— Нет… — Да. Выдает по книжке каждые три месяца. Я пишу их спустя рукава, перед телевизором, только чтобы держать себя в форме. Самое забавное, что он публикует их под псевдонимом, так что всяких предположений хватает. Ходят слухи, что он взялся за эротический роман. — Вы не сделаете этого. — Еще как сделаю! — А та дама? Похоже, она крепко скучает. — Анна Уоткинс, сестра Антония. Я ей сделала карьеру роковой женщины. Считается очень опасной. Это она-то, пять лет назад разводившая форель! Сегодня все уверены, что на ее совести больше самоубийств, чем у самого Рудольфо Валентино. — А пустой стул? — Это предмет моей гордости, место Вирджинии Лодской, старшей в семье и принцессы-наследницы. Имеет привычку исчезать неведомо куда и возвращаться без предупреждения. Дня не проходит, чтобы в газете не мелькнула сенсация об ее очередном исчезновении. Всякий раз, когда она возвращается, я придумываю ей совсем другую историю. — А сейчас она где? — В своей комнате, над вашей головой. Положение принцессы забавляет не каждый день. — И сколько у вас всего персонажей? — Если считать претендентов и нескольких двоюродных родственников, то тридцать семь. — А кем вы больше всего гордитесь? — Самим принцем. Мой шедевр. Я возвела его род к незаконнорожденным потомкам самого Петра Великого, и сегодня многие готовы поспорить, не достались ли именно ему утаенные сокровища Романовых. Своей прекрасной физической формой он обязан некоему напитку, секрет которого династия ревниво хранит. — А вы не боитесь, что все это несколько чересчур? — Быть может, но пока срабатывает. Иногда он делает мне кое-какие предложения, я пишу ему его речи, мы прекрасно ладим. — Не подозревал, что у вас такие глубокие познания в истории. — У меня над этим работают три специалиста. — И вы их всех любите, так ведь? — Не всех, но большинство из тридцати семи. Они же теперь моя семья. Я чувствую себя ответственной за них. Жить среди своих персонажей — только так я и представляю себе счастье. * * * Пиршество затянулось на всю ночь. Прием у Маркевичей-Лодских — это шампанское, бильярд, словесные турниры и прогулки при факелах до самого рассвета. Пять утра, скоро появится солнце. Матильда зажгла весь свет в своей гигантской библиотеке, и мы пьем по последнему бокалу шампанского. — Вы мне нужны. Надо исправить то, что натворила восьмидесятая серия. — Я боялась этой фразы с самого вашего приезда. — Матильда… — Мне трудно отказать вам в чем-нибудь, Марко, но считайте, что это уже случилось. — Вы мне нужны. — Когда я вырезала все эти статейки из журналов, помните, что я отвечала на ваши шуточки, чтобы вы меня оставили в покое? — Вы говорили всего лишь «это мой сокровенный сад», будто такой ответ должен был нас успокоить. — Выгляните в окно и скажите, что вы там видите внизу. Подчиняюсь, не стараясь понять. Внизу?.. Там, внизу… То, что я вижу в предрассветных сумерках, никто и никогда не осмелился бы описать. Высокие травы и дивные цветы, скамья, качели, греческие колонны и… павлины. Живые разгуливающие павлины! — Вот он, мой сокровенный сад. Он и вправду существует. Здесь я и буду жить, пока жива. Здесь и буду дожидаться конца света, как настоящая простушка, раз и навсегда поверившая в свою мечту. Здесь увижу, как чередой проходят мои любовники, пока не настанет день, когда уже никто не захочет постучаться в мою дверь. Я не вернусь туда, откуда пришла, тот мир я оставляю вам. — Это займет у вас всего неделю или две. — Бросьте и переселяйтесь ко мне. Не могу же я одна заниматься тридцатью семью персонажами. — Мы не имеем права! Надо взяться за работу! — Никогда! Она в бешенстве, хотя я вроде бы не сделал ничего такого, чтобы ее задеть. — Желаю вам доброй ночи. Мне сорок лет, сейчас пять утра, и один тип, прекрасный, как звезда, бьет копытом у дверей моей спальни. На небольшом указателе в виде стрелы все еще значится: «Albergo del Platani»[18], но это уже давно не отель. Луи мне не раз говорил: «Когда заберешься в самое никуда, в уголок, похожий на середину мира, значит, ты на месте». Спасибо, Старик… Уверен, я не видел ничего прекраснее этой Палестрины, затерянной в римской глуши. Замечаю странную лестницу, скорее груду бревен, сваленных как попало с двадцатиметровой высоты. Прямо лесоповал какой-то. — Будь осторожнее, на ней все себе шею ломают, хотя бы раз. Должно быть, лет десять назад лестница была еще проходима, пока ее не забросили на произвол дождей и чертополоха. Подъем длится довольно долго, но зато вскарабкиваюсь целым и невредимым. Луи протягивает руку и помогает выбраться на самый верх. — Я ждал тебя раньше, после обеда. — Местные не больно-то разговорчивы. На последние пять километров я потратил времени больше, чем на всю дорогу от Ниццы до Рима. Платанов тут десятки — огромные, великолепные, настоящая стена сумрака и прохлады, как в самом густом лесу. Проходим мимо увитой зеленью беседки с двумя шезлонгами и столом. — Ваш зал для мозговых штурмов? — Чаще всего да, но в последние две недели это стало трудновато. Медленно идем к дому, словно опасаясь шуметь. — Как он? — Не очень-то. — Я не вовремя? Луи улыбается со всей снисходительностью, на которую способен, — уж мне ли не знать. — Наоборот, я воспользуюсь твоим приездом, чтобы дать ему отдохнуть денек-другой. Мне и самому это не повредит. Входи… Гостиничный холл сохранился в первозданности — стойка портье, ячейки для ключей, для почты. Луи играет во все это с откровенным удовольствием. — Поселю тебя в голубом номере, там три окна — на север, юг и запад. И телефон. Тут никто не встает раньше десяти. Когда я говорю «никто», это значит я сам, потому что он совсем не встает. — Вас тут только двое? — Да. Когда он работает, его жена остается в Риме, это длится уже тридцать лет. Думаю, она никогда здесь и не бывала. — Он знает, что у тебя гость? — Я ему часто о тебе рассказывал. — Дану? — Когда он узнал, что ты приедешь, даже спросил: «Marco? Quello che non sa scrivere a mano?»[19] Я ему сказал, что ты все пишешь на компьютере, даже список покупок. Это выпорхнуло как стрела и попало прямо в мое бедное сердце. Маэстро произнес мое имя! Помянул меня, Марко! Меня, родившегося в гнусном предместье в бесцветное время. Тот, кто творил шедевры, как другие ходят на завод, приберег в своей памяти местечко для моего имени!