Надо же было попытаться. Оплеухи я не получил. — Вы же не знаете, с какой мы стороны. — Вы говорите «сторона» так, словно их всего две: полицейские и бандиты. Если бы мы и вправду были в фильме соответствующего жанра, я бы сказал, что вы и не из хороших полицейских, и не из плохих бандитов. Вы гораздо выше всего этого. С технической точки зрения, если бы мне пришлось упомянуть вас в сценарии, я бы написал: первый громила, второй громила, третий громила, без прочих нравственных или физических уточнений. Поддразнить их, чтобы вызвать хоть какую-нибудь реакцию. — Продолжайте. — Попытаемся перебрать гипотезы. Вы все трое двусмысленны до крайности, невозможно сказать, собираетесь ли вы: а) зарезать меня в чистом поле; б) посадить в реактивный самолет, чтобы спасти мне жизнь; в) напугать до смерти, чтобы вынудить сделать то, чего я не хочу. Они не реагируют, но мне кажется, что мы склоняемся к варианту «в». Сегодня утром я поклялся Сегюре, что не прикоснусь к «Саге». Видимо, информация разносится все выше и выше, что мне и стоило чести оказаться в заложниках у этих троих клонов, прямиком явившихся ко мне либо из дворца Матиньон[7], либо из дурного шпионского фильма. — Вы не находите, что вся эта история приобретает какие-то невероятные пропорции? Каждый день из телевизора на нас обрушивается лавина живых образов: на наших глазах умирают дети, мы наблюдаем за войнами, словно в какой-то видеоигре. Нам показывают негодяев и убийц, выходящих оправданными из зала суда. Нас пичкают дебильными играми невежественных миллиардеров, нам навязывают тонны выдумок, от которых мозги размягчаются, вся аудиовизуальная продукция в руках циников, которые давят нас своим могуществом и посредственностью, так какого же черта далась вам эта проклятая «Сага»? Чего вы цепляетесь к этому дерьмовому сериалу? И ко мне, скромному сценаристу, который всего лишь хотел как следует сделать свою работу? Они ошеломленно молчат несколько секунд, прежде чем начать меня успокаивать. Надо было высказать все это типу из «SOS, друзья», или самому Сегюре, или Шарлоттиным родителям. Но нет, те, на кого я нарвался, еще хуже. Они обмениваются ироничными взглядами. И у меня вдруг возникает ощущение, что я уже не существую. Первый громила. Слышьте, ребята, вам это не напоминает ту речугу против телевидения? Кто ж ее выдал-то? Второй громила. Уолтер Каллахан, в самом начале. Он глядит на экран, видно только его лицо, и вдруг оно меняться начинает. По одному только блеску в глазах понятно, что он смотрит. Хороший был актер. Третий громила. Это в той серии, где его кузен Куинси был проездом в Париже. Второй громила. Кузен Куинси! Это тот, что все время говорит… Все громилы (хором). Here we go down and dirty![8] Третий громила. А Клариссу помните, подружку Камиллы? Первый громила. Это которую разыграли с досократиками? Третий громила. Мне она нравилась, но в следующих сериях куда-то исчезла, даже не помню как. Машина по-прежнему едет по Парижу без определенного маршрута. Второй громила. Погибает из-за расследования одного журналиста, который на самом деле сын жертвы. Он просит убийцу помочь ему и попадает в ловушку, кретин. Первый громила. Я в то время думал, что убийца Фред. Если подумать, то нет. Все-таки есть определенный маршрут. Машина движется к кварталу, который мне хорошо знаком. К моему собственному. Второй громила. А я был уверен, что это Джонас, из-за его теории «парадоксального убийства». Третий громила. Я-то грешил на ту шестидесятилетнюю женщину, все время забываю, как ее зовут… — Не собираетесь же вы высадить меня средь бела дня возле моего дома, а, ребята? Неужели вы сделаете со мной такое? Второй громила. Это ты о той, что застряла в пятидесятых годах? Первый громила. Иветта! Когда она снимает туфлю, чтобы поправить шов на чулке… и-э-э-эх! Это мне так мою мать напомнило. А вы знаете, что это именно Иветта произносит слово «сага» в первый и последний раз за весь сериал? Машина сворачивает на улицу Пуассоньер. Вижу вдалеке мусоровозку, в которую загружают штабеля телевизоров. Третий громила. Нет, это не она. Первый громил а. А кто? Какие-то странные типы разрисовывают с помощью баллончиков окрестные стены. Третий громила. Это когда Камилла встречает шведского туриста, тот ей говорит: «Моя жизнь — сага, позвольте вам ее рассказать». Мне один знакомый швед перевел. Кучка людей ждет у самого входа в дом № 188. Машина тормозит. Я вцепляюсь в сиденье и ручки дверцы. Второй громила поворачивается, чтобы ее открыть. Группа зевак смотрит на машину, думая, что сейчас оттуда вылезет какая-нибудь важная шишка. — Слушайте, ведь не высадите же вы меня здесь? Они берутся за дело вдвоем и, отодрав меня от сиденья, вышвыривают на тротуар. Первый громила. Принимайтесь за работу прямо сейчас. Второй громила. Чтобы к сентябрю все было улажено. Третий громила. Не то в следующий раз выберем вариант «а». Они хлопают дверцами, и машина исчезает вдалеке. «Ведь не высадите же вы меня здесь?» Если я проторчу тут еще хоть секунду, меня точно прикончат. Принимаю непринужденный вид и сворачиваю к улице Люн. Номер удается: три типа, требовавшие моей смерти красными чернилами на фасаде дома, кидаются за мной вдогонку. А заодно два-три жильца, управдом и еще несколько человек. К преследованию присоединяются и дезорганизованные, совершенно неопределенные личности. Я бросаюсь бежать. Бежать, бежать, пока сердце не разорвется! Я любил тебя, Шарлотта! Я рисковал жизнью ради тебя, но, думаю, инстинкт выживания одержит верх и эта безумная гонка остановится только на другом конце света. Может, ты уже там, спешу к тебе! Спешу! Настигнут на улице Торель. Меня окружает гудящий рой, я неподвижно стою в огненном кругу, скорпионы и в более легких случаях башку себе дырявят. Не успеваю и рта раскрыть, как меня окатывают краской. Толкотня, крики, вздымающаяся волна ненависти, меня хватают, делят, как добычу, каждый хочет урвать свою долю, валят на землю, топчут ногами… А я изо всех сил пытаюсь думать, что все это вымысел. Просто комедия. Вот почему вера всегда сильнее знания. Но чувствовать боль это не мешает. Толпа валится на меня, мои кости трещат от тяжести, если меня сейчас кто-нибудь потихоньку прирежет, убийцу даже не заметят. Жду. Надеюсь. Жду, зажмурившись. Но моя крестная мука внезапно прекращается. Тяжесть куда-то исчезает… Открываю глаза. Шайка моих мучителей рассеяна ураганом затрещин. Мелькают кулаки. Уже ничего не понимаю. Над моей головой толкотня и мордобой. Чьи-то руки поднимают меня с земли, и я упархиваю в сторону улицы Люн. Вознесен, как Христос! Уподоблен Христу! Все это отрадно до невозможности. Им удалось-таки свести меня с ума. Я лечу! Через три минуты меня запихивают в какой-то автофургон. — Возвращаемся на базу. — Еще бы немного, и… — Трогай, черт подери! — Не беспокойтесь, мсье Марко, мы обо всем позаботимся. Такие фразы мгновенно оказывают совершенно противоположное действие. В фургоне набито еще человек шесть, таращатся на меня с оторопелыми улыбками. Все примерно моего возраста. Парни, похоже, поднаторели в приемах партизанской войны, а у девиц ухватки спецназовцев. Сегодня в семь утра я был героем психологической драмы. Чуть позже угодил в комедию нравов. После полудня, сам того не желая, очутился во второсортном шпионском боевике. Но какого черта я делаю в фильме про войну, не совсем понятно. — Что это за база? — Она в двух шагах отсюда. Но о ней не расскажешь, это надо видеть. — Вы случайно мимо проезжали? — Мы всегда оставляли кого-нибудь для наблюдения на тот случай, если вы вдруг появитесь, но вас трудно поймать. Получив предупреждение, мы сразу же вмешались. — А можно узнать, кто вы такие? — Делегация президентов из шестидесяти одного фан-клуба «Саги». Со всей Франции. Мощно вздыхаю. Они принимают это за вздох облегчения, но я всего лишь покоряюсь судьбе. День будет еще долгим. * * * Фургон въезжает в мощеный двор. На стене красивого обветшалого дома надпись: «Продается». Владелец тоже из фанов и предоставил его своим соратникам как место сбора на несколько месяцев, прежде чем они разъедутся. Стоит мне переступить порог, комитет по встрече закатывает настоящее торжество. Узнав, что я прибываю, они приготовили небольшой фуршет и натянули широкую ленту с приветствием. Ждали этого не одну неделю. Наверное, не стоит их расхолаживать. После бокала шампанского мне показывают спальное помещение, зал собраний и то, что они именуют музеем, — какую-то кладовую с кучей всякой всячины на подставках, куда входишь как в настоящий музей. Главный проводит для меня экскурсию.