (незаметно Фреду). Послушайте, профессор… Хочу вас кое о чем попросить… Насчет моей жены… она меня каждый вечер допекает… хочет сбросить пять кило… Нельзя ли ее как-нибудь… без очереди? Фред возводит глаза к небу. * * * Я понял наконец, что скрывается за исчезновением Шарлотты: это вызов. Просто вызов понять, почему она ушла. Вызов жить без нее. Вызов вернуть ее. И я отвечу на каждый из них, как только разделаюсь с «Сагой». Через несколько недель я смогу объявить во всеуслышание, что у меня есть ремесло. Я слишком близок к концу, чтобы все сейчас бросить. * * * Мы все немного нервничаем, ожидая возвращения Старика, который понес Сегюре последние пять серий. С тех пор как наш дражайший продюсер вбил себе в голову, что должен управлять событиями, в нем проснулось призвание сценариста. Уже девять вечера пробило, а Старика все еще нет. Тристана тоже, он очень подружился с Уильямом, монтажером. — Хуже всего, это глядеть, как братишка карабкается по лестнице, — вздыхает Жером. — Словно грошовая кукла с вывернутыми ногами. — А что ему там делать, за монтажным столом? — Это же сверхнавороченная американская аппаратура. Большущая машина для виртуальных трюков, синтезатор изображений. Я не очень в этом разбираюсь, но для Тристана это настоящее волшебство. Там живые картинки создаются прямо на его глазах, а это совсем другое дело, не то что лопать с экрана все подряд. Где-то в глубине опустевшего здания слышатся быстрые шаги Старика. Он врывается в комнату и со вздохом падает на диван. Я бросаюсь к пачке «Голуаз» и даю ему закурить, Жером подсовывает пиво. — Можете сказать мне «спасибо», детки, партия была трудной. У меня создалось впечатление, что я играл в шахматы против целой армады каких-то злонамеренных существ, двигающих фигуры исподтишка. Даже с Маэстро мне никогда так тяжело не приходилось. Сегюре совсем не нравится история Камиллы с террористом, он хочет, чтобы мы поменяли конец. И чтобы сделали яснее ту сцену, где Джонас места себе не находит в день своего тридцатитрехлетия. Она ему кажется «слишком загадочной и метафоричной для утреннего зрителя». Он считает, что липоза — «сумасбродная выдумка, о практических последствиях которой лучше не думать». Еще ему невдомек, что там у Милдред с «дикарем», как он его окрестил. Сделал мне пару предложений, одно несуразней другого: пусть Существо научится говорить и одеваться и пусть окажется тайным сыном невесть какого принца в изгнании. — А как насчет социальной страховки или удостоверения избирателя, это он ему выдать не посоветовал? — язвит Жером. Матильда с трудом сдерживает гнев, узнав, что посягают на ее любимцев. Она и от нас-то едва принимает легчайшую критику. — И что вы ответили на весь этот идиотизм, Луи? — Что мы не собираемся менять что-либо, об этом и речи быть не может. Он готов был мне череп топором раскроить. По глазам видно было, что он думает: «Решили своевольничать? Ну так я вам этого не позволю». Стычки с Сегюре становятся все чаще. Нам приходится каждую его фразу просеивать через сито, чтобы обнаружить скрытый смысл. Жаль, что с единственным типом, который может нас поддержать, приходится играть в кошки-мышки. — Мне осточертело день напролет угадывать чьи-то задние мысли и следить, кто каким местом говорит, — заявляет Жером. — Бесполезно бороться с обычным лицемерием языка, — замечает Матильда. — Мы лжем, даже того не желая. — Самое грустное — это бессмысленное расточение лишних слов, — вздыхает Старик. — От словоблудия язык вянет, теряет естественность. Да, пустословишь, говоришь обиняками, разглагольствуешь, прибегаешь к протокольным иносказаниям, а в итоге даже не уверен, что донес свою мысль. На несколько мгновений я размечтался о языке без утаек и прикрас. О языке, запретном для проныр и льстецов. — Чтобы высказать то, что думаешь, словесный понос не нужен. Хватило бы четырех четких, откровенных фраз. — Это был бы конец света. Матильда наверняка права, но одно все же несомненно: искренность гораздо занятнее притворства. — Всего четыре фразы… — Четыре голые фразы. * * * Расходиться по домам никому не хотелось. Весь остаток вечера разговор продолжал вертеться вокруг этих четырех голых фраз. Часам к двум, когда все уже немного стали заговариваться, мы установили новое правило, гордо окрестив его Четвертью Часа Искренности. Отныне в каждой серии «Саги» будет Четверть Часа Искренности. А чтобы душа была спокойна, мы твердо решили последовать этому правилу еще до конца ночи. Старик достал диалог между Мари Френель и Уолтером Каллаханом. Решительный момент, когда они вот-вот лягут в постель. Мы прочли его вслух, чтобы лучше освежить в памяти. Матильда читала за Мари, а Жером за Уолтера. Я слушал, варя кофе. Сцена 31 Спальня Мари. Павильон. День. Уолтер только что починил раковину в ванной, которая примыкает к спальне Мари. Мари. Обычно все в доме чинит Фред, но с тех пор, как он вбил себе в голову спасти мир, его не заставишь взять отвертку в руки. Уолтер выходит из ванной в грязной, распахнутой на груди рубахе, с разводным ключом в руке. Вытирает взмокший лоб. Уолтер. Хороший душ мне бы сейчас не помешал. Мари. Так воспользуйтесь ванной, я сейчас дам вам полотенце. Чего стесняться? Уолтер. Знаете, у меня тоже есть ванная, стоит только через площадку перейти. Мари. Ну, как хотите. Некоторое время они молча смотрят друг на друга. Похоже, Уолтер колеблется. Уолтер. В конце концов, почему бы и нет. Тем более что Милдред завела моду торчать там часами. Все прихорашивается. Мне кажется, она решила стать красоткой. Мари. Возраст такой… (Достает из комода полотенце, протягивает ему.) У меня ванильное мыло. Уолтер (удивленно, но весело). Ван ильное та кван ильное… Мари. Еще нужно что-нибудь? Уолтер. Нет, я всего на пару минут. Он скрывается в ванной, а Мари подскакивает к зеркалу и торопливо поправляет прическу. Слышен шум воды. Мари на скорую руку подкрашивает глаза. Уолтер (за кадром, сквозь шум воды). Душ вам тоже неплохо бы подправить! Мари. В этом доме все надо чинить! Шум воды смолкает, она присаживается на край кровати, принимает непринужденный вид. Уолтер (за кадром). Воды еще на несколько часов осталось. Мари. Бака хватает всего на десять минут. Уолтер выходит, застегивая рубаху. Уолтер. А она ничего себе, эта ваша ваниль. Мари. Они и шампунь выпускают в той же гамме. Он завязывает шнурки и проходит мимо нее. Молчание. Он осторожно прикасается к ее руке. Она вздрагивает. Мари (напряженно). Уолтер… Вы здесь так недавно… Он садится рядом с ней.