— Тогда советую проветриться немного на другом конце света в ближайшие недели. Убрать того, кто создает проблему, значит убрать и саму проблему, я понятно выражаюсь? Совегрэн даже не раздумывает. — Делайте все, что сочтете нужным. Вдруг Сталлоне застывает и смотрит в зеркало. Тишина. На мгновение закрывает глаза и задерживает дыхание. И как только из смежной комнаты кричат: «Стоп, снято!», испускает победный вопль, словно чемпион по теннису. Совегрэн слышит голоса за перегородкой. Из соседней комнаты выскакивают Жером с Линой и бросаются поздравлять актера. — Я знала, что он великолепен, — говорит Лина. — Обычно двойники играют так себе, но Джереми учился на актерских курсах. Жером пожимает руку Джереми, и в его глазах — вся признательность мира. — Знаете, в какой-то момент я даже поверил, что вы настоящий! — Очень приятно, но вы преувеличиваете… — Вовсе нет, у вас такая мимика, когда вы говорите: «Вернитесь на землю… Вернитесь на землю…», совсем как в «Рэмбо». — Так вы заметили? Я над этим много работал. — И еще мне страшно понравилось, как вы поигрываете очками, это у вас откуда? — «Танго и Кэш». — Ну конечно же! Совегрэну кажется, что он попал куда-то не туда. Правда, непонятно, куда именно. Из соседней комнаты выходят оператор и звукоинженер. Лина впускает актера, игравшего роль секретаря, и двойника Спилберга; поздравляет обоих. — У меня были на выбор двенадцать Сталлоне, но вот чтобы найти Спилберга, пришлось попотеть. К счастью, я встретила Стюарта. В комнате появляется официант «Рица», толкая перед собой сервировочный столик с бутылками шампанского. Минуты две, и начинается настоящий праздник. Совегрэн не берет протянутый ему бокал. Никто не обращает на него внимания. Все обращают на него внимание. Он ищет взгляд Жерома. Наконец тот снисходит к нему. — Одного я все-таки не пойму, Совегрэн. Как вы могли купиться на фразу: «Главное — это шоу, которое весь мир видит на экране. А что творится за ним, ему знать необязательно» и так далее, неужели вы и вправду поверили во всю эту чушь? Совегрэн силится не подать виду. — Это же явная лажа, как из плохого гангстерского фильма. В логике ситуаций вы как-то особенно бездарны, вы вообще самый бездарный сценарист в мире. Вы хоть представляете себе, чтобы Сталлоне, звезда такой величины, корчил из себя доморощенного Аль Капоне? Бред. Даже в тридцатых годах в такое бы не поверили. Голливуду ведь такое не нужно. Ключи от этого королевства у адвокатов, и так всегда было. — … — Тем более что Слай — милейший малый и гораздо выше всего этого, спросите у Джереми. — Чего вы хотите? — У меня есть пленка, доказывающая, что вы украли моего «Детфайтера», не говоря о соучастии в покушении на убийство. Вы ведь согласились, чтобы меня убили? И шесть свидетелей готовы это подтвердить перед каким угодно судом в Париже или Лос-Анджелесе. — Я вас спросил, чего вы хотите. — Не больше, чем граф Монте-Кристо в книжке Дюма. Перевода всех контрактов и уже полученных вами выплат на мое имя. Вашего полного признания перед продюсерами Сталлоне. Полного возмещения расходов на эту постановку. Для пятиминутного фильма бюджет просто чудовищный. Наверняка это самая дорогая короткометражка в мире. Но оно того стоило, только представьте, сколько раз я буду крутить для себя этот маленький шедевр. Совегрэну хотелось бы сказать что-нибудь. Усмехнуться. Взглянуть свысока. Хотелось уйти как подобает, но не вышло. Жером смотрит ему вслед. — Шампанское за мой счет. Матильда Выходя из туалета, Матильда на мгновение останавливается перед зеркалом, чтобы взглянуть на себя в последний раз. Никогда еще она не казалась себе такой красивой. Виктор бросается к ней, как только она переступает порог его кабинета, берет ее руку, прижимает к груди и целует кончики пальцев. — Перестань, все это ни к чему. Мне уже не восемнадцать лет. Он усаживает ее в кресло, но сам продолжает стоять рядом. — Почему ты так долго не отвечала на мои звонки? Я уж испугался, что ты на меня сердишься. — Я думала, что заслуживаю большего, чем сообщение на автоответчике. Если бы ты написал мне письмо, я бы наверняка откликнулась раньше. — Письмо? Ты же знаешь, я никогда не пишу. — Вот именно. Меня бы тронуло, если бы ты сделал для меня исключение. Никогда не понимала, почему такой взыскательный к чужим текстам человек не пробовал писать сам. — Это не мое ремесло. — Ни одного даже крохотного любовного письма. За двадцать лет. Или записки, оставленной на краешке стола. «До завтра, сердечко мое». — Я умею выражать себя во многом другом. Как никто завариваю «Оолонг Империал». — Разве можно забыть, как ты завариваешь чай? Ты всегда это делал перед разговором о моих рукописях. Когда в твоем кабинете пахло бергамотом, я знала, что все пройдет хорошо. А если пахло копченым чаем, можно было ожидать взбучки. Но сегодня будет виски — бурбон, который ты хранишь во втором левом ящике. Он делает паузу, уверенный, что его разыгрывают. — Ты пьешь? — Теперь уже нет, но пришлось, когда ты выгнал меня отсюда. — Я никогда не хотел причинить тебе боль, Матильда. — Я пришла не для того, чтобы говорить об этом. Скажи-ка мне лучше, как там поживают мои малышки-романисточки, которых, по твоему официальному заверению, всех зовут Матильда Пеллерен? — Не будешь же ты злиться на меня за это. Ни один издатель в мире не упустил бы такую рекламу. Тридцать два романа, подписанных рукой единственной женщины-сценаристки «Саги»! Тридцать два романа, и все нарасхват! Ты переплюнула Барбару Картленд и Пенни Джордан, я продал права на перевод в двадцати семи странах, начиная с Англии и Соединенных Штатов. Шесть купили для кино, а серию «Дженис» — для телевидения. — Выходит, двадцать лет моей жизни хоть на что-то сгодились. — И это все, что ты можешь сказать? — Меня никто не спрашивал. — Мы богаты, Матильда. Она молчит и делает глоток бурбона. — Как твоя жена? — Ты же прекрасно знаешь, какую роль она для меня играет и почему я на ней женился. — Она подарила тебе двоих детей. — Матильда! Чтобы уйти от этой темы, он наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она позволяет. — Никогда я не найду мужчину, который целует, как ты, ласкает, как ты.